Издавна слово играло уникальную роль в историческом бытии. Со словом ассоциируется феномен человеческого общения, фиксация разнообразного опыта наших пращуров, рождение письменности, культурное развитие, самобытные художественные и эстетические измерения окружающего мира... Но настоящий мировоззренческий перелом в понимании ценности слова произошел в эпоху посленаполеоновской Европы, когда романтики непосредственно связали словесность с душой, более того, с сущностью народа (нации). Так родилась знаменитая «языковая программа» романтизма, которая разворачивалась под знаком нравственности и добра, красоты и эстетизма, фольклористских, этнографических и литературных изысканий в сфере национального бытия. Собственно, романтики открыли широким массам неповторимую палитру европейских наций со славной и величественной историей.
Украинским основателем этой «языковой программы» был М. Максимович — первый ректор университета св. Владимира в Киеве. Его увлечение украинской словесностью не только навсегда изменило область его научных интересов, но и интеллектуальную биографию. Более того, этнографические сборники М. Максимовича выпестовали новую генерацию украинских интеллектуалов — харьковских романтиков и кирилло-мефодиевских братчиков, в частности, таких выдающихся деятелей как Н. Костомаров и П. Кулиш.
Михаил Максимович родился 3 сентября 1804 г. на Згарском хуторе на Тымкивщине (Полтавская губерния). Он происходил из рода мелкого малороссийского дворянства, корни которого уходили в казацкую старшину низшего и среднего ранга. Его прадед был сотником Бубновской сотни, о которой М. Максимович рассказал в своей одноименной работе.
С юношеских лет он находился под благодатной опекой родственников-украинцев — дядей Тымкивских. Последние сделали успешную карьеру на российской правительственной службе и в академическом мире: Илья Федорович, доктор права и философии, профессор Харьковского университета и один из основателей Новгород-Северской гимназии, в которой учился М. Максимович; Роман Федорович, профессор греческой и римской словесности Московского университета; Егор Федорович, известный российский дипломат и автор трехтомных записок о путешествии в Китай; Василий Федорович, писатель и губернатор Бессарабии.
Представляется, что сфера гуманистических и общественных наук не была для юноши terra incognita, как и перспективы карьеры имперского или правительственного чиновника. В частности, в июне 1819 г. на публичном испытании в Новгород-Северской гимназии он выступил с речью «Об истинном просвещении».
Да и первые два года М. Максимович учился на словесном отделении Московского университета, которое избрал, как предполагают, по настоянию своего дяди Р. Тымкивского. Последний был известным исследователем «Слова о полку Игоревом» и привил свои интересы одаренному племяннику.
Впрочем, юношеские мечты стать ботаником возобладали. В 1821 г. М. Максимович перешел на физико-математическое отделение Московского университета. На протяжении 1820-х годов происходит разительная метаморфоза «молодого хохлика», как назвал М. Максимовича при первой встрече Н. Погодин, в известного столичного ученого и литературного деятеля. В 1827 г. М. Максимович защитил магистерскую диссертацию «О системах растительного царства», в 1829 г. стал адъюнктом, а в августе 1833 г. — профессором на кафедре ботаники Московского университета. На то время ему исполнилось всего лишь 29 лет!
Казалось бы, что первоначальные гуманитарные устремления остались на маргинесе интересов молодого ученого, который быстро стал известным московским природоведом. Что же вызвало новое необыкновенное превращение «травника» (как называли молодого человека тогдашние приятели) в гуманитария и историка, наконец, в киевского ректора, а впоследствии — в ученого-отшельника с Михайловой горы?
Обычно привлекают внимание культурные и исследовательские практики М. Максимовича как природоведа, которые из раза в раз обращают его взгляды к садам Минервы, в частности на ниву словесности.
Художественно-эстетические и литературно-художественные увлечения проявляются еще в его работах ученого-натуралиста, в которых наблюдаем отголосок шеллингианских представлений о природе как творческой работе Духа. В частности, в одном из своих природоведческих исследований он охарактеризовал природу как «храм, полный неисчислимых выражений мыслей Художника Всевышнего».
