Вся эта затея с нашей поездкой в Монако с самого начала представлялась полной авантюрой! Представьте себе: на улице — конец 1992 года; завтра католическое Рождество; мы с Тарасом Марусиком едем в Канны покупать билеты на Париж, чтобы оттуда самолетом возвращаться домой, и здесь эта почти сумасшедшая прихоть: махнуть в Монако.
— Ты помнишь, что говорил сегодня утром Аристид Вирста? — спросил я Тараса, когда мы отошли от кассы на каннском железнодорожном вокзале.
— Да. Он собирался ехать в Монте-Карло.
— А если мы сейчас позвоним профессору Вирсте и предложим ему взять нас с собой? По дороге.
— Но ведь это чистая авантюра, — забеспокоился Тарас. — Аристид Вирста в Мужене, мы в Каннах, в конце концов, мы ведь собираемся домой...
— Ну и что, — загорелся я. — Мы же ничего не теряем. А выиграть можем... Рождество в Монте-Карло!
Тарас рассмеялся. Смех означал, что затея ему начала нравиться.
Здесь следует кое-что пояснить. В городок Мужен на самом юге Франции нас привел... Владимир Винниченко. В октябре 1992-го мы с Тарасом здесь уже были (я — как народный депутат Украины, он — как сотрудник постоянной комиссии Верховной Рады по вопросам культуры и духовного возрождения, а заодно и переводчик с французского). Тогдашняя наша миссия заключалась в том, чтобы организовать возвращение в Украину большой коллекции личных вещей Владимира Винниченко. Так и вышло. Художники Иванна Нижник-Винникив и Юрий Кульчицкий, жившие в особняке Винниченко, любезно согласились передать на родину писателя его рабочий кабинет, несколько картин, личные вещи... Все это с помощью украинских дипломатов было доставлено автобусом в Марсель, а оттуда теплоходом «Шота Руставели» в Одессу. Из Одессы же специальным авиарейсом коллекцию привезли в город, где в 1880 г. родился Винниченко, — в Елисаветград (псевдоним — «Кировоград»). Вспоминая этот эпизод с «реституцией культурных ценностей» (как сказали бы юристы), невольно хочется подобно чеховскому герою воскликнуть: «Мисюсь, где ты?» Где ты — белый теплоход «Шота Руставели»? Где, в каких небесных высях добрые души пани Иванны и пана Юрия?
Тогда, в октябре, оба они, видя нашу спешку, просили приехать к ним снова, что-то важное они еще должны были сказать нам... Но в декабре, когда мы с Тарасом все-таки приехали в Мужен, Иванна Нижник- Винникив и Юрий Кульчицкий чувствовали себя совсем плохо (через месяц-другой их жизнь угаснет почти одновременно). Среди тех, кто навещал тяжело больных художников, был и Аристид Вирста.
В «Энциклопедии украиноведения» о нем сказано скупо: «Вирста Аристид (1922), скрипач и музыковед, солист камерных оркестров Вены, Рима, Парижа». И вот теперь мы ищем на каннском вокзале телефон, чтобы связаться с профессором Вирстой. Найти автомат так и не удалось, зато в каком-то ресторанчике нам не отказали: «Пожалуйста, звоните...» И здесь нам повезло еще раз. Аристида Вирсту мы застали в последний момент, когда он уже собирался отправляться в дорогу.
— Хорошо, хорошо, — сказал профессор в трубку. — Я вас охотно возьму с собой. Ждите меня за Каннами на пересечении автострад...
И он начал описывать то место, где мы должны были встретиться. Когда мы туда добрались, взяв такси, то увидели такое переплетение дорог и такие автомобильные потоки, что впору было схватиться за голову: как можно среди такого столпотворения «выловить» белую скорлупку Аристида Вирсты?! Однако случилось чудо. Через какое-то время мы уже сидели в машине и ехали в Монако.
Профессор Вирста оказался щедрым рассказчиком и весьма рисковым водителем. И до сих пор не пойму, как ему удавалось хоть как-то следить за дорогой. Иногда казалось, что водитель и автомобиль живут полностью независимой друг от друга жизнью и что наша «белая скорлупка» напоминает добрую лошадку, которая сама знает, куда везти. Нам сигналили со всех сторон, несколько раз мы «проскакивали» нужные повороты, в итоге — дважды или и трижды объехали Монте-Карло, прежде чем попасть в город! Профессор при этом оставался почти невозмутимым, только изредка жалуясь, когда становилось ясно, что мы петляем. Все это были совершеннейшие мелочи! Главное — пейзажи за окном и профессорские рассказы.
