«Уже вижу, что все века способны возвращаться, потому что то, о чем мы раньше только слышали в сказаниях о древних амазонках, сегодня собственными глазами наблюдаем: ее милость, пани воеводина, невестка моя, оказалась самой настоящей амазонкой. Не довольствуясь тем, что заводила споры то с Вашей милостью, то со всеми нами, своими близкими, теперь через своих «гарцівників» сначала с князем Чарторыйским, потом и с духовенством, а на самом деле с самим Богом, а также с моими слугами воюет», — писал 7 мая 1607 года в письме к сыну, краковскому каштеляну князю Янушу Острожскому известный украинский политический, военный и культурный деятель, защитник православия, воевода, киевский князь Константин Константинович Острожский.
Как бы ни пытался князь Константин сдержать свой гнев и как можно ласковее обращаться к своему «самому милому сыну» князю Янушу, в письме постоянно прорывается шквал недовольства поведением новоявленной «амазонки», с недавних пор принадлежавшей к благочестивой семье Острожских. Ведь упоминание князя о войне невестки «с самим Богом» касалось преследований женой сына княгиней Екатериной (до замужества Любомирской) православной церкви в Украине, а говоря о стычках ее «гарцівників» со слугами киевского воеводы (как видно из следующих строк письма), К. Острожский имел в виду ротмистра своей надворной хоругви Ермолинского, т.е. речь шла не больше и не меньше, как о вооруженном нападении людей пани воеводиной на имения самого киевского воеводы!
Свое письмо князь Константин завершал недвусмысленным предупреждением: «Терпя такое неуважение, от которого не могу быть гарантированным от грязных слухов, что не только письма, но и просьбы мои личные не имеют никакого воздействия... предупреждаю Вашу милость, что мое отчаяние от подобного ко мне неуважения доведет до того, что, кажется, далее того терпеть не буду»... Что имел в виду киевский воевода под своей угрозой и угомонила ли она воинственность его невестки — неизвестно. Но, кажется, вскоре княгиню Острожскую-Любомирскую постигла ранняя смерть и таким трагическим образом это неприятное дело было окончательно завершено.
Однако возникает закономерный вопрос: одна ли только княгиня Екатерина реально претендовала в XVII веке на это, то ли почетное, то ли неодобрительное, звание украинской амазонки? Исторические источники тех беспокойных времен свидетельствуют, что далеко не одна она примеряла на себя доспехи полководца. Существовал, по крайней мере, еще с десяток аристократических претенденток на лавры служительницы бога войны Марса. Но наибольшую «славу» нажила себе на этом поприще жена князя Романа Ружинского княгиня София.
Как и упоминавшийся выше князь Януш Острожский, князь Роман Ружинский родился в православии, но впоследствии перешел в католицизм. По странному стечению обстоятельств так же, как и Острожский, Ружинский женился не просто на католичке, а на фанатичной католичке, конфессиональная нетерпимость и воинственность которой удивляла даже привыкших к нечеловеческой жестокости современников. Дар «полководца» впервые в княгине проявился в начале 1600- х годов, когда князь Роман под стягом Лжедмитрия выступил в поход на Москву. В походе Ружинскому не посчастливилось получить лавры победителя. В лагере под Смоленском он тяжело заболел и вскоре умер. Намного громче заявила о себе его воинственная жена, о победе которой около 1610 года заговорила не только Русь, но и Корона Польская и княжья Литва. Ведь именно тогда она смогла организовать чуть ли не самую масштабную для тех времен междоусобную бойню со своим соседом и личным врагом князем Йоахимом Богушевичем-Корецким. Пригласив в главные распорядители (а именно они руководили подобными стычками) арендатора Ружина пана Кшиштофа Кевлича и арендатора Котельной пана Бондзинского, княгиня собрала со всех своих имений огромный как для такой «разборки» отряд из числа бояр, военных слуг и крестьян — всего около шести тысяч человек.
