Недавно в краткосрочный отпуск во Львов приезжала часть киборгов 80-й отдельной аэромобильной бригады. Среди прибывших был и командир 3-го аэромобильного десантного батальона 80-ки Валерий КУРКО. Его команду начали формировать в августе прошлого года. А уже за несколько месяцев батальон отправился на свое первое боевое крещение — в Донецкий аэропорт. «День» встретился с комбатом Валерием Курко и узнавал, как из «уклонистов» от мобилизации сделать надежных солдат, что ожидает бойцов по окончании войны и предпосылки того, почему общество не видит реальной картины в стране.
«КТО-ТО ДОЛЖЕН ЭТО ДЕЛАТЬ»
— В настоящее время, по информации штаба АТО, пророссийские террористы не отводят тяжелые вооружения, как договорено в Минске, а только прячут. Какое развитие событий на востоке вы предполагаете?
— Война — это ожидание завтрашнего дня. Предполагать, что будет завтра, очень сложно. Но у меня есть такой вопрос к высшему руководству государства: какие будут следующие договоренности? Ведь, по моему убеждению, этот конфликт может быть решен только на высшем уровне. Я — солдат, и в большинстве случаев обязан выполнить приказ. Конечно, анализирую все и не люблю фразу «пушечное мясо». Не хочу бестолково бросать ребят на смерть, но часто слышу вопрос, мол, зачем так долго стояли в ДАПе и прочее. Нужно четко понять: если бы мы сдали аэропорт без боя, то российские танки уже давно разъезжали бы по столице. Хотя в любом случае человеческая жизнь — бесценна. Но никто кроме нас — кто-то должен это делать. Наши враги рассчитывали на легкий, как с Крымом, блицкриг — взять Донбасс без выстрела.
— Какая у вас ситуация с обеспечением в батальоне и есть ли позитивные изменения в выполнении этих функций государством?
— В настоящее время солдат не гол, то есть, проблем с обеспечением формой нет. Я не чувствую, что наш батальон брошен государством. Он формировался полностью с нуля, и в течение семи месяцев нашего существования все необходимое поставляется, в частности благодаря волонтерам. В этом плане я постоянно говорю об уникальности нашего государства и его граждан. Ведь то, что делают волонтеры — феноменальная история. А кто такой «волонтер» три года тому назад? Это были люди, которые работали бесплатно и порой имели какую-то выгоду. А теперь это уникальное понятие, потому что простые граждане взяли на себя определенные функции государственных органов и международных сообществ абсолютно не меркантильно.
Относительно обеспечения, есть и другие проблемы — с наличием техники и ее ремонтом. Это дается и возобновляется, но, возможно, не так, как бы хотелось. Я могу много вменить государству, но не все вопросы решаются на высшем уровне. К примеру, на уровне моего батальона лучше должно работать руководство бригады.
НЕПОНИМАНИЕ, КОТОРОЕ РАЗДРАЖАЕТ
— Много военных, возвращаясь домой, говорят, что общество не видит войны. Вы уже несколько дней во Львове. Чувствуете ли, что люди «в тылу» понимают и осознают реальную картину событий в стране?
— Такая проблема есть, и когда я приезжал с востока или Яворивского полигона, она меня ужасно раздражала, и все это смахивало на параллельную реальность. Раздражало даже не безразличие, а непонимание. Некоторые люди на улице даже не расшифруют аббревиатуру «АТО». Но прошло время, и сейчас я выше этого. Сейчас на них не обращаю внимания, потому что голова забита совсем другими делами. Я приехал в этот отпуск, потому что почувствовал психологическую усталость, нужно было сменить обстановку. Рад, что мое окружение ориентируется в ситуации.
Раздражает еще ТВ — как будто ничего не случилось. С самого начала АТО у меня создалось впечатление, что наше телевидение восхваляет достижения сепаратистов. Или когда весь эфир забит похоронами — это никоим образом не способствует патриотическому духу. Вместе с этим я не сторонник того, чтобы закрыть театры или отменить концерты и сидеть в постоянном трауре. Напротив, миру надо показывать, что государство живет, двигается вперед, а не сидит и «скулит» в слезах. Но с этим должно быть понимание и соответствующие действия.
