Колоссальные исторические трагедии — такие, как организованный тоталитарной большевистской властью Большой Голод 1932—1933 гг. — всегда многомерны. Их можно осмысливать, изучать и исследовать с использованием всего имеющегося инструментария гуманитарных наук: анализировать факты и исторические источники, искать философские, социологические, экономические, психологические причины гибели миллионов невинных людей, публиковать документы, абсолютно необходимые для понимания того, что произошло. Это — огромная и крайне необходимая работа, и в канун 80-й годовщины Голодомора в Украине мы все должны искренне поблагодарить ученых, публицистов, неравнодушных представителей общественности, благодаря которым наше постижение предпосылок, характера, хода и последствий этой национальной катастрофы стало глубже, масштабнее, «взрослее» и трезво-жестче. «День», авторы, которые печатаются на его страницах, наш журналистский коллектив и в дальнейшем будут считать своей обязанностью рассказывать людям страшную правду о сознательно совершенном Сталиным и его большими и «малыми» сатрапами (в том числе и украинскими, которых было достаточно!) геноциде нашего народа.
Однако эта катастрофа имеет и человеческое измерение — не только сугубо научное. И эта сторона проблемы является, возможно, еще более важной. Что происходило с людьми в те адские годы, месяцы, дни; какие ужасные муки испытывали их души; понимали ли они в полной мере ужасающий смысл того, что происходит; стремились ли бороться, защищать жизнь — свою и своих родных, наконец, честь своего народа, или же превратились в бессильных, бессловесных жертв? Ответы на эти вопросы найти и сегодня непросто. Зная, что каждый (даже достаточно близкий человек) может вдруг оказаться доносчиком (а система стремительно формировала миллионы таких), реальные свидетели Голодомора не могли делиться сокровенными своими мыслями с кем-либо. А тем более доверят такие мысли бумаге.
Вот почему дневники очевидцев «террора голодом» 1932—1933 гг. и сегодня являются уникальными, одиночными, исключительно ценными историческими источниками. По причинам, о которых мы только что упоминали (а есть еще одна, похоже, основная причина — едва ли не все такие дневники оказывались достаточно быстро в спецхранилищах ГПУ-НКВД-КГБ), их крайне мало. И все же некоторые сохранились — и есть надежда, что количество таких дневников, возможно, еще будет расти.
Мы познакомим вас, читатель, с двумя такими поражающими человеческими документами. Оба их автора были репрессированы «чекистами» за «контрреволюционную пропаганду и высказывания», и, несомненно, изложенные ими на бумаге оценки сталинских злодеяний, наблюдения, ужасные «заметки из жизни» стали для них убийственным приговором. Потому что писать правду — это означало стать действительным «контрреволюционером»! Оба дневника сохранились (чудом!) в архивах Службы безопасности Украины и были обнародованы в фундаментальном издании «Голодомор 1932—1933 років в Україні. Документи і матеріали» (Киев, Издательский дом «Києво-Могилянська академія», 2007 год).
Автор первого произведения — Александра Радченко, учительница из Харьковщины (Салтовский и Чугуевский районы), интеллигентная женщина, которая получила высшее образование еще до начала Первой мировой войны и стала педагогом. Ее муж работал в местном лесничестве. Пани Александра, человек горячей совести и гуманистических убеждений, рассказала нам, потомкам, кошмарную правду о преступлении кремлевских убийц. Ее рассказ является поражающим свидетельством на суде истории над Сталиным и сталинизмом. И этот рассказ, как нам кажется, не нуждается в комментариях (или только минимальных). Языком оригиналов является украинский (первая запись) и русский (остальные записи; приводим без перевода).
* * *
«8 січня 1932 року. Другий день Різдва. Але у всіх людей важко на серці. Хліб забирають до фунта. Сьогодні приїхали забирати хліб у нашого конторника Кузьменка. Я вийшла з себе і кричала, що треба залишити хліб для дітей до нового врожаю. Мені відповіли, що залишать 20 фунтів — і все. Я продовжувала суперечити з прибулими людьми. У конторника Кузьменка забрали 3,5 пуда.
Цікаво відмітити, що один із прибулих — член КНС (комітету незаможних селян). Він сказав, що винні не вони, які вимітають хліб, а ті, що бувають на з’їздах та затверджують плани. Я сказала йому, що якби такі, як ми, сиділи вверху, то таких нерозумних розпоряджень не давали б. Але, на жаль, такі, як ми, зараз ніщо. Повертаючись назад, член КНС сказав мені, щоб я поменше балакала, а то мене за такі слова зв’яжуть. Я замітила йому, що завжди балакала й буду балакати за нарід, і за це ніхто не повинен мене чіпати.