— Вот позвонил приятель из Киева, музыковед, просил съездить в Монако узнать, нет ли там в библиотеке переписки Кирилла Разумовского и адмирала Нельсона, — рассказывал нам Аристид Вирста, беззаботно положив руки на руль. — Сегодня решил-таки поехать.
— Но ведь завтра Рождество! — дружно удивились мы.
— Да, но думаю, что библиотека в Монте-Карло еще работает, — ответил профессор.
Родом он, как оказалось, с Буковины. Учился в Вене и Париже (два университета и две консерватории). На рубеже 1940-х и 1950-х работал концертмейстером в Бразилии. Потом вернулся во Францию, активно включился в работу украинских научных и образовательных учреждений (Украинский вольный университет в Мюнхене и Украинское академическое общество в Париже). Тридцать лет преподавал историю музыки и смычкового искусства в Сорбонне... По его инициативе в 1978 году в Париже установлен памятник Тарасу Шевченко...
— Мой отец преподавал древнегреческий, и это видно по моему имени. По имени брата тоже: его зовут Фемистокл; он художник и скульптор. Авангардист... — объяснял маэстро, пока за окном оставалась Ницца...
Иногда профессора тянуло на поучения, — к счастью, не навязчивые и не самоуверенные, а так — просто наблюдения бывалого человека, который может посмотреть на Украину со стороны. Одно из этих поучений почему-то запомнилось. «У нас все делается для облегчения жизни, а у вас — для затруднения», — сказал профессор, когда мы въезжали в Монте-Карло. Возражать не было никакого смысла...
А библиотека в Монте-Карло действительно работала! Аристид Вирста пошел выяснять, есть ли в ее хранилищах переписка гетмана и адмирала, но вернулся разочарованный. Кажется, ему сказали, что это только письма Нельсона, да и то не Разумовскому. Мы уже знали, что речь идет о какой-то истории, связанной с музыкой. (Мне вспомнился эпизод из истории нашей песни «Їхав козак за Дунай»: ее обрабатывал Бетховен, и причастен к этому был сын Кирилла Разумовского!).
Впрочем, к неудаче профессор отнесся по-философски.
— Поищу еще. После Рождества... — резюмировал он, и мы пошли погулять по Монте-Карло.
Город готовился к рождественской ночи. Казался он каким-то игрушечным. Бухта, а в ней мини-государство. Некая средиземноморская ракушка, начиненная домами, транспортом, людьми... Тепло субтропиков, какая-то неземная красота гор и моря. На главной площади мы увидели елку — и мне показалось, что часовые возле какого-то важного учреждения Монако выглядят значительно наряднее, чем рождественская красавица. Украшений на ней было совсем мало: несколько бумажных фонариков, еще несколько игрушек — и все. Казалось, что Монте-Карло затихло, что главное действие должно начаться чуть позже, вот пусть только наступит рождественская ночь...
Нас еще занесло зачем-то в Ирландскую библиотеку, и мы долго разговаривали с ее хозяином. Обо всем на свете. На полу лежали кучи книг, и среди них я узнал том Оруэлла. Роман «1984»... Антиутопия... За окном заканчивался 1992-й. В Мужене умирали двое украинских художников, и помочь им уже не мог никто. Загорались огни, столица Монако начинала напоминать залитый светом кристалл. Нам нужно было возвращаться домой, в дом, где когда-то семнадцать лет жил Владимир Винниченко. На втором этаже дома, мы знали, нас ждет измученный болезнью Юрий Кульчицкий. Возле него осталась только госпожа Ванда, полька, которая приехала в гости к друзьям, и теперь, увидев беду в доме своих старых приятелей, добровольно взяла на себя тяжкие заботы — ухаживать за паном Юрием (пани Иванна в это время лежала в местном госпитале)...
За горами и реками, в далекой отсюда Украине и под звонкий галоп суперинфляции продолжалось возрождение затерянной посреди Европы нации, в хатах и квартирах украшали новогодние елки, в одесском порту белел «Шота Руставели», украинские политики еще смутно представляли, что такое доллары... Нам казалось, что чудо возможно. Рождественской ночью очень хочется чуда... Мы пролетали мимо Ниццы в белой скорлупке Скрипача, и молчали, потому что мир вокруг казался маленьким, а жизнь — до боли пронзительной...
