Обычно история воспринимается в виде своеобразного флера, который создает иллюзию полупрозрачности и очевидности. Следовательно, прошлое появляется то как каскад событий — незабываемых, малоизвестных и совсем забытых, то как цепь тектонических сдвигов — революций, войн, кризисов, реформ, которые в корне изменяют мировую палитру, в конце концов, ассоциируется со знаковыми фигурами тех или иных эпох. Впрочем, из этого калейдоскопа представлений массового сознания большей частью выпадает непременная составляющая — лицо Историка с его неповторимым интеллектуальным миром. Именно этот персональный микрокосм в значительной мере определяет то, как конструируются образы, концепции, гипотезы, которые постепенно усваиваются образованной общественностью. Поэтому мировосприятие и взгляды ученых часто составляют настоящую terra incognita, которую стремятся постичь, расшифровать, истолковать в свете современности.
Почетное место на этой интеллектуальной карте украинского исторического изложения занимает выдающийся ученый, культурно-общественный и политический деятель Владимир Антонович.
По официальной версии, будущий историк родился 6 января 1834 г. Его родной отец Янош Джидай был сыном венгерского революционера, мать — гувернантка Моника Гурская происходила из польского шляхетского сословия Правобережной Украины.
Молодые годы В. Антоновича пришлись на середину ХІХ в. — времени неудержимого индустриального прогресса, общественной модернизации и триумфа природоведения. Сословные страны старой Европы быстро превращались в государства наций. На этой социальной и культурной почве росло новое и мощное интеллектуальное течение — позитивизм, последовательным сторонником которого считают В.Антоновича.
Позитивизм опирался на глубокую веру в силу знания и человеческого интеллекта, будто бы способного постичь все тайны природы и общественного развития. На стыке такой нерушимой веры в человеческий интеллект и предвидении будущего возникла знаменитая позитивистская идея безудержного Прогресса как новый заменитель старого тезиса о вечном Боге.
Зато социальная поверхность тогдашней Украины отличалась поляризацией бытия разных сословий. Культурницкие образы жизни тогдашней аристократии — малороссийского дворянства на Левобережье и польской шляхты на Правобережье — удивительно контрастировали с бытом огромной крестьянской массы. Это отличие было особенно поразительным на фоне мощного переформатирования традиционного общества в Западной Европе, в котором разрушалась наследственная вертикальная иерархия.
Выходец из среды польской аристократической культуры, В.Антонович с малых лет узнал внешний блеск и внутреннюю пустоту жизни мелкой шляхты, которая по-холопски прогибалась перед высшим дворянством и в то же время с нескрываемым презрением относилась к другим сословиям. «Шляхта считалась сословием, установленным от Бога и самой природы; все другие сословия считались от природы недостойными равняться в чем-либо со шляхтичами», — вспоминал историк.
Эти представления польской аристократии на фоне общеевропейских преобразований должны были вызвать обратный культурный протест. Таким стал заметный эстетичный бунт молодых шляхтичей против аристократизма, высокомерия и французомании, известный как балагульство 1830 — 1840 годов.
Балагулы наследовали и воспроизводили в карикатурном, иногда даже скандальном и уродливом виде (пьянство, грубое ругательство, задиристое внешнее подобие, неопрятная одежда, гарцевание на лошадях, панибратство с холопами), поведение украинского крестьянства. Тогда же громко заявила о себе и так называемая «украинская школа» в польской литературе с ее романтичными зарисовками казацкого прошлого.
По признанию В.Антоновича, именно примитивные, отчасти идеализирующие образы казаков, созданные балагулами и романтиками-казакофилами, в частности, в произведениях М.Чайковского, заложили первый фундамент его украинофильства.
Наверное, те давние антишляхтские настроения осталась у ученого на всю жизнь. Недаром в среде киевской интеллигенции последней четверти ХІХ в. бытовали многочисленные переводы о курьезных «приключениях» уважаемого профессора-историка, которого за неприглядную одежду и сдержанную, даже стыдливую манеру поведения неоднократно принимали за простолюдина.
