В «Передмові», датированной «15 падолиста 1897», к поэтическому сборнику «Мій Ізмарагд» (1898), обращаясь к своему украинскому читателю?— «дорогому брату или дорогой сестре», Иван Франко выразил надежду, что когда его стихотворения заронят в их душу «хоч краплю доброти, лагідности, толеранції не тільки для відмінних поглядів і вірувань, але навіть для людських блудів, і похибок, і прогріхів, то не даремним буде» его труд (ясное дело, эта толерантность не касалась галицких, буковинских и подкарпатских москвофилов и обрусевших под царизмом малороссов). Здесь-таки Франко подчеркнул свое неуклонное исповедование вечных людских ценностей — гуманизма и культурничества, свободомыслия и либерализма как свободы социальной и национальной — в противовес новейшей марксистской «религии» человеконенавистничества и классовой борьбы, да и в целом в противовес партийному доктринерству и вождизму.
«Так багато недовір’я, ненависти, антагонізмів намножилося серед людей, що недовго ждати, а будемо мати (а властиво вже й маємо!) формальну релігію, основану на догмах ненависти та класової боротьби. Признаюся, я ніколи не належав до вірних тої релігії, і мав відвагу серед насміхів і наруги її адептів нести сміло свій стяг старого щиролюдського соціалізму, опертого на етичнім, широко гуманнім вихованні мас народних, на поступі й загальнім розповсюдженні освіти, науки, критики і людської та національної свободи, а не на партійнім догматизмі, не на деспотизмі проводирів, не на бюрократичній регламентації всеї людської будущини, не на парламентарнім шахрайстві, що має вести до тої «світлої» будущини».
Это искреннее признание и сокрушительное проникновение в суть тогдашней марксистской (а в сущности, и более поздней марксистско-ленинской) идеологии шло вразрез с ее культом, насаждаемым советским коммунистическим режимом, поэтому оно было изъято из Собрания сочинений Франко в 50 томах и только теперь восстановлено в «Указателе купюр» (2009) к этому изданию. При независимой Украине это характеристическое высказывание Франко стало широко цитируемым и благодаря этому хорошо известным, но стоит еще раз вчитаться в него, чтобы понять проницательность и далекоглядность мысли Франко, высказанной 115 лет назад, разве ж его предостережения против «партийного догматизма», «деспотизма поводырей» и «парламентарного мошенничества» с его заманчивыми и обманчивыми обещаниями «светлого будущего» не утратили, к сожалению, своей злободневности и в нынешних реалиях?..
Главным для Франко был человек, а не доктрина. Гуманным беспокойством о реальных людях обозначены его критические высказывания об идеологических и партийных доктринах в «Одвертому листі до гал[ицької] української молодежі» (1905): «Доктрина — сие формула, против которой отступают на задний план живые люди и живые интересы. Доктрина — сие отроду централист, что ради абстрактных понятий не пощадит конкретных людей и их конкретного благополучия».
В рецензии на поэтический сборник Христи Алчевской «Туга за сонцем» (М., 1907) Франко по поводу того, что «в природе автор видит наивысшую красоту и гармонию», заметил: «К сожалению, автор, по-видимому, не знает и не читала, что и вечная гармония природы — по большей части сама жестокая борьба за существование, в которой ничего не служит красоте, а наоборот, красота обычно служит приманкой для далеко не эстетичных целей расплода или паразитизма». Так поучал 25-летнюю дебютантку 50-летний мужчина с суровым жизненным опытом и трезвым рационалистическим взглядом на живую природу, такой вывод делал мужественный интеллектуал, который открыто и честно смотрит на мир и его законы. Но этот придирчивый литератор и осведомленный ученый, который не тешит себя иллюзиями, в то же время не становится ни бездушным рационалистом, ни тем более циником. В «Передньому слові» к сборнику «Із літ моєї молодості», датированному 2 мая 1913 г., Франко подчеркнул, что «не разочаровался до сих пор» и не разочаруется, пока будет жить, в «двух ведущих зорях»: служении интересам «родного народа и общечеловеческим постепенным, гуманным идеям».
Чтобы понять феномен Франко, его мировоззренческие искания нужно осмысливать системно, в целостности и эволюции. В раннем стихотворении «Супокій» (1883) поэт вдохновенно отстаивал необходимость отечественной, национально-освободительной войны в случае нападения чужеземного захватчика:
«Супокій — святеє діло
В супокійнії часи,
Та сли в час війни та бою
Ти зовеш до супокою —
Зрадник або трус єси.
Та коли в робучу пору
В нашу хату і комору
Закрадаєсь лиходій,
Щоб здобуток наш розкрасти,
Ще й на нас кайдани вкласти, —
Чи й тоді святий спокій?..»
Первая редакция стихотворения имела еще одну, завершающую строфу — с императивом применения оружия в освободительной деятельности (ее символическими выразителями выступают странствующие образы в поэзии украинского и европейского романтизма):
«Як за вашу угодовість
Він мисль нашу, мову, совість,
Мов будяччя, тне з плеча —
Горе, хто тоді нас мирить,
Хто не рветься до сокири,
До коси та до меча!»