В свете такого философского видения окружающий мир воспринимался как продукт художественного творчества Божьего Провидения, а любое произведение искусства — как его микрокосм. Недаром российский драматург М. Чаев назвал работу М. Максимовича «Размышления о природе» (М., 1833) «поэмой о природе».
Но, прежде всего, следует упомянуть об активном участии М. Максимовича в неформальном пространстве тогдашней публичной жизни Москвы — литературно-философских салонах, научных обществах и газетах.
Уже в мае 1820 г. студент первого года обучения М. Максимович был приглашен в качестве переводчика произведений Горация на званый обед к писателю В. Филимонову, на котором познакомился с историком М. Полевым. Правда, к этому приглашению поспособствовала письменная рекомендация его дяди Р. Тымкивского.
Однако вскоре юный провинциал достигает бесспорного успеха благодаря своим природоведческим публикациям. Он принимает участие в литературно-философских вечерах любомудров князя В. Одоевского, который вместе с шеллингианцем В. Кюхельбекером издавал известный альманах «Мнемозина» (1824—1825, 4 книги), появляется на литературных четвергах поэта С. Раича и посещает знаменитый салон Е. Елагиной.
В Москве М. Максимович проявляет себя как отличный рецензент и полемист. Он пишет не только на естественные темы, но и поднимает вопросы литературы, этнографии, фольклористики, истории и философии.
Например, молодой адепт природоведения прорецензировал книгу И. Кульжинского «Малороссийская деревня» (М., 1827), в которой остро осудил идиллические мотивы в освещении тогдашней Украины. Вместе с тем рецензент высказал довольно интересное наблюдение о сочетании в менталитете украинцев трех видов «первоначальной жизни» — наезднического, пастушеского и земледельческого.
В 1829 г. М. Максимович выступает в защиту поэмы А. Пушкина «Полтава». Он опровергает упреки Ф. Булгарина и других критиков, которые обвиняли поэта в неправдоподобии изображения исторических фигур, в частности И. Мазепы.
Но наибольшую популярность принес М. Максимовичу сборник «Малороссийские песни» (М., 1827), благодаря которому он познакомился с Н. Гоголем, В. Жуковским, А. Пушкиным и многими другими писателями, поэтами и интеллектуалами. Причем мысли автора-составителя об отображении в песнях «народного духа» были довольно благосклонно восприняты российской просвещенной публикой, в частности известным критиком С. Шевыревым.
Этнографический сборник 1827 г. имел огромное значение, поскольку стал своеобразным катализатором той волны этнографических опытов, с которой связывают начало эры украинского романтического народничества ХІХ в. Именно он позволил И. Лысяку-Рудницкому назвать М. Максимовича крестным отцом украинского Возрождения.
Тем не менее в московский период жизни (1819—1834) М. Максимович выступал не только в роли академического ученого-природоведа, популяризатора, этнографа, критика и полемиста, но даже в качестве издателя-редактора.
На протяжении 1830—1834 гг. он издавал литературный альманах «Денница» (три выпуска). На страницах этого издания находим немало славных имен, преимущественно писателей, поэтов и критиков пушкинской плеяды: С. Аксаков, Е. Баратынский, А. Вельтман, П. Вяземский, Ф. Глинка, А. Дельвиг, И. Киреевский, Н. Погодин, А. Пушкин, Ф. Тютчев, А. Хомяков, С. Шевырев, Н. Языков и др.
Собственно, опыт издания «Денницы» впоследствии весьма пригодился М. Максимовичу как редактору-издателю альманахов «Киевлянин» (три выпуска 1840, 1841 и 1850 гг.) и «Украинец» (два выпуска 1859 и 1864 гг.).
Такая активность и незаурядные успехи не только на академическом поприще, но и в новом публичном пространстве старой российской столицы доказывают необыкновенную общительность и такт М. Максимовича. В частности, он плодотворно общался не только с университетскими коллегами и блестящими московскими интеллектуалами из многочисленных литературно-философских салонов и кружков, но и с фигурами, которые олицетворяли крайние общественные полюса тогдашней России.
