Мало было людей на открытии, никаких тебе буклетов, проспектов, не говоря уже о книжках, издающихся сегодня на любые темы, только не о художниках, которые могли бы стать славой Украины. И, возможно, не было бы дальнейшего разговора в общественных кругах, к сожалению, довольно узких, если бы не активность западных соседей. В начале следующего года в Польше планируется организация крупной выставки, посвященной художнику Роману Сельскому, — с изданием буклета и альбома, который вместит немало репродукций. (Кто говорит, что 400, а кто — и 700!) Но, что является главным и не очень приятным для Украины, так это тот факт, что наши соседи намерены скорее всего трактовать фигуру Сельского в разрезе польской культуры. Если, конечно, в Украине не будут сделаны какие-то соответствующие шаги, чтобы в длинном ряду потерянных для нас художников (вспомните хотя бы Льва Геца, Александра Винницкого, Малевича и Архипенко) не оказался еще и Сельский…
21 мая 1903 года в небольшом городе Сокали, что на Львовщине, в семье адвоката Юлиана Сельского родился мальчик, которого нарекли Романом. Рисовать он начал рано и в 15 лет уже поступил в так называемую Свободную академию искусств, основанную львовским архитектором Подгорецким, где за умеренную плату могли учиться живописи все желающие. Потом Роман Сельский попадает в мастерскую уже известного в то время художника Олексы Новакивского, позднее идет учиться в Львовскую Художественно-промышленную школу на отделение декоративной живописи. В те годы с ним занимался выдающийся мастер львовской школы художник Казимир Сихульский, и именно в его мастерской молодой Роман Сельский создает проект ковра, который экспонировался на всемирной выставке декоративного искусства в Париже и был высоко оценен специалистами. Последующие годы — обучение в Кракове в Академии изящных искусств, где самое сильное влияние на молодого художника оказал Юзеф Панькевич, прекрасный колорист, представитель импрессионизма. Однако настоящий переворот в его сознании сделал конструктивист Фернан Леже, лекции которого он слушал в Париже. Тот самый Леже, который определил основную черту своего искусства как «интенсивные контрасты». В Париже Сельский общался и с другими интересными художниками того времени — с Озанфаном, Коро, Тулуз-Лотреком, Пикассо… Интересно, что именно в Париже встречает он и свою будущую жену Маргит Райх, которая тоже училась живописи и, кстати, также была львовянкой. Вместе они проживут долгую и интересную жизнь. Разные по творческой манере, они прекрасно дополняли друг друга как личности, и остались в памяти потомков как блестящие, высокообразованные и талантливые супруги.
В Львов они вернулись вместе, и в 1929-м с другими молодыми художниками и архитекторами создали творческое объединение «Артес». Роман Сельский возглавил художественное движение, лозунгом которого стало желание создавать современное искусство — по содержанию и по средствам выражения. Позднее искусствоведы будут много спорить относительно содержания и значения того времени для львовской художественной школы и придут к выводу, что именно Сельский стал для нее знаковой фигурой.
«Он, — говорит искусствовед и директор Музея Олексы Новакивского Любовь Волошин, — в значительной степени сформировал характер целой школы львовской живописи, стал одним из первых, кто объединил в искусстве украинское поэтическое мировоззрение, украинскую ментальность с европейской культурой, западным мировидением.
Это был не только прекрасный художник, это был крупный педагог, который вобрал лучшие достижения европейской художественной культуры первой трети ХХ века и передал молодым свои художественные принципы как определенную систему живописного видения. Его система отличается от интуитивизма предыдущих художественных платформ, например, Труша или Новакивского. Он пошел дальше и звал за собой молодежь.
Сельский достиг высокой культуры цветовой организации образа, композиции, условного, обобщенного рисунка. Как-то он сказал мне: «Когда-то меня будут считать крупнейшим реалистом, хотя сейчас называют формалистом. Потому что я ничего не рисую по воображению, только богатство природных соотношений перевожу в свою художественную цвето-пластическую октаву.
Мне очень жаль, что, всматриваясь в работы сегодняшних выпускников академии искусств, я вижу, что потеряна культура цвета, и думаю, что стоило бы переосмыслить уроки большого художника вновь».