Прийшла до лісу нова група селян, арештованих за хлібоздачу. Особливо мені запам’ятався один селянин — Коник. Він працює сьогодні в дворі. Важко було на нього дивитися. Він почуває себе ображеним. Він добре розуміє, що всі селяни караються даремно. Хліб, як і раніше, забирають скрізь. Всі незадоволені, у відчаї.
12 февраля 1932 года. Жизнь наша в экономическом отношении становится все тяжелее. Мука вышла. Где брать? Эти мысли не дают покоя. У крестьян продолжают выметать хлеб. Все удивляются, возмущаются, говорят о будущем неизбежном голоде, но никто об этом не скажет «власть имущим». Продолжают вести глупейшие показательные суды над людьми, у которых не хватило хлеба, лишают свободы до 6 лет. Конфисковывают их имущество.
19 февраля 1932 года. Сегодня мне рассказали крестьяне, что видели в лесу по дороге из Чугуева двух замерзающих детей. Дети еще были живы. Почему проезжающие не взяли этих детей? Как жестоки люди стали. Боже мой, что ж это такое? Дети, очевидно, ограбленных, разоренных властью крестьян.
...Не было бы так обидно, если бы неурожай был, а то отняли хлеб и создали искусственный голод.
5 апреля 1932 года. Искусственно созданный голод принимает кошмарный характер. Почему выкачивают до зерна хлеб — никому не понятно. И теперь, когда видят результаты такой выкачки, все-таки продолжают требовать хлеб на посев. Когда крестьянин, возмущенный, восклицает, что у него забрали весь хлеб, ему отвечают вопросом: «А зачем ты весь отдал? Надо было не забывать о посеве». А дети голодают, худосочные, мучимые глистой, так как едят одни буряки. И те буряки выходят у людей, а до урожая четыре месяца. Что будет? Нищенский образ жизни постепенно превращает людей в грубых, необузданных, жестоких, готовых на преступление существ. Вспоминаю лично себя три года назад и теперь. Какая разница... И вся моя злоба, все ожесточение — благодаря жизненным лишениям.
6 апреля 1932 года. Иногда меня охватывает такое неудержимое озлобление, что я заболеваю, читая о «советский темпах» (газета «Правда»), об открытии первой в Европе домны, о законченной плотине на Днепрострое. Все это хорошо, но зачем эти темпы на распухших от голода детях и людях? Вообще голод начинает свирепствовать, неся все бедствия, какие только можно себе представить. Преступность развивается с какой-то особенной быстротой. Озлобленность на власть дошла до такой степени, что, кажется, зажги спичку — и вспыхнет пожар, неудержимый, страшный, как во время летней засухи в ветреную погоду. Мучит мысль о распухших от голода крестьянских детях, и злоба растет. Бедные, а для них же готовят социализм. Смешно — комедия какая-то.
Июнь 1932 года. Как тяжело жить. До отчаяния тяжело. Вообще время необыкновенное, не известное в истории. Все страдают от недоедания или голода, да и вообще от полунищенского образа жизни. Ко всему безличие страшное, угнетающее.
30 сентября 1932 года. Въехали в село Пятницкое. Недалеко от центра догнали человека, спрашиваем, сколько времени. — «Да за двенадцать далеко». — «А откуда вы так поздно?» — «Из сельсовета». — «Зачем так долго были?» — «За хлебозаготовку держали. Давай, говорят, а что его давать? Осталось четыре мешка: надо посеять, надо зиму детей прокормить». Голос у него дрожал, он каждую минуту мог заплакать. О, бедные, бедные, замученные люди!
20 ноября 1932 года. Моего деда, что работает на кролятнике, «грабили власти», как он доложил. Это значит, что забрали все, что было из злаков или овощей. Он уже раскулачен два года, почти нищий, только что не просит милостыню. Ему 70 лет, старухе лет 65, и с ними на квартире их дочь-калека. И вот у них, уже нищих, забрали все. Чем они могли прожить до февраля? Прислуга пришла из отпуска и с отчаянием восклицает: «Что творится, ужас. Индивидуальников разоряют совсем, забирают все, залазят в сундуки, вокруг крик, плач». Кричат: «Забирайте же и детей», — а их-то пятеро в семье. Все это творится во всех деревнях и хуторах, а эпидемия сыпного тифа все шире, все страшнее.