Но «балагульские» образы, хотя и запечатлелись у юного В.Антоновича, все же не стали определяющими. Поэтому в студенческие годы будущего ученого считали идейным руководителем пуристов — антагонистов балагулов, которые не только стремились к философскому и культурническому постижению действительности, но и отстаивали суровую простоту быта и норм поведения.
«Демократизм в обычаях, одежде и внешнем виде для старых «хлопоманов», а поэтому и в глазах моего отца, играл достаточно важную роль... — свидетельствовал Дмитрий Антонович. — У нас в семье отец очень преследовал сестер, когда они молодыми девушками, бывало, хотели по моде одеваться, хотя это, правда, было почти недосягаемым из-за большой ограниченности средств всей нашей семьи».
Очевидно, в этой неформальной среде польского студенческого землячества Университета св. Владимира вначале испытывались общинные практики В.Антоновича, появлялись его первые мировоззренческие вехи в течение 1850 годов.
Наконец, такая аскетическая повседневность бытия, демократическая, непринужденная манера поведения, необычайные самоограничения в бытовых потребностях и интересах, сдержанность в коммуникации и профессиональной деятельности, интенсивность и заодно закрытость, конспиративность общинных практик образовывали определяющие приметы самого стиля жизни В.Антоновича, формировавшие установки его мировосприятия, которые в конце концов выкристаллизовались в идеале старой Общины.
Впрочем, интеллектуальные и духовные поиски будущего ученого и доныне не являются полностью понятными.
Прежде всего, актуальным остается вопрос о самобытности интеллектуальных и культурных компонентах того мировоззренческого «культа» Общины, который, по выражению М.Грушевского, сложился у В.Антоновича. Возможно, здесь прослеживается завуалированная аналогия со знаменитым светским культом одного из основателей позитивизма О.Конта с его пантеоном новых святых, названными «благотворителями человечества» — выдающимися мыслителями и изобретателями (Х.Колумб, Н.Коперник, И.Ньютон и др.).
Ясное дело, гуманистические и этические идеалы основателя первого позитивизма были близки В.Антоновичу. Тем более, что у него было два образования — естественнонаучное (врача) и гуманитарное (историка). Однако шкала его интеллектуальных и культурных ориентиров выглядит намного сложнее.
На этой специфической карте, по-видимому, была довольно популярная в те времена концепция «гминовладства», то есть самоуправления, Й. Лелевеля, известные взгляды вице-председателя Киевской археографической комиссии М.Иванишева и одного из руководителей русских славянофилов К.Аксакова об исключительной роли общины на территории древней Руси.
С легкой руки М.Драгоманова бытуют мысли о прудонизме В.Антоновича, по крайней мере, в молодые годы. Похоже, что заинтересованность В.Антоновича этой анархистской доктриной вызвали представления П.-Ж. Прудона о договорных взаимоотношениях отдельных индивидуумов, ассоциаций производителей и общин, которые вроде бы должны заменить функции государства.
Конечно, можем найти интеллектуальные пересечения и параллели в творчестве В.Антоновича и ряда других ученых и деятелей, поскольку архаичное социальное бытие на окрестностях империи Романовых порождало многочисленные концепции, связанные с трактовкой прошлого, современного и будущего общины.
Но определяющее место на карте интеллектуальных и культурных ценностей В.Антоновича занимают просветители-рационалисты. С оригиналами их произведений будущий историк ознакомился еще в юношеские годы во время своей жизни в Одессе (1844 — 1850) под влиянием родного отца.
Просветительская струя в том или ином виде заложила целый ряд идей, которые хорошо прослеживаются в исторических описаниях В.Антоновича.
