«Помню, в детстве я видел деревянный храм, построенный в пивной бутылке. Это поразило мое воображение, и тогда я не спрашивал себя: зачем?» Л.Троцкий.
«Литература и революция», 1923 г.
«Хозяйка Таня дает мне пивную бутылку, внутри которой из палочек и дощечек построена целая церковь...»
Л.Троцкий. «Моя жизнь», 1929 г.
Это может показаться странным: о храме в пивной бутылке, поразившем когда-то его детское воображение, «красный Бонапарт» Лев Троцкий вспомнил сразу в двух своих книгах, хотя и по совсем разным поводам. Не потому ли так крепко запечатлелась в памяти одного из творцов октябрьского переворота эта, увиденная в степной Яновке, церковь «из палочок и дощечек», что он и сам ощущал себя неким ЗОДЧИМ, могущественным пересоздателем этого странного и несовершенного мира? Все это было и с ним: благородный порыв, игра воображения прекрасный (хоть и причудливый) образ, представший внутреннему зрению, — грандиозный проект, требующий фанатического преодоления материала, — вдохновение демиурга, не предполагающее постановки вопроса «Зачем?»...
Да, все это зарождалось еще в сельце Яновка, «в царстве пшеницы и овец», где в 1879 г. обосновалась семья переселенца с Полтавщины Давида Бронштейна, купившего у отставного полковника Яновского 100 десятин земли и еще 200 десятин взявшего в аренду. Говоря языком нынешних украинских законов, Бронштейн оказался «эффективным собственником». Лев Давидович в мемуарах вынужден был признать, что его детство, прошедшее в «мелкобуржуазной семье», «не было детством голода и холода». Поначалу Бронштейны жили в обыкновенной хате («земляном домике»), потом построили «большой кирпичный дом под железом» на три выхода, в котором было семь комнат с лепниной на потолках. Это уже был настоящий панский дом.
Для Троцкого отцовские пенаты в Яновке были, по существу, первым и последним домом в его жизни. В Одессе, учась в гимназии, он квартировал в Покровском переулке у знакомых; в Николаеве тоже была «ученическая квартира», а потом — странная «коммуна», устроенная садовником Швиговским. Дальше — тюрьмы, ссылки, эмиграция... Обычная бесприютная жизнь профессионального революционера. Потом — революция, гражданская война, поезд, в котором Троцкий колесил по вздыбленной России несколько лет; апартаменты Кремля. Наконец — изгнание: сначала в Казахстан, потом — за пределы СССР... Все закончилось, как известно, смертельным ударом альпенштока, нанесенным бывшему советскому вождю сталинским агентом в особняке, предоставленном Троцкому президентом Мексики....
Ему казалось, что его ДОМ — это весь мир. В 1929 г. (Троцкий тогда жил на острове Принтипо возле Константинополя) он принялся за мемуары, начал вспоминать Яновку под Бобринцем — и не мог избавиться от ощущения, будто отправляется в путешествие в какую-то далекую, полузабытую, как бы и не существовавшую никогда, страну...
Но вот она, маленькая «страна» Льва Троцкого, с блеском описанная им в «Моей жизни»! Проехав от Кировограда какую-то сотню километров на юг в сторону Николаева, а потом свернув с трассы, вы попадаете в степь, кажущуюся безлюдной. Ближайшая железнодорожная станция, как и сто лет назад, — Новый Буг. До Бобринца, теперешнего райцентра, тоже неблизкий свет. Яновка еще держится, но, пожалуй, уже из последних сил...
В мемуарах Троцкий вспомнил о своем последнем посещении яновского дома, закончив эпизод словами: «Теперь в нем (доме. — В.П. ) помещается советская школа...». Так и было: еще в середине 1970-х существовала в Яновке небольшая четырехклассная школа, и нам с друзьями этим летом удалось встретиться с ее последним директором. Он то и поведал, что здание довольно долго пустовало, а потом сельсовет продал его под снос, причем совсем по дешевке. Строил старый Бронштейн на совесть, поэтому покупатель изрядно намучился, пока разобрал бывшее имение.
В соседней Кетрисановке мы нашли дом Анатолия Васильевича Лактионова, сооруженный из бронштейновского кирпича. «Дверь тоже его, — с удовольствием показывает Анатолий Васильевич свои «экспонаты». — Правда, подкоротить пришлось немного: слишком высокая была». Кирпича новому хозяину хватило еще и на летнюю кухню. К роли «экскурсовода» он, похоже, начинает уже привыкать: кто- то из любопытных нет-нет, да и заглянет... Не сделай судьба Троцкого лихой поворот в сталинские времена, был бы в степной Яновке какой-нибудь «Симбирск-2», не иначе... Старожилы из соседних с Яновкой сел тоже охотно заговаривают о хозяйстве Бронштейна. Почему-то все они, будто сговорившись, рассказывали нам одно и то же: как радовались все работавшие у пана, когда из Одессы или Николаева приезжал Левушка. Это чувствовалось сразу — в лучшую сторону менялось отношение к людям, из чего отцы и деды наших собеседников делали вывод, что это сын уговорил (или пристыдил?) отца-«эксплуататора»... На старом кладбище, на месте захоронения матери Троцкого, умершей в 1910 г., еще совсем недавно, говорят, можно было увидеть большую черную плиту. Но теперь плиты нет. Склон оврага напротив того места, где раньше стоял дом, порос травой. Травой забвения...