Что же это будет? Кто делает распоряжения, что за комедия? Ведь на конференции Компартии Украины говорили летом о перекручиваниях, о том, что членам правительства стало поздно известно об этом, а теперь еще хуже. Все лгали. Ложью, обманом коммунисты взяли власть и потом всюду веяли ложь. Лгали научные работники, лгали поэты и писатели, лгали педагоги. Лгали все друг другу, так как боялись друг друга.
9 января 1933 года. В Харькове творится ужас голода. Воруют детей. Воруют и берут выкуп: писали даже в газетах, что принимают меры, но... дети все гибнут.
Факты потом запишу.
Сейчас Элинька (маленька донька автора — Олександри Радченко. — І.С.) спрашивает: «А что это — военный человек?» Я объясняю коротко. «Военные учатся убивать людей, значит, они просто дураки все», — замечает Эля.
30 января 1933 года. По пути в Задорожное у самой дороги увидели мертвого старика, оборванного, худого. Сапог на нем не было. Очевидно, он упал и замерз или сразу умер, а сапоги кто-то снял. Возвращаясь, мы опять видели этого старика. Никому он не нужен. Когда я заговорила в Бабчанском сельсовете, что мертвого надо убрать, председатель, улыбаясь, спросил: «А как лежит он, сюда ногами или к Задорожному? Если к Задорожному, то пусть Задороженский сельсовет убирает».
Въезжая в Бабку, мы догнали мальчика лет семи. Спутник мой крикнул, но мальчик шел, шатаясь, и будто не слышал. Лошадь настигла его, я крикнула. Мальчик свернул с дороги нехотя. Меня тянуло взглянуть в лицо ему. Жутко страшное, неизгладимое впечатление оставило выражение его лица. Очевидно, выражение глаз такое бывает у людей, когда они знают, что должны скоро-скоро умереть, и не хотят смерти. Но это был ребенок. Нервы у меня не выдержали. «За что? За что дети?» Я плакала тихонько, чтобы не видел мой спутник. Мысль, что я не могу ничего сделать, что миллионы детей гибнут от голода, что это стихия (дуже важливий момент: насправді то була не «стихія», а свідомо й штучно організований голод, що не раз відзначала й сама автор у своєму щоденнику. — І.С.), привела меня в полное отчаяние. У сельсовета встретили старика с таким же лицом, как у мальчика. Он пришел просить работу. Вася (чоловік О.Радченко. — І.С.) ушел писать записку в контору, чтобы ему выдали продуктов и направили на работу. Когда он возвращался, крестьянин хватал буряк сырой из-под скамейки. Лицо у этого человека было обрюзгшее от голода. Несколько дней назад приходил рабочий Коник. Лицо его уже опухло, руки опухлые. Говорит, что ноги тяжелые. Спокойно приготовился умирать. «Детей жаль, — говорит, — они ничего не понимают — не виноватые». Кое-чего дали ему. В воскресенье пришла с полным отчаянием и мольбой жена священника Помазиновского. Она принесла плюшевую скатерть, совсем хорошую, и просила за нее два пуда буряков. Я дала, чего могла, еще к бурякам, хотела не брать скатерть. Но она говорит, что ее никто не хочет брать, ничего не дают, она не нужна никому. У них дома семь человек. Что будет с ними? И вообще, что будет с миллионами людей?
Апрель 1933 года. Факты голода.
Люди умирают по нескольку человек в день в каждом селе. И это по всей Украине. Вчера пришел Леонтий Петрович Ткачов, член коллектива, с больной ногой. И он распух от голода. Умолял что-нибудь дать ему. Конечно, покормила его, чем могла. Я пожаловалась, что вот кормлю охотничью собаку, когда-то дорогую, а теперь она никому не нужна, так как нечем кормить. Он попросил ее у меня, говорил, что они съедят ее. Собаку все равно надо убить, так как ее нечем кормить. Так пусть лучше съедят».
* * *
Несмотря на то, что Александра Радченко была репрессирована тоталитарной властной системой (точнее — конкретными людьми!), ей были предъявлены абсурдные обвинения в «кражах», а впоследствии — обвинение политического характера, ее дневник дошел до нас. Он является правдивым, беспощадным и искренним документом свирепой, трагической эпохи. Из таких произведений и складывается, собственно, образ времени.
Начало. Окончание читайте в следующем выпуске страницы «Украина Incognita»