Например, М. Максимович получил благосклонность как консервативного президента тогдашней Императорской академии наук, будущего министра народного образования С. Уварова, так и молодых русских радикалов А. Герцена и Н. Огарева.
Он интересовался и творчеством родоначальника польского романтизма А. Мицкевича, с которым встречался в Москве.
В то же время московскую публику заинтриговали литературные способности и мастерство М. Максимовича как оратора, замеченные и в его публичных речах, и на лекциях. Не случайно современники считали, что он имеет исключительные способности к профессуре, в частности обладает даром слова.
По автобиографическому свидетельству ученого, его университетские изложения отметил сам С. Уваров. Затем в письме от 14 марта 1834 г. к С. Уварову уже как министру ботаник М. Максимович с достаточной уверенностью отмечает: «Словесность не была для меня чужим предметом, что я иногда принимал в ней некоторое участие, об этом известно Вашему превосходительству». Так молодой ученый обосновывал свой перевод в университет в Киеве.
Наверное, именно в сочетании таких разнообразных исследовательских, культурных и образовательных практик и кроется быстротечная метаморфоза природоведа в гуманитария, которая возникает как довольно мотивированный, хотя и постепенный выбор. Последний тем или иным образом связан с успешным вхождением М. Максимовича в московское неформальное публичное пространство, открывшим молодому ученому другие возможности и перспективы, чем обычная карьера университетского профессора ботаники.
Очевидно, именно с этими практиками связана мировоззренческая трансформация М. Максимовича как ученого. Тем более, что его мировосприятие и взгляды преимущественно толкуют в русле интеллектуальных влияний тогдашней немецкой мысли, прежде всего натурфилософии Ф. фон Шеллинга. Считается, что с идеями немецкого философа М. Максимович ознакомился при посредничестве московского профессора физики и агробиолога Н. Павлова и плеяды его последователей.
Знания рассматривались М. Максимовичем как необходимый продукт Разума, заложенный и организованный природой в человеке. С этими представлениями, очевидно, и связана его попытка распространить универсалистские подходы в отношении окружающего мира, что следует из шеллингианского принципа полярности в понимании природы — как продукта, так и субъекта действия.
В киевский период своей жизни (1834—1845, с перерывами) М. Максимович выступает на научно-образовательной ниве как представитель общероссийских культурных и академических практик. Они, конечно, были направлены на конкуренцию с польским социальным и культурным влиянием в Юго-Западном крае империи и опирались на идею постижения русского народного духа, но в местном, украинском контексте.
Такой ориентации М. Максимович придерживался будучи как ректором-администратором (июль 1834-го — декабрь 1835 гг.), так и впоследствии профессором университета св. Владимира. Заметим, что «русская словесность» как сфера деятельности пересекалась или включала многие другие социогуманитарные дисциплины с зачаточной в то время институционализацией (филология, языковедение, фольклористика, этнография и т. д.). Таким образом она давала возможность М. Максимовичу реализовать своеобразную «языковую концепцию» романтизма, в частности показать художественно-эстетические, духовно-этические, коммуникативные, этносоциальные и другие свойства и функции языка.
«Слово есть третий, полнейший и, можно сказать, собственнейший и ближайший душе способ ее выражения, в котором нет односторонности ни образа, ни звука, но в котором и тот и другой слиты в совершенное, первородное единство и целость», — утверждает М. Максимович в одной из работ.
В рабочих записях к первой лекции 1843 г. в университете св. Владимира автор так характеризует преподаваемую дисциплину: «Словесность есть совокупность памятников, в котором выражается душа и жизнь народа, посредством языка — изустно или письменно». В другой лекции он подчеркивает, что в языке проявляется «личность народа».
Показательны мысли М. Максимовича по поводу самовыражения украинского народа: «Малороссийский народ издавна выражает на своем языке свою душу, свою домашнюю и общественную жизнь, и оставил в наследие нынешнему столетию, в образец и в науку для новой словесности богатый запас своих преданий, пословиц, сказок и песен».