В первую очередь, это своеобразное понимание Прогресса в истории как постоянного развития и улучшения человеческого Разума, то есть накопление знаний и воспитание коллективного интеллекта, что приводит к известным взглядам математика и экономиста маркиза М.Ж.А. де Кондорсе. Наряду с этим бытовала и идея географического детерминизма философа Ш.Л. Монтескье.
Однако такое понимание прогресса и географически-природной обусловленности исторического движения неизбежно продуцировало ряд вопросов относительно социального расслоения и этнонационального разнообразия, которые появляются, казалось бы, как непреодолимая преграда на пути прогресса Разума.
Поэтому известный тезис немецкого просветителя и романтика Й.Г.Гердера о множественности и единстве культур, которые в виде самобытной цепи соединяют нации на разных ступенях развития, вероятно, воспринималась и В.Антоновичем.
Впрочем, оставался расколотый социальный мир, закрепленный сословной иерархией и освященный нормами права. Как быть с таким поразительным социальным неравенством?
Позднепросветительское наследие содержало, если не ответ, то, по меньшей мере, интересное предложение и относительно этой проблемы!
Народоправие, или господство общей, коллективной воли, — одна из тех ведущих идей в творчестве Ж.Ж.Руссо, которую часто встречаем в текстах Н.Костомарова, очевидно, была хорошо знакома и В.Антоновичу. Тем более, что этот этический идеал представляла идея гражданского подвига, то есть достижение общего равенства и личной свободы. Следовательно, средневековый Подданный должен был уступить общественному человеку нового времени — Гражданину!
Недаром В.Антонович с большим рвением стремится найти общинно-вечевые принципы в древнерусском прошлом, разнообразных социальных и законодательных практиках общин во времена господства Великого княжества Литовского и Польской Короны, казацком строе и бытии, в конце концов, пытается сформулировать идею Гражданства как мировоззренческий ориентир украинского национального движения второй половины ХІХ в.!
В конечном итоге, просветительский рационализм стал той своеобразной составляющей, которая перебросила В.Антоновичу мостик к французскому позитивизму с его гуманистическим и антропологически ориентированным культом человечества.
Сам ряд просветительских идей, хотя и с романтичной подкладкой (народоправие, федерация как вывод общественного договора, свобода личности), стали тем духовным стержнем, который, в конце концов, и соединил интеллектуальные и мировоззренческие поиски Н.Костомарова и В.Антоновича.
Однако В.Антонович увлекался и работами французских романтиков, в первую очередь, трудами О.Тьерри, который уделял большое внимание истории сословий. В частности, он был одним из основателей идеи классовой борьбы, хотя его конструкции на ниве истории существенно отличались от будущей материалистически марксистской апологетики.
Поэтому самобытное «хождение в народ» В.Антоновича и его товарищей на рубеже 1850 — 1860-х годов, известное как хлопоманство, было первой попыткой проверить на деле культурно просветительские, или же будущие общинные, идеалы.
Начало 1860-х годов создало новейший водораздел исторического времени, поскольку положило начало другим очертаниям его социального различения. Следовательно, в восприятии образованных очевидцев Великая реформа в 1861 г. становилась достопамятной чертой, которая разделила все модерное российское прошлое на до- и пореформенные времена.
Свойственно то, что в представлениях современников освобождение крестьянства в огромной империи Романовых занимало место где-то рядом с такими знаковыми сдвигами, как Гражданская война 1861 — 1865 гг. в Соединенных Штатах и революция коммунаров в 1871 г. во Франции. Именно реформа 1861 г. стала тем катализатором, могучим двигателем, который соединил позитивистские, просветительские, романтичные составляющие в мировосприятии В.Антоновича. Не случайно в одной из публицистических статей он напишет: «Вся современная наша жизнь началась с 19 февраля 1861 г.».