Однако во второй редакции стихотворения поэт все-таки снял эту строфу, и в сборнике «З вершин і низин» (1887) «Супокій» опубликован без нее. В конечном итоге, основная мысль стихотворения четко выражена и в оставшихся первых трех строфах. Теоретически такой освободительный подъем казался заманчивым и правомерным, практически же все зависело от исторических обстоятельств, конкретной политической ситуации, сил и организованности поработителей и порабощенных, готовности последних на вооруженное сопротивление и т.п.
Когда же разразилась Первая мировая война, Франко воспринимал ее как империалистическую бойню («войну враждебную») и писал преимущественно обличительные стихотворения, своеобразную хронику военного лихолетья, где развенчивал захватнические планы русского царизма, намерения захватить Галичину и искоренить здесь «мазепинцев» («Царські слова», 1914; «Інвазія», «Усміх Фортуни», «Муж довір’я», все — 1915) или с сочувствием изображал ужас, который испытывали «все галицкие народы» от российских завоевателей («З великої війни», «Пригода в Підбужи», «Дві пари змовників», все — 1915; «Два столівники», 1916), а одновременно проявлял сочувствие и относительно «російських охочих сестриць милосердя», убитых и покинутых в галицкой «лісовій пустині» («Три сестри милосердя» , 1915). (Эти и другие подобные стихотворения опубликованы в 52 дополнительном томе к Собранию сочинений в 50 томах, 2008.) Придавая стихотворную форму необычным случаям из военных событий («билиці»), Франко был далек от милитарной патетики, даже тогда, когда описал, как «два вкраїнські четарі» в горах взяли в плен «дві сотні москалів» («Дві чети», 1915) — это стихотворение проработано скорее как казус, народный анекдот; или тогда, когда трогательно, с симпатией изобразил юную «панну Зосю», которая из стрелецкого убежища, где была «милосердя сестрою», добровольно вступила в ряды сечевых стрелков («Ще не близько весна...», 1916), — в этом стихотворении поэт больше очарован молодостью, здоровой красотой и рвением той «цвітки запашної», нежели стрелецкими идеалами. На зазывные боевые стихотворения муза не вдохновляла его — по-видимому, ведь Украинского государства как субъекта исторического действа тогда не существовало, а получение его в ближайшей перспективе в те годы еще не казалось возможным. А что Франко и дальше лелеял идеал самостоятельной Украины, свидетельствует его стихотворение «А ми з чим?», написанное 9 сентября 1915 г., в нем поэт заявил, что «до високих брам державного життя, / В ладі й добрі та для культурної роботи» «тиснуться», вместе с другими народами, и украинцы, также призванные судьбой к историческим соревнованиям, «Із архиканоном думок всіх визвольних: / Аби нікому кривди не було!», то есть, чтобы и украинцы не были обижены историей, не остались бездержавным народом.
Правдой является и то, что гуманный Франко, не будучи по натуре милитаристом, из услышанных рассказов о всевозможных поражающих случаях на фронте и в оккупации обращал творческое внимание не на военную героику, а на тяжелое положение, страдания, напрасную гибель и моральное вырождение людей (кроме вышеупомянутых стихотворений, также «Кінна команда», «З Панасових оповідань», «Жінка з револьвером», все — 1915). Приметным является фабульное стихотворение «Донець — козак молодий», написанное 6 ноября 1915 г. В нем рассказывается о случае времен российско-имперской оккупации Галичины. Лютый российский солдат (донской казак, который говорит в произведении на русском языке) ненасытно обдирает галицких крестьян, забирая у них то коня, то вола, то корову, то телушку, а особенно кур, за что получил прозвище «Донец-курохват». Наконец он позарился на телушку, накинул на нее шнур и, верхом на коне ускакав прочь, потянул ее за собой. Хозяйка в отчаянии кричит соседям:
«Маєте там вила й граблі,
Дайте йому попід щаблі
[то есть ребра, по объяснению Франко. — Е. Н.],
Най телицю мою пустить;
А ти маєш там ціпилно,
Гати йому в плечі сильно —
Нехай йому в карку хрустить!»
Но если бы соседи остановили захватчика, покарав его на смерть, то этот случай, о котором, вероятно, слышал Франко, вряд ли заинтересовал бы его в такой мере, чтобы лечь в основу стихотворения. Да и поэт выражает сомнение: «Чи були би се вчинили, / Чи були б його спинили, — / Ще не знати». Событие же это получило другой поворот. Чтобы убежать от крестьян, Донец повернул коня с дороги круто влево, в поле, а телушка рванулась направо, и «москаль» упал с коня, покалечился и «до вечора сконав». Не мирные крестьяне наказали его, а Божья сила. Бог не карает грешников руками праведников. Именно Божьим наказанием это трагическое приключение, очевидно, и привлекло внимание позднего Франко, и он зарифмовал его в отдельном произведении.
Тремя месяцами позже в поэтической миниатюре «Приємний вид», написанной 8 февраля 1916 г., во время временного затишья на Восточном фронте, Франко приветствовал прекращение боевых действий: «Приємний вид,
«Коли війна, нелюдяна кривава
На мир переміняється,
І ворожнеча між двома людьми лукава
Щирою приязню устороняється.»