Княгине удалось заручиться поддержкой родственника князя Адама Ружинского, а также белоцерковского подстаросты князя Дмитрия Булыги- Курцевича, киевского городского судьи Михаила Силы Новицкого, панов Адама Олизара, Завиши, Вильги, Ольбрехта Брестского и других соседей. И именно во главе такой мощной армии княгиня София отправилась на приступ имения князя Корецкого — городка Черемошны, расположенного вблизи Бердичева.
Документальное описание соседского набега напоминает картину самой настоящей баталии двух непримиримых неприятелей: «С большой арматой, с пищалями, пушками, ружьями, мушкетами, колчанами, с копьями, рогатинами и другим к войне пригодным оружием, конно и пеше, с оружием, со знаменами, бубнами, трубами и литаврами, обычаем вражьим, на город и замок, силой, насилием, нежданно, негаданно, с большими силами наступив и наехав, армату, пищали, пушки на город и замок направив, в трубы, литавры и бубны ударив и крик подняв большой, из пушек, пищалей и ружей стрелять начали, а затем, ударив штурмом на город и замок, до самого вечера языческим вражьим обычаем, великим нашествием завоевывали. А город и замок захватив, мужчин всех и женщин без всякого милосердия, без страха Божьего, жестоко и безжалостно, с женщинами и детьми побили, стреляли, иссекли, замордовали и ранили, а город и замок ограбили языческим вражьим обычаем, до пня сожгли и в ничто превратили...»
Как это часто бывает в подобных случаях, «черемошнянская триумфаторка» вскоре рассорилась почти со всеми своими союзниками. И вот уже надворные войска княгини захватывают имение Михаила Силы Новицкого — Селезневку, воюют с вооруженными слугами Фридриха и Евстафия Тышкевичей, со все тем же Иоахимом Богушевичем-Корецким. В то самое время тогдашний белоцерковский подстароста князь Ян Курцевич-Булыга, собрав крестьян из сел Булыжена Волица и Петухов, ограбил имение Ружинских в селе Романовка.
Наибольшей же «викторией» пани Софии в «послечеремошнянский» период стала организованная ею грандиозная вырубка дубрав литовского надворного подскарбия Евстафия Тышкевича в имениях Черлена и Мошковцах. Каждый раз в «операции» участвовало по несколько сотен подвод из городка Котельна. Поэтому, когда по постановлению суда место «лесного побоища» осмотрел специальный поверенный возный, на том месте, где недавно рос старинный лес, он насчитал больше ста тысяч пней от раскидистых дубов и берез!
Немного позже княгиня Ружинская устроила полномасштабную боевую операцию по захвату земель киевского подкомория Самойла Горностая. В наезде участвовало около двух тысяч человек. Хотя, как выяснилось уже в ходе «операции», количественный состав участников акции мог быть намного более скромным, поскольку в это время сам пан Горностай во главе своих вояк на котельнянских полях княгини «брал штурмом» свежескошенный крестьянами хлеб, вынудив тем самым свою противницу недосчитаться прибыли с более, чем десяти тысяч скирд зерна.
Однако не только служение Марсу привлекало пани Софию. Находила она время и для амурных дел, и для того, чтобы отдать должное покровителю брачных уз богу Гименею. Воинственность натуры украинской амазонки и длиннейший шлейф судебных исков на нее соседей по поводу совершенных самоуправств и преступлений так и не помешали виленскому каштеляну князю Иерониму Ходкевичу разглядеть в ней привлекательную и соблазнительную женщину, с которой вскоре он и обручился. И хотя злые языки еще долго говорили о доминировании материальной заинтересованности в действиях пана каштеляна, польза от этого брака, бесспорно, была и для богатой вдовы. Ведь взамен большого приданого, которое пани София принесла князю Ходкевичу, она получила через него доступ к высшим тогдашним придворным кругам Речи Посполитой.
Впрочем, новые судебные тяжбы пани Ружинской-Ходкевич со своими обиженными соседями убедительно свидетельствовали о том, что придворный блеск и светские развлечения так и не смогли вытеснить из сердца воинственной амазонки тягу к настоящим «женским забавам». Поэтому, очевидно, амазонкой она стала не по необходимости защитить свое имущество в отсутствие мужа, а по своему естественному призванию. А еще абсолютно прав был князь Константин Острожский — «все века способны возвращаться»...