Представляется, что именно социальный вектор, точнее, идеал Гражданства стал определяющим не только в этнокультурном выборе В.Антоновича, но и в формировании его взглядов и мировосприятия. Например, даже исторический счет, какой автор выставляет шляхте в знаменитой исповеди, напечатанной в 1862 г. на страницах петербургской «Основи», является, собственно, перечнем «социальных грехов» польского панства: религиозный фанатизм, сословный эгоизм, порабощение крестьян, самоуправство во всех сферах общественной жизни и тому подобное.
Как бы там ни было, однако «культ» общины пронизывает сквозным рефреном историческое произведение В.Антоновича. По его мнению, именно из общинного строя появилась общественная организация славянства. В своих выкладках по российской истории, записанных студентами, он так изображает этот процесс.
Несколько общин, связанных общими интересами, соединялось в волости (у южных и западных славян — жупы). Каждая жупа избирала себе жупана, который заботился об интересах своего народа на сеймах, защищал от врагов, вел войны и.т.п. Федерация волостей составляла племя. В каждом племени был город, в котором проживал князь, где собирались поселяне на вече, и княжеский суд
Сущность общины В.Антонович усматривал в вечевом принципе организации общества и равноправия всех его членов.
Притом доказательством полного развития общинного порядка он считал даже политическое равноправие мужчин и женщин, которое проявлялось еще в дохристианские времена.
Наконец из этого авторского «культа» общины выросла идея федерации. Эта мысль опиралась на позднепросветительские идеалы равноправия и личной свободы в общественном бытии, очевидно, как раз она и сближала таких совсем разных историков, какими были В.Антонович и Н.Костомаров.
Заметим, что даже знаменитое сказание о закладке города Кием и его братьями В.Антонович рассматривает в духе бытования «федерального начала», поскольку они разделили город на три части и руководили им вместе.
Идея федерации породила и областной концепт, который стал краеугольным камнем исторической школы В.Антоновича. С тех пор единственная и централизованная схема российского прошлого в украинском историческом изложении начала постепенно распадаться на ряд земельных и областных историй в исследованиях его учеников.
В.Антонович был уверен, что даже монголо-татарское нашествие не смогло разрушить «общинное начало» древнерусского общества. В частности, он утверждал, что в Болоховской земле свободные общины во главе с выборными атаманами, нашли понимание у кочевников, которые охраняли их от претензий других князей в обмен на уплату дани.
Такие взгляды В.Антоновича стали причиной ряда попыток его учеников связать происхождение казачества с древнерусскими общинами: бродниками (П.Голубовский), болоховцами (М.Дашкевич) и тому подобное.
По мнению В.Антоновича, общинный строй сохранился и в более поздние времена, в частности, в Литовско-Руськую эпоху. С этими свободными общинами, считает историк, литовские князья заключали соглашения о военной службе, защите порубежных земель и тому подобное. Зато «военные общины» получали земли и самоуправление.
Впоследствии к такой практике прибегли местные старосты, которые организовали и вооружили свободные общины, поскольку не имели другой ратной силы на пограничье. По версии историка, как раз из таких военных общин и родилось казачество.
Даже больше, общинно-вечевая идея возвышается В.Антоновичем до масштаба национального / народного идеала, которого украинцы стремились достичь в древнерусских общинах, казачестве, Запорожской Сечи, церковных братствах и копных судах.
Выводом размышлений В.Антоновича является мысль о разных общественных идеях или идеалах трех славянских народов: авторитета и силы у великороссов, общественного равноправия и правды у украинцев, аристократизма у поляков.
Поэтому знаменитый тезис Н.Костомарова о «двух русских народностях» превратился в популярную формулу В.Антоновича о «трех национальных народных типах». Их состязание, взаимодействие и общежитие, по виденью последнего, и составляли сущность исторического процесса на восточнославянских территориях. С тех пор до сепарации украинского прошлого по «общерусской схеме» оставался один-единственный, но громадный шаг, который уверенно сделал М.Грушевский, самый известный ученик В.Антоновича.
Вот такую необычную роль сыграл этот идеалистический и загадочный «культ» Общины в украинской истории идей.