Любовь Волошин вспомнила Львовскую академию искусства потому, что именно здесь Сельский преподавал 27 лет, возглавлял кафедру живописи. И еще сегодня живы и плодотворно работают те, кто считает себя учениками Сельского. Они говорят о нем с огромным уважением как о человеке, который очень уважал в студентах индивидуальность, лелеял в каждом личность, причем без каких-либо нажимов. Интеллигентный, с чувством юмора, он подтягивал молодых художников до своего уровня общения. Сначала они не всегда понимали, о чем идет речь. Представьте себе юношей из карпатских сел и городков, пусть исключительно талантливых, которые едут с учителем на пленер в Карпаты и которых он побуждает (давая основательные классические навыки!) экспериментировать с формой и цветом. Как будто между прочим он рассказывает о своих путешествиях, о посещении мастерских выдающихся художников. Они вместе встают в шесть утра и поднимаются высоко на горные пастбища, чтобы рисовать, всматриваться в природу и вновь рисовать. Можно сказать, что в этом непринужденном общении и была самобытная педагогическая методика Сельского.
Сегодня произведения его учеников находятся в самых известных галереях мира, однако, кто знает, стали ли бы они известными без влияния этого скромного, интеллигентного человека, у которого при жизни во Львове было только две персональные выставки. Владея несколькими языками и много путешествуя, он мог и в молодые годы, и позже жить в любом европейском городе, но Львов его как будто не отпускал. Как-то они с Маргит уже во время войны с билетами на поезд приехали на вокзал с опозданием (как это произошло?), и расценили это как знак судьбы, и уже не пытались больше покинуть город. И то, что они остались — вещь для Львова (причем не только художественного) неоценимая. Ведь сузить влияние Сельского только до его преподавательской деятельности невозможно. Роман и Маргит Сельские имели открытый и привлекательный для многих львовских интеллигентов дом. Как вспоминает Леся Крипьякевич: «На фоне параноидальной общественной среды семья Сельских была своеобразным оазисом, в котором мы ощущали себя европейцами. Система разрушала личность, но в центре Львова существовал маленький салон, где уважали достоинство каждого, где можно было свободно и радостно дышать…»
Сюда приходили Николай Колесса, Семен Стефаник, Омельян Лищинский, Витольт Монастырский, приезжал несколько раз Параджанов. Среди учеников, которые потом становились его друзьями, были Карло Звиринский, Даниил Довбушинский, Роман Турин. И младшие — Олег Минько, Николай Андрущенко, Владимир Патык, Богдан Сорока, Андрей Бокотей, Зеновий Флинта, Богдан Сойка — личности, без которых невозможно представить сегодняшнее искусство Львова. При этом, на доме, где жили Сельские, и до сих пор нет памятной доски. Я уже не говорю о том, что в Львове нет Музея Романа и Маргит Сельских. По крайней мере, можно было выделить хотя бы какую-то аудиторию в академии искусств, которая бы носила имя Сельского… Ничего. Даже серьезного художественного исследования не сделано. Правда, искусствовед Стася Шемчук готовит к изданию книгу, для выпуска которой ей придется немало побегать и понервничать. Деньги, все упирается в деньги. Кстати, сам Сельский, когда передавал картины для музеев, не настаивал на оплате, говорил: «Если будут, то потом отдадите». Иногда отдавали…
Возможно поэтому к Сельскому в Львове такое «тихое» отношение, что он по натуре не был бунтарем. Его имя не связано ни со ссорами, ни со скандалами, ни с какими-либо авангардными художественными лозунгами. Он был, как хорошее, классическое, настоянное вино — спокойным и взвешенным. Воспитанным и скромным. (Правда, поговаривают, что выставил кэгебиста из дома, когда тот предложил ему сотрудничество.) Жена также в повседневной жизни была приветливым и воспитанным человеком. (Маргит только в искусстве была непреклонной.) Эти супруги самым своим существованием были в негласной оппозиции к господствующему в искусстве официозу, самим своим образом жизни создавали изысканную интеллигентную среду — не в смысле чистоты крови, а в смысле высоты духа.
Польские искусствоведы говорят: вы даже не представляете, какого вы художника имеете. Имеем (имеем?), но не уважаем. Да одного ли его?!..
