24 июня Пулитцеровский комитет получил письмо от доктора Маргарет Сириол Колли и ее сына, Найджела Линсана Колли, из Бремкота, Ноттс (Великобритания). Эта госпожа — племянница некоего Гарета Джонса (1905—1935), журналиста, который осмелился сказать правду о том кошмаре, который увидел в Украине весной 1933 года. За свою смелость он заплатил профессиональной репутацией и на многие годы практически канул в забытье. А «негативный герой» в этой истории — некий Уолтер Дюранти, получивший Пулитцеровскую премию 1932 года за репортажи из Советского Союза, которые, как он сам признавался, «отражали официальные взгляды советского правительства», а не его собственные. Вот здесь и начинается повесть о журналисте, которого уничтожили за честность, и его коллеге, вознагражденного за ложь. Повесть, которая имеет прямое отношение как к журналистской этике, так и к украинской истории.
Уолтер Дюранти, рожденный в Ливерпуле (Англия) в 1884 году, всегда был этаким негодяем и откровенно наслаждался своим умением выходить сухим из воды. Его репортажи всегда были живыми, легко читались и обычно — но далеко не всегда — определенным образом касались настоящих фактов. Однако он знал, что в американской свободной прессе назначение газеты заключается в том, чтобы приносить владельцу прибыль, и задача репортера — написать что-то такое, чтобы читатели захотели купить газету его работодателя и прочитать это. Таковы классические отношения между трудом и управлением в рыночной экономике: чем эффективнее наемный работник помогает работодателю зарабатывать деньги, тем больше он имеет шансов получить более высокую зарплату, лучшую должность и другие атрибуты головокружительного успеха.
В случае с Дюранти эта система прекрасно сработала. После войны его отправили в новые независимые прибалтийские государства, а в 1921-м он стал одним из первых журналистов, допущенных в Советский Союз. Последнее достижение кое-чего стоило, поскольку Советский Союз никогда не стеснялся жестко контролировать, кому позволить въехать или выехать, а кому — нет. Западный репортер в СССР всегда знал, что, если написать что-то обидное для советской власти, тебя немедленно выдворят и не впустят назад. Поэтому их самым сильным профессиональным стремлением было не оказаться такой персоной. Дюранти знал это лучше, чем кто-либо другой, но на случай, если кто-то из иностранных журналистов забывал эту простую истину, советский чиновник всегда готов был им о ней напомнить. Во время первой пятилетки главой советского управления прессы был Константин Уманский.
Юджин Лайонс, который знал Уманского еще с тех времен, когда тот был корреспондентом ТАРС в США и позже главой ее иностранного бюро, вероятно, не хуже других иностранных корреспондентов знакомый с этим невысоким кудрявым человечком, говорил, что эту систему строили на принципе «ты — мне, я — тебе», — иногда журналистам удавалось заставить цензора пойти на уступки, демонстрируя профессиональную солидарность (в конце концов, для Советского Союза было бы слишком большим конфузом выслать сразу всех иностранных корреспондентов), и в целом, все основывалось на компромиссах. Но без разрешения Уманского телеграф просто не передавал телеграмму корреспондентов.
Как Лайонс, так и Дюранти настолько хорошо знали правила этой игры, что их удостоили еще до начала Голодомора интервью с самим Сталиним — Священным Граалем иностранной прессы в Москве. Уманский знал, как награждать и наказывать иностранцев. Возможно, именно благодаря этому позже он вошел в вашингтонский дипломатический бомонд.
Лайонс, приехав в Москву американским коммунистическим подхалимом и, превратившись потом в лишенного иллюзий антикоммуниста, заплатил свою цену. Его переводчица обратила его внимание на статью в «Молоте» — газете, изданной у Ростове-на-Дону и, очевидно, не предназначенной для глаз иностранцев, где сообщалось о депортациях трех украинских казацких станиц из Кубани. Через девять месяцев после того, как он написал об этом, его попросили убраться прочь из СССР.
В мир московской журналистики, мир, где каждому приходилось самостоятельно решать моральную дилемму, обозначенную Лайонсом как «писать или не писать», приехал некий Гарет Джонс, перспективный юноша, изучавший русский язык, выпускник Кембриджа, советник по вопросам внешней политики тогдашнего премьер-министра Великобритании Дэвида Ллойд-Джорджа. В возрасте 25 лет, в 1930-м, он приехал в СССР, чтобы сообщить своему работодателю о том, что там происходит. Его репортажи считали настолько честными, что их публиковала лондонская «Таймс» с подписью «Заметки наблюдателя». В следующем году он вернулся и опубликовал несколько материалов под собственным именем. Заработав репутацию своей последовательностью в попытках честно докопаться до сути, в 1932-м он написал правду о ситуации с продовольствием, о людях, которые спрашивали: «Будет ли еще когда-нибудь у нас суп?»
