В декабре исполняется пять лет с тех пор, как скончался Евгений Сверстюк - известный украинский диссидент, литературный критик, эссеист, президент Украинского ПЕН-клуба.
«Знаете, какая-то добрая волна размышлений, какой-то положительный заряд энергии идет всегда от Ваших писем! Может, потому, что письмо Ваше выскакивает из мастерской, где творческая атмосфера оставляет на нем след силового поля».
Из письма Е. Сверстюка к профессору Ю. Луцкого.
Жесткость лагерного режима информационно изолировала политзаключенных. Советский Союз, который пытался демонстрировать миру имидж страны свободных людей, вынужден был идти на определенные уступки. Ограничив контакты политзаключенных с родными, он не мог запретить переписку с корреспондентами из-за рубежа. Украинская диаспора во всем мире прекрасно знала об истинном положении вещей с соблюдением прав человека в Советском Союзе, сознательно искала наиболее неугодных тоталитарному режиму адресатов. Эта переписка позволяла людям «свободного мира» иметь хоть какую-то информацию об известных писателях, правозащитниках, художниках и ученых. Охранники лагерей знали, что, когда такая переписка вдруг прервется, диаспора будет применять все возможные влияния на государственные институты демократических стран, чтобы выяснить судьбу политзаключенного.
Ярким образцом «политического» эпистолярия можем назвать переписку Евгения Сверстюка с Юрием Луцким. Их письма - это мощный литературно-критический документ, который сохранился вопреки обстоятельствам и различным жизненным обстоятельствам корреспондентов - известного литературоведа, издателя, университетского профессора из Торонто и политического ссыльного, украинского диссидента.
Упомянутая переписка началось приветственным письмом Ю. Луцкого осенью 1980 года в день рождения Е. Сверстюка. В сложных условиях ссылки Евгений Сверстюк умышленно, по собственному признанию, «бежал в письма», обращаясь в основном к литературно-художественных темам. Сквозь призму морально-этических критериев диссидент говорит о современных писателях, аргументируя свою позицию. Е.Сверстюк признается: «Читать не обязательно, я искренне не могу читать, скажем, П. Загребельного, у которого вместо выстраданных истин строятся эффектное закулисье, мягкий текст декорируется понятием «категорического императива» наряду с рефлекторными ощущениями, а легкий поток ассоциаций даже не касается тех форм, которые определяют сущность человеческой натуры и освещают таинственное единство микромира и макромира».
О романе «Собор» О. Гончара Е.Сверстюк пишет: «Не имеет художественной силы, которая бы пережила десятилетия интенсивных порывов к этой высоте, и высота, представленная в этом романе, к сожалению, не такая, как у японцев, что рисуют Фудзи как Бога в душе. Эту высоту надо выстрадать и выпить чашу с другими и отдать ей годы и годы жизни ».
Говоря о классиках, диссидент признается, что фигура Ивана Франко для него – это, прежде всего «трагедия ума без веры основ». И далее: «Каждая крупная фигура эволюционирует в нашем сознании. Пожалуй, интереснее всего эволюционировал Павел Грабовский». Павел Грабовский всегда привлекал его своей высокой подлинностью и врожденным идеализмом: «Я просмотрел три тома и вынес впечатление, что это свежий ум и чистое сердце одного из лучших наших подвижников, искупает грехи - лень и самоутверждение в том доме, что с краю, лакомство, сентиментальность замечтавшегося раба, самодовольство обычно обывателя».
Кроме литературных отзывов, политзаключенный предлагает вниманию Ю. Луцкого свои поэмы «Сервантес», «Достоевский», которые были квинтэссенцией эстетико-философской концепции Е. Сверстюка. «Барочное здание о Достоевском» Юрий Луцкий оценивает так: «Ваш Достоевский, может стать циклом стихов о великих писателях. Это один из способов навязать нашу современность широкому миру, способ под Вашим пером очень успешный».
Ведь поэзия Евгения Сверстюка «это собственно не поэзия в традиционном понимании, как эстетические, этично-философские, экзистенциальные размышления и констатации, поэтические отголоски характерного для автора специфического поэтико-этического литературоведения или такой же культурологии».
Сверстюк отвечает: «Вы так раскачиваете волну литературной игры, мне не приходится мучать эту погоду и Багдаринськие будни. Вы заманиваете в море плавать, - признается Сверстюк». Поэтому каждая литературная тема обрастает эпистолярными размышлениями и не остается без внимания корреспондентов. В ответ на посланный «Ребус, портрет без названия» - поэзию об Иване Франко - Евгений Сверстюк получает характеристику творчества выдающегося поэта. Юрий Луцкий пишет, что «Своими «Увядшими листьями» он стал одним из модернистов, и его трагедия не только в противоречивости теории и практики, но и в отражении дилеммы украинской интеллигенции». Ю. Луцкий считает, что после развязания этой проблемы возможна большая литература. И main stream этой переписки - это «гоголиада», которая развернулась вокруг присланных Луцкому поэм «Раздвоенный дух» и «Молитва». Эта тема не только отвечала научным интересам профессора, который был автором труда «Между Гоголем и Шевченко», но и показала стремление украинского диссидента переосмыслить заидеологизированный канон и была созвучна научным поискам Г. Грабовича, который именно в то время в США работал над темой «Российско-украинские литературные взаимоотношения» и стремился вернуть Гоголя Украине, которого, вследствие языковой дифференциации, был отнесен к русским писателям.