Более того, автор обращает внимание на исторические измерения бытования «слова» (языка), которые считает определяющими для понимания украинского прошлого. «Такова уж историческая судьба Малороссии, что ее своенародному языку не приходилось стать письменным языком ее, — что главным органом ее письменного и книжного выражения были поочередно языки Церковнославянский, Западнорусский и, наконец, нынешний Русский», — отмечает он далее.
Так вот язык («слово», «словесность») толкуются ученым с позиций шеллингианства, в частности как способ проявления самобытного «народного духа». В конце концов, языковые (литературные, фольклорные, этнографические) компоненты занимают видное место в романтическом мировосприятии. Ведь по представлениям романтиков «словесная» (песенная, этнографическая) традиция восходит к глубокой старине. Она выступает как весомое доказательство старинной родословной народа (нации), в частности отображает его этногенетические, и даже архетипические черты, религиозно-культурное, дохристианское бытие.
Так, шаг за шагом реализация языковой программы романтизма и этнографические исследования на протяжении 1820—1830-х годов постепенно раскрывали перед ученым другие измерения народного духа, в частности целый пласт неведомого украинского прошлого. Образно говоря, посредством «словесных» практик М. Максимович открыл для себя историю народа как духовного сообщества.
Это «открытие» исторической плоскости бытия вынудило ученого задуматься о способах и формах ее представления в российском академическом мире. Прежде всего, М. Максимович выбирал такой ракурс освещения, в котором малороссийская самобытность воспринималась не только лояльно, но даже достаточно благосклонно российской администрацией.
Один из таких способов заключался в таком включении древнерусских-малороссийских элементов в общероссийскую конструкцию прошлого, что они превращались в сущностные атрибуты русского духа. Более того, они выявляли и подчеркивали своеобразные, особые черты украинского прошлого в пределах российской историографии.
В то же время объектом историописания М. Максимовича становится не столько малороссийское прошлое, сколько его синкретическое объединение с широким полем социогуманитаристики (этнография, языковедение, фольклористика, литература, историческая топография, топонимика и т. д.). Таким образом, история Украины в его представлении словно рассыпается на множество мелких фрагментов — микроисторических сюжетов: малороссийские местности и населенные пункты, культурно-религиозные памятники и старинные письменные произведения, отдельные события и биографические материалы из жизни известных личностей и семей, киевская топография и украинская топонимика и т. д.
Похожая децентрализация мира прошлого в работах ученого наблюдается и в отношении субъектов движения истории, среди которых можно различить по крайней мере несколько центров тяготения: православная вера и церковь, массовый, коллективный герой — русский и малороссийский народ, российское государство и его правители, историческая личность — выдающаяся и простая.
В конце концов, фрагментарное представление украинского прошлого становится краеугольным камнем исторического письма М. Максимовича. Именно с этой перспективы ученый и формулирует задачу романтического историописания — воссоздание достоверной и в то же время образной, художественной истории с акцентированием внимания на фактах и мелких деталях.
«Мы хотим и требуем от истории, чтобы в ней давно минувшая жизнь являлась живьем пред очами нашими; а для этого необходимо, чтобы каждое историческое событие и лицо было познано и представлено верно, в его подлинном виде и на своем месте, как было оно на самом деле», — подчеркивает историк.
Такая ориентация на детали, подробности, а по большому счету на индивидуальное и особое вызвала и специфическую репрезентацию результатов научных исследований в виде отдельных фрагментов — небольших исследований, заметок, рецензий и т. д.
Отметим, что она характерна не только для творчества М. Максимовича, но и представлена в наследии других украинских романтиков 1850-х годов. Но самое полное мозаичное представление истории бытует именно в исследованиях ученого-отшельника с Михайловой горы. Тем паче, что фрагмент является незавершенным, синкретическим и, вместе с тем, аморфным по своей жанровой природе. Он инспирирует воображение читателя, придает изложению динамичности и диалогичности, наконец продуцирует многоголосие и разные смысловые пласты.