А вот в Бобринце сохранились два здания, принадлежавшие когда- то Давиду Бронштейну. Одно из них, красивый двухэтажный дом, в котором раньше располагались магазины, стоит прямо посреди базарной площади. Теперь в нем хозяйничают местные «новые украинцы»...
Мог ли представить Лев Троцкий, что история XX века столь решительно отвергнет его ПРОЕКТ ХРАМА? Его «царства свободы», в котором счастье устанавливается насильственным путем — с помощью террора и трудовых лагерей? В «Литературе и революции» есть поразительный раздел под названием «Переплавка человека». Речь в нем — о новом «коммунистическом бытие», о замене семейного воспитания — общественным «коллективным творчеством»; о перемещении рек и гор; о строительстве народных дворцов на вершине Монблана и на дне Атлантики; о замене религии наукой; наконец — о переделке самой природы человека и сотворении «более высокого общественно-биологического типа, если угодно — сверхчеловека». У Троцкого так и написано: сверхчеловека. Все смешалось: кажется, что великий коллективист Маркс пожимает руку великому индивидуалисту Ницше, ниспровергателю социализма...
Читать это жутко даже теперь, когда XX век закончился. Но парадокс судьбы Троцкого в том и состоит, что именно ему довелось быть едва ли не первым, кто бросится воевать со Сталиным и сталинизмом, как бы не замечая, что воевать-то приходится с явлением, к зарождению которого и сам он, Троцкий, приложил руку, строя свой «храм в пивной бутылке»...
7 июня 1933 года к Троцкому в Принтипо приехал молодой французский журналист Жорж Сименон. Лев Давидович согласился ответить на три его вопроса о ситуации в Европе. В разговоре с Сименоном он излучал спокойствие и невозмутимость. Из окна кабинета было видно Мраморное море. Устав от литературных занятий, хозяин любил спускаться на берег, чтобы посидеть с удочкой наедине с морскими волнами. Жил он в особняке, утонувшем в густом саду. Остров Принтипо — это географическое распутье Европы и Азии. Жоржу Сименону все здесь напоминало Лазурный берег: зелень, богатые виллы, ресторанчики с белоснежными скатертями, экипажи для прогулок, толпы утомленных солнцем отдыхающих, блаженство и покой...
А Яновка... Как и тысячи других украинских деревень, она крутилась в эти самые дни в жестокой мясорубке голодомора. «Режиссеры» поменялись, но сценарий великой «переделки» человека и мира продолжал осуществляться... Сименон запомнил, что когда он появился в гостях у Троцкого, тот читал скандальный роман Фердинанда Селина «Путешествие на край ночи». Писателя этого позже назовут «рыцарем Апокалипсиса», предпринявшего крестовый поход против якобы обанкротившихся ценностей гуманизма и демократии... Апокалипсис по-французски выглядел иначе, чем Апокалипсис украинский образца 1933 года. Ощущал ли Троцкий себя невольным сотворцом того, что происходило с Украиной? И знал ли вообще, во что превратился там эксперимент, начатый в 1917 году? В Принтипо он писал «Историю русской революции» и был поглощен недавним прошлым. Хотя идея грядущей мировой революции не покидала Троцкого и здесь. Потому и стремился вынести свой приговор сталинизму, считая его «грандиозной бюрократической реакцией против пролетарской диктатуры в отсталой и изолированной стране». «Партия Ленина не существует уже давно, — писал Л.Троцкий в одной из статей 1939 г., — она разбилась о внутренние трудности и о мировой империализм». Он спорит с теми, кто отождествляет ленинизм и сталинизм, большевизм и фашизм. Ему кажется, что все надо начать заново, и именно по этому — леворадикальному — пути стремиться вести возглавляемый им Четвертый Интернационал, отторгая вместе со сталинизмом и западноевропейскую социал-демократию...
С идеей диктатуры пролетариата Л.Троцкий не расставался никогда. Он долго вдохновлял издание «Бюллетеня оппозиции», который издавался во Франции его сыном Львом Седовым. Любопытно, что среди тех, кто симпатизировал этому изданию, был и земляк Льва Давыдовича Владимир Винниченко, политический эмигрант, тоже живший во Франции. В архивах сохранились его письма в редакцию «Бюллетеня». Во взглядах Винниченко и Троцкого на сталинизм, на судьбу социализма в СССР оказалось много общего... Д.Волкогонов, написавший книгу о Троцком, заметил, что в письмах этого изгнанника совсем не чувствуется ностальгии по родным местам. А вот земляки «красного Бонапарта» в последнее время вспоминают о нем довольно часто. В кировоградских газетах высказывалась даже мысль о «привлекательном туристическом маршруте», ведущем в Бобринец и Яновку. Для сравнения вспоминают открытый в 1990 г. музей Троцкого в Койоакане (Мексика), где он жил, был убит и похоронен...
Представить подобные идеи воплощенными в жизнь довольно трудно. Ведь рецидивы «черно- белого» мышления останутся с нами еще надолго. Но имя Троцкого слишком прочно спаяно с историей XX века (и не только отечественной!), чтобы быть забытым. В чем-то оно даже символизирует прожитое историческое столетие с его иллюзиями и прозрениями, с напряженными и кровавыми исканиями той дороги к Храму, которая еще совсем недавно казалась многим единственно возможной...