До ранней весны 1933-го о том, что голод свирепствует в Украине и на Кубани, где две трети населения составляли украинцы, в Москве знали и иностранные дипломаты, и иностранные корреспонденты, и даже простые люди. В ответ на «разоблачения» Лайонса, основывавшиесяь на региональной советской прессе, иностранным корреспондентам запретили ездить в районы беды. Расспросив коллег в Москве — естественно, на условиях, что их имена не будут упомянуты, — он решил, что следует нарушить запрет и купить билет на поезд в эти места как частное лицо, что не было запрещено. Попав туда, он опять использовал свой простой, но логический метод — сойти с поезда и идти пешком, пока не убедишься, что сошел с проторенного пути, а затем начать беседовать с местными жителями.
Он провел там две недели, прошел приблизительно 40 миль, беседовал с людьми, ночевал в их жилищах и был охвачен ужасом от увиденного. Поспешно вернувшись в Москву и покинув Советский Союз, Джонс сделал первую остановку в Берлине, где ему удалось дать пресс-конференцию и написать серию статей о трагедии, которую он видел собственными глазами. «Я прошел через множество сел и двенадцать колхозов. Везде я слышал плач: «У нас нет хлеба, мы умираем...» («Манчестер гардиан», 30 марта 1933 г.).
Дюранти занял ведущую позицию в кампании против Джонса. 31 марта 1933 года «Нью-Йорк таймс» напечатала на 13-й странице статью, которую можно было бы изучать на факультетах журналистики как пример искусного лавирования между правдой и ложью. Она называется «Россияне голодны, но не умирают от голода» и начинается с разоблачения Джонса в контексте, который просветляет все: «В разгар дипломатической дуэли между Великобританией и СССР по поводу арестованных британских инженеров в американской прессе появляется «ужасающая история» из британского источника о голоде в Советском Союзе, о «тысячах уже погибших и миллионах, которым грозит голодная смерть».
Статья, казалось, расставила все на места. Британцы рассержены, и потому даже беглые наблюдения этого умного, но дерзкого наивного юноши упали на благодатную почву. Такие «страшилки» появляются регулярно, а правда заключается в том, что положение действительно тяжелое, в управлении сельским хозяйством действительно были перекосы, и чиновники Комиссариата сельского хозяйства, которые больше всего провинились, получили соответствующее наказание. «На самом деле нет ни голода, ни голодных смертей, — объяснял Дюранти, — но очень распространены случаи смерти от болезней, вызванных недоеданием...
Тогда как Дюранти так активно публично отрицал существование голода, в частных беседах он признавал его вполне откровенно. 26 сентября 1933 года в частной беседе с Вильямом Стренджем, сотрудником британского посольства в Москве, он сказал: «Вполне вероятно, что в прошлом году в СССР 10 миллионов человек погибли, прямо или опосредовано, из-за дефицита продовольствия».
Джонс и те, кто поддержал его, были похоронены под весом опровержений. Один за другим покидая Советский Союз, американские журналисты писали книги о том, что видели. Маггеридж написал роман «Зима в Москве» (1934), в котором имена были изменены, но было вполне понятно, кто есть кто. Кажется, как следует он замаскировал только Джонса: персонаж, списанный с него, старше, он курит и пьет, чего настоящий Джонс не делал. Кажется, Маггеридж в своих мемуарах забыл о том, кто на самом деле поднял историю украинского Голодомора под своим собственным именем. Возможно, он чувствовал себя немного виноватым за то, что у него оказалось меньше храбрости, чем у валлийца, которого убили в Китае в 1935 году, возможно, чтобы помешать ему рассказать миру, что новое государство Манчжоуго не настолько прекрасное место, как хотели это представить его японские спонсоры.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Несмотря на пророчества Дюранти, украинцы не забыли, что случилось с ними в 1933-м, и через 70 лет украинско-канадская ассоциация гражданских свобод и Всемирный конгресс украинцев при поддержке других ведущих организаций украинской диаспоры организовали кампанию, чтобы пересмотреть присуждение Уолтеру Дюранти Пулитцеровской премии с целью ее аннулирования. Они отправили тысячи открыток и писем в Пулитцеровский комитет (Columbia University, 709 Journalism Building, 2950 Broadway, New York, NY, USA 10027). «День» предлагает читателям нашей газеты присоединиться к ним (естественно, писать следует на английском языке). Тем временем, мы отправляем текст этой статьи всем членам Пулитцеровского комитета с надеждой, что это поможет им принять решение.
Вся история с отрицанием преступлений режима, которые обошлись в миллионы жизней, — одна из самых печальных в истории американской свободной прессы, так же, как Голодомор был, безусловно, самой печальной страницей в истории нации, чье появление на карте мира оказалось настолько неожиданным, что была даже довольно популярной книга на английском языке «Украинцы: нежданная нация».
Джеймс МЕЙС 15 июля 2003 г.
(впервые опубликовано в «Дне»
16 июля 2003 г.)
Перепечатка с сокращениями