— С чем связано это безразличие или, как вы говорите, непонимание в разных уголках страны?
— Знаете, почему Крым не наш на сегодня? Потому что за 23 года независимости никто не сделал что-то для того, чтобы Крым хоть на 1% стал украинским. С минимального — поменять хотя бы таблички с русскими названиями улиц на украинские. Или вывеску на магазине. И уже, читая по-украински, человек, по крайней мере, будет знать, что он в Украине, а не в России или еще где-то там. Даже та же коммунистическая символика — тянет в болото прошлого. Вот оттуда и безразличие.
— Сегодня есть много информации о том, как люди уклоняются от мобилизации. Как вы относитесь к гражданам с такой позицией?
— Это не дело — «хочу — не хочу», а обязанность. А убегать за границу, не открывать двери и прочее — это вообще не укладывается в голове. С другой стороны, я не буду осуждать человека, если он найдет в законе «щели», по крайней мере, с юридической точки зрения «откосить». Хотя если так будут делать все, я это почувствую на собственной коже. Есть необратимые потери, которые нужно закрывать. Но прежде чем выполнить приказ даже о той же мобилизации, нужно обеспечить его выполнение. А я могу привести множество примеров, когда выполнения приказов не обеспечены.
— Насколько «косари» могут быть надежными на фронте?
— Все зависит от командира.
— И как сделать их такими?
— Во-первых, на личном примере. Знаю много примеров того, как солдаты призывают своих командиров, мол, пойдемте с нами вперед. Это нужно делать. Второй способ, как сделать солдата надежным, — убеждение. Я объясняю ребятам, что они защищают собственные семьи и себя. Если каждый так будет думать, защитится все государство. Ведь нельзя где-то «зарыться» и ждать, пока кто-то другой закончит это дело.
«НУЖНО МЫСЛИТЬ СООТВЕТСТВУЮЩИМИ КАТЕГОРИЯМИ»
— Что ожидает солдат после войны?
— Очень важный вопрос. Ребятам, которые в настоящее время в госпиталях или на передовой, очень нужна помощь психологов. Правда, в мое расположение ни один психолог не приезжал. Все знают о «вьетнамском синдроме», «афганском синдроме». Но если сравнивать нашу ситуацию с тем, как американских солдат выводили из такого состояния, то я не знаю, достигнем ли мы такого уровня, даже не учитывая того, в каком году это было.
Я и сам не железный. Чувствую, что у меня нет состояния депрессии или еще чего-то от войны, хотя были действительно тяжелые моменты. Однажды лег и смотрел в одну точку. Не то, что бы думать о завтрашнем дне, я не мог осмыслить эти секунды. Но надо держаться, потому что каждый день ко мне подходят сотни солдат с вопросами, и нужно, кроме ответа, давать веру. Это многогранность войны, и необходимо время, чтобы это все переосмыслить. Кстати, сегодня разговаривал со своим солдатом, который в военном госпитале. Кроме того, что там к ним халатно относятся, он также рассказал, что их заставляют платить.
— Насколько верите в то, что бойцов не оставят один на один с «донбасским синдромом»?
— Я в это не верю, но гарантии дать не могу. Хотя глубоко в душе поневоле склоняюсь в худшую сторону. Надеюсь, семьи бойцов этого не допустят. Если в государстве хромают механизмы восстановления бойцов, то значит, вся надежда на семью и общество — на их плечи ложится миссия реабилитации. Но для начала нужно, чтобы война закончилась. Относительно меня, психологи — моя семья и друзья. А еще осталась старая работа. Не надо строить перспективы на востоке, а необходимо в каждой жизненной ситуации мыслить соответствующими категориями.
— Но не у всех так получится...
— Поживем, увидим.