На выбор фрагментарной формы представления малороссийского прошлого существенно повлияло и изменение статуса М. Максимовича с академического ученого на частного исследователя-интеллектуала, которое произошло после окончательного завершения его университетской карьеры в 1845 г.
Старый московский приятель М. Максимовича князь П. Вяземский был чрезвычайно поражен таким превращением. В письме от 22 августа 1868 г. он характеризует его положение в тогдашней иерархической системе почти в метафорических выражениях: «Неужели Вы нигде не числитесь, ни к чему не прикреплены и пр. и проч.? Да Вы, стало быть, единственное исключение, пария в нашей разграфированной, департаментальной, комитетской, прикомандированной и так далее, мундирной России. Это чего-нибудь да стоит».
Вообще фрагментарная репрезентация прошлого является основополагающей чертой образа мышления М. Максимовича. Ведь отдельный человек, а следовательно событие или факт воспринимаются ученым как своеобразный микрокосм подвижного и необъятного мира прошлого. Таким образом, мозаичное представление прошлого удовлетворяло как критически-рациональные требования, которые выдвигало системно-универсальное мировоззрение ученого-естественника, так и идеалистические, иррациональные мотивы историка-романтика, ориентированные на поиск специфического, особого, неповторимого.
Такие представления М. Максимовича представлены в виде самобытных исследований, которые зачастую представляли собой мешанину разных жанров. Г. Житецкий справедливо отмечал своеобразную манеру «создания его научных исследований: эти писания были иногда очень коротенькими, иногда это были довольно длинные письма по научным вопросам в адрес близких приятелей или авторов того или иного научного опыта, со всеми признаками личной, частной переписки, с лирическими побочными заметками в связи с разными воспоминаниями, а бывало, и с шуточными или юмористическими выпадами, — этот жанр писания небольших по размеру, но важных и ценных по содержанию научных работ был любимым его жанром, — способ чрезвычайно характерный и словно особенно приспособленный к характеру, нраву и личному духовному лицу нашего украинского ученого».
Но самое важное — в этих исследованиях М. Максимовича ощущалась влюбленность в слово, которое открывало увлекательный мир украинского прошлого. Так, в некоторых работах, например в «Бубновской сотне», он выступает и как историк-художник, который с нескрываемым эстетизмом и художественным вкусом воссоздает живописную природу Каневщины.
В текстах М. Максимовича видим и немало метафорических элементов. Например, он сравнивает начало истории Малороссии с быстро промелькнувшей на небосклоне кометой, называет монголо-татарское нашествие «грозой Батыевой», высказывает мнение о возникновении запорожского казачества как «живого слияния» двух стихий — азиатско-наезднической и греко-христианской, сопоставляет казаков с западноевропейскими рыцарями и именует казачество — «народным рыцарством», рассматривает Гайдаматчину как «огнедышащее извержение народной мести и враждебности».
Однако движение истории представляется М. Максимовичу не только в виде широкого русла уникальных фактов-мозаик, но и из движения разных поколений людей, которые занимали в нем самостоятельное и исключительное положение. По точному замечанию литературоведа М. Петрова, «короткие рассказы Максимовича о стародавних людях похожи на воспоминания внука о маститом деде, живо памятном еще ему и крепко-крепко любимом».
Этот чарующий дар слова, присущий М. Максимовичу, производил необыкновенное впечатление на современников. «Ему (Костомарову) в Харькове попал в руки сборник украинских народных песен Максимовича, 1827 года, а я в Новгороде-Северском также случайно сделался обладателем другого сборника украинских дум и песен того же Максимовича, 1834 года. Мы оба в один день из великорусских народников сделались народниками малорусскими», — вспоминал П. Кулиш.
Наконец, исследования М. Максимовича пролагали путь к национальному самосознанию другим генерациям украинских интеллектуалов. Так в восприятии следующих поколений первый ректор и тяжелобольной отшельник с Михайловой горы представал как один из пионеров украинской науки, ради которой он отказался от блестящей карьеры московского профессора ботаники.