Учитывая условия ссылки, жанры поэмы и эпистолярной критики были оптимальными, однако итогом этих интеллектуальных поисков стала книга эссе Евгения Сверстюка «Гоголь и украинская ночь» (Киев 2013 г.). Е.Сверстюк признался, что замысел написать о Николае Гоголе возник из «элементарного желания понять его», ведь из школы вынес упрощенное представление о писателе как сатирике и хотя, как, замечает, можно было бы написать уже повесть о Гоголе, он все еще перечитывает литературу, потому что «духовный кризис» Гоголя остается проблемой, которую надо пережить. А не пролистать».
Ю. Луцкий делится своими соображениями о предложенной Евгением Сверстюком теории «раздвоения духа» автора «Мертвых душ». Он убежден, это раздвоение было трагическим только в жизни Николай Гоголя, а в его творчестве оно было главным стимулом. Корреспонденты единодушны в трактовке проблемы Гоголя. Рассматривая ее в контексте культурной экспансии украинской интеллигенции России, об авторе «Мертвых душ» отмечают: «он завершил духовный поход-кортеж земляков из Киево-Могилянской Академии в Северную Пальмиру с наибольшим духовным взрывом».
Поэма «Молитва» Е. Сверстюка, посвященная Николаю Гоголю, поразила Ю. Луцкого своим словесным плетением. В письме 19 июля 1983 гоа он отмечает: «Вам удалось создать образ человека-творца, который черпал из своей раздвоенности, и воссоздать вечность гоголевской проблематики и его как «мученика перекрестков».
Ю. Луцкого поразило то, что Н. Гоголь, почувствовав зарождение хлестаковщины, лицедейства и материализма, бессознательно в своих произведениях создал многогранный мир, несмотря на свою «православность». Он считает, что душевные страдания автора «Мертвых душ» связаны с потерей украинской почвы, - и одновременно это залог успеха Николая Гоголя, благодаря которой родились его лучшие произведения.
Интересна дискуссия Е. Сверстюка и Ю. Луцкого вокруг начатой в диаспоре новой страницы изучения творчества Шевченко, которая нашла свой резонанс среди друзей-литературоведов Юрия Луцкого. Григорий Грабович с помощью метода структурной антропологии пришел к выводу, что у Т. Шевченко наблюдается постоянная оппозиция и напряжение между «коммунитас» (семья, человек) и «структурой» (человеческой надстройкой). Первое явление всегда положительное, а второе - отрицательное. Евгений Сверстюк, хотя и считает, что нужны новые методы, ведь «на банальной описательности уже замкнулся круг повторений», но все же имеет консервативное предубеждение относительно новейших концепций и считает бесплодной попытку Леонида Плюща рассмотреть творчество Тараса Шевченко сквозь призму фрейдистских понятий, ведь мир Кобзаря «столь явно тяготеет к абсолютам Вечной Книги». К тому же в эссе «Последняя слеза», которое инкриминировали автору как антисоветское, он привлекает внимание к тому, что Т. Шевченко строил свою философию больше на Библии, чем на философии, именно «Псалтырь и народная песня открыли ему в детстве тайну символики». В письмах Юрий Луцкий делится с Е. Сверстюком своими творческими планами и советуется, как лучше прочитать доклад о «встречах Шевченко с Мазепой», где, кроме «Иржавца», раскрываются малоизвестные биографические факты, направляет план курса «Об украинском романе», объясняет, что подходит к этой теме немного по-старомодному, потому что не обращает много внимания на форму. Ведь главное в наших романах «выразить общечеловеческое, и то, что тесно связано с историей Украины или поиском собственной идентичности».
Е.Сверстюк отвечает: «Мне было интересно по старой привычке прикидывать разделы приведенных Вами работ». То есть политзаключенный полностью игнорирует свое ссыльное положение, включается в водоворот интенсивной научной жизни и легко преодолевает дистанцию, вопреки всему. Единственное, что имеет для него значение, - это творческая работа. Заключение, ссылка - это лишь условность, «дань времени», плата за свою позицию, практически единственный шанс остаться собой.
Феномен таланта для него - «схватить неуловимое и вырезать форму». Журнальная репродукция «Сикстинской Мадонны» Рафаэля, которую Е.Сверстюк уже шесть лет хранил, вдохновила его написать одноименный сонет. Это важная деталь, ведь является свидетельством того, что творческий потенциал требовал реализации, а даже в атмосфере, не благопрятной, а пагубной для создания прекрасного, использовал малейший повод для творчества, ведь «бегство от тюремной жестокости ориентировано в сторону культуры». Из письма Е. Сверстюка к В. Марченко 22 января 1983 года узнаем, что Афанасий Заливаха прислал Евгению Сверстюку копию иконы Владимирской Богородицы, которую тот сравнил с шедевром Рафаэля: «Владимирская Богоматерь - это классическая икона, зато Мадонна Рафаэля не является иконой. Это драма»:
Вона вже перетліла на вугіль.
Вона уже бачила все.
Та йде у глибиннім сіянні
І тихо дитя несе.
Следовательно, «экзотический» конверт является той «серебряной нитью», которая создает ирреальную связь и дает возможность восполнить недостаток интеллектуального общения и преодолеть духовную пустоту в ссылке. Когда всю энергию поглощала столярная работа, то литературные отступления были «естественным продолжением своих литературных занятий, чтобы не дисквалифицироваться, не потерять себя». Ю. Луцкий поддерживает своего адресата: «У Вас есть творческое вдохновение, которое ни одиночество, ни недостаток читателя не должны убить. Если не до дневника, советую бежать в заметки или письма. "Эпистолярный роман» - подзабытый жанр».