Учительница Елена Грозикова, которая заботилась о писателе в последние недели его жизни, впоследствии в воспоминаниях «Останні дні Франка» рассказывал, что на «тему войны» (Первой мировой) он говорил как христианин: «Война ничего доброго не принесет . Разве могут биться люди добрые и моральные?». И с недоверием добавил: «Говорят, что это война за идею свободы и равенства». Когда же Грозикова на это ответила: «Которой Вы же, пан доктор, нас учили и которой посвятили свою жизнь», то Франко с грустью отрицал: «Не припоминаю себе, чтобы я в своих произведениях призывал к пролитию крови. Что я виноват, что меня не всё и не все поняли? Для постижения моих идей не нужны войны. Бог не благословит убийства, каждого победителя раньше или позже постигнет наказание. Никто не имеет права никому отбирать жизнь». Такая позиция поэта венчала его длительную мировоззренческую эволюцию. Без духового, морального совершенствования человека ничего оружием не сделаешь, считал Франко. Не добьешься общественного продвижения, не сделаешь людей счастливыми, а их жизнь лучше. Эта мысль сквозной нитью проходит через все творчество Франко. Только раньше он отстаивал гуманность и нравственность преимущественно как самодостаточные человеческие идеалы, а в поздний период жизни больше апеллировал при этом к христианской религии. Еще во времена своей молодости, в стихотворении с красноречивым названием «Наперед!» (1875), вдохновенно призывая «братьев» к «страшному бою» («Най кождий в руки меч береть»), Франко делал предостережение:
«Не думаю: сталевий меч, —
Ми шляхом миру йдем;
Тілько науки й правди меч
Врагів спалить огнем»
Впоследствии в «Великих роковинах» (1898) поэт устами Козака опять ориентировал современников на мирную борьбу:
«Мовиш: нині інші війни.
Ну, то іншу зброю куй,
Ум остри, насталюй волю,
Лиш воюй, а не тоскуй!»
Так в новых условиях последней четверти ХІХ ст. Франко пришел, в сущности, к отстаиванию культурнических методов борьбы за национальное самоутверждение и освобождение украинского народа, то есть к тем методам, что их уже раньше пылко проповедовал Пантелеймон Кулиш. Эпизодически, правда, возникали искушения воспользоваться оружием. В частности, в повести «На дні» (1880) мечтатель Андрей Темера из «казні» (тюремной камеры) «переносився думкою в інші, кращі місця, де молоді чисті серця високо понад усе піднімали хоругов людськости, де виковувалися могучі оружні ряди, що колись — незадовго! — мали стати до боротьби за людськість, за її святі права, за її вічні природні змагання». Борьба за «людськість» связывается в воображении студента-философа с нечеловеческим средством — «оружжям»1. А все-таки применение оружия для социальной и национальной революции, по мнению молодого Франко, может быть разве что ситуативным, временным и вынужденным, но не очень необходимым, как доказывал он в письме Ольге Рошкевич 20 сентября 1878 г.:
«Я понимаю под революцией именной целый большой ряд таких культурных, научных и политических фактов, будь они кровавы или и совсем нет, которые изменяют все понятия того времени и основу, и целое развитие какого-то народа, поворачивают на совсем другую дорогу. Я убежден, что последний акт большой революции социальной будет настольно мягче, а тем самым умнее и глубже проведенный, насколько образование и наука сможет просветить массам рабочего народа цель и способы целого дела».
Отсюда первоочередная задача — распространять образование, науку и культуру среди народа. Почти через два года, 30 апреля 1880 года, Франко декларировал в стихотворении «На суді», которым впоследствии открыл свой цикл «Думи пролетарія»:
«А ще скажіте, як сей лад
Перевернути хочем ми?
Не зброєю, не силою
Огню, заліза і війни,
А правдою, і працею,
Й наукою. А як війна
Кривава понадобиться —
Не наша буде в тім вина»
В целом же деятельность Франко была направлена не на то, чтобы морально готовить народ к войне, а на то, чтобы достичь такого уровня культуры и образования в обществе, такого развития цивилизации, чтобы войн вообще не было. Такая деятельность не подчинялась ближайшим политическим задачам, а была рассчитана на далекую национальную и общечеловеческую перспективу. Через головы кровавых диктаторов и вождей Восточной и Западной Европы Иван Франко передавал будущим поколениям свой гуманный месседж, свое искреннечеловеческое послание. И перспектива оказалась именно за такой моделью построения общества — на принципах гуманизма, плюрализма, политических и экономических прав и свобод. Именно к этому пришли ведущие европейские государства после военных и революционных катаклизмов ХХ ст.
1 Слово «людськість» в текстах Франко имеет два значения: «людяність» и «людство» (калька польского слова «ludzkosc»; на польском языке «людяність» — «czlowieczenstwo»). В мечтах Темеры оба значения сливаются: «хоругов людськости» означает знамя человечества и человечности, так же «боротьба за людськість» является борьбой за человечество и человечность.
