Я вполне осознаю то, что уже одно заглавие этой статьи способно вызвать волну возмущения в мой адрес со стороны немалого числа патриотически настроенной читательской публики, поэтому сразу спрячусь за большой цитатой из произведений классика украинской политической мысли — того, кто, собственно, оставил никем до сих пор непревзойденный анализ явления малороссийства и фигур главных малороссийских деятелей:
«У нас малороссийство было всегда болезнью не только полуинтеллигентской, но — и прежде всего — интеллигентской, следовательно поражало слой, который должен выполнять роль мозгового центра нации.
И в этом — суть проблемы...
Скажем кратко и забегая наперед: проблема украинского малороссийства является одной из важнейших, если не центральных проблем, непосредственно связанных с нашей основной проблемой — проблемой государственности. Даже больше: это является той проблемой, которая первой встанет перед государственными мужами уже Государственной Украины. И еще долго, во время держания и стабилизации государственности, эта проблема будет стоять первоплановой задачей, а для самой государственности — грозным мементо.
Малороссийство же — наша историческая болезнь (В. Липинский называл ее болезнью безгосударственности), болезнь многовековая, следовательно хроническая. Ни временные уколы, ни даже хирургия — тут не помогут. Ее нужно будет долгие-долгие десятилетия — изживать».
Евгений Маланюк, 1959 год, «Книга спостережень». Книга, до сих пор у нас не изданная в полном объеме, поэтому, к сожалению, малоизвестная и не осмысленная как положено. Таким образом, думаю, что читатели мне простят, если и далее я буду «прятаться» за спиной одного из главных украинских мыслителей ХХ века, не слишком известного на Родине... Поэтому: основным внутренним препятствием для свободного развития Украины Евгений Маланюк считал выработанный на протяжении веков колониального и полуколониального состояния страны и ее народа феномен малороссийства. Ему он посвятил значительную часть своих публицистических статей и историософских эссе, собранных в двухтомной «Книзі спостережень». Проявления этого феномена или же комплекса автор видел в преобладании у своих соотечественников чувственности над интеллектом, в их безразличии к свободе, в отсутствии ответственности и дисциплины и в предельном отсутствии у значительной части из них национального достоинства и самоуважения.
Малороссийство, по Маланюку, является следствием длительного пребывания Надднепрянщины в поле действия государственной машины Российской Империи. Это результат отсутствия политических, культурных, общественных прав и свобод, сочетаемого с целенаправленным стремлением власти сделать из всех подданных империи «настоящих русских» — путем периодического уничтожения элиты, «выжигания» исторической памяти, постоянного унижения языка, культуры, обычаев «малокультурного народа», а в случаях, когда что-то стоящее уничтожить или замолчать невозможно — переведения его в ранг «общих достижений». Это, наконец, и следствие бюрократического самодурства, произвола чиновничества, присланного из «центра» на «периферию», и не ограничиваемого никакими правовыми традициями. Результатом становится паралич самостоятельной воли и мысли, неспособность рационально оценивать ситуацию и действовать, неумение сосредоточиваться на определенном предмете и достигать цели. Эти факторы касаются всех областей человеческой жизни, но больше всего — публичных. Маланюк ставит диагноз: «Малороссийство — это не политика и даже не тактика, только всегда априорная и тотальная капитуляция. Капитуляция еще перед боем».
Критически оценивая малороссийство, Маланюк беспощаден и к Гоголю, и к своим старшим современникам Грушевскому и Скоропадскому, и к тогдашней украинской интеллигенции вообще. «Трагедия украинского культурного процесса (как, вероятно, и исторического), — писал Маланюк, — состоит в отсутствии внутренней цельно-структуральной прочности, которая должна бы исцелить искалеченный и растерзанный организм культуры, истории, нации. Поэтому-то органическая жизнь протекает в нем эпизодически и фрагментарно, так сказать, между наковальней просветительства и молотом — в чужой руке, конечно, — малороссийства».
Не следует путать малороссийство с москвофильством, предостерегал Маланюк, потому что москвофильство на голову выше, поскольку является определенным направлением политики, хотя и негативным в смысле развития государственности, а вот малороссийство — это побег и от политики, и от собственно национального (когда оставляют безопасные элементы этнографического): «Москвофильство (как всякое другое фильство), предполагает собственную, контролируемую волю, следовательно, теоретически говоря, может содержаться в пределах национальной или, тем более, государственной политики, но малороссийство, яко яркое проявление паралича политической воли и мысли, всегда вне пределов какой-либо рациональной политики — вообще». Если вспомнить известное выражение Эриха Фромма, то малороссийство является специфической разновидностью «побега от свободы», присущей определенным социальным типажам украинского человека, — побег, который в политическом плане выглядит как «немощь, болезнь, увечье внутренне национальное».
Что же касается видения и понимания украинской реальности подобной публикой, то поэт и мыслитель Маланюк делает не менее точный и резкий вывод: «В примитивном сознании опрощенных и «загоголеизированных» поколений именно имя «Украина» стало издавна синонимом какой-то безгосударственной, безиерархической, бесструктурной и, окончательно, бесформенной Аркадии, — где тихие воды и ясные звезды, где вечно поет соловушка, беспрерывно цветут вишневые сады, а в них в холодке люди перманентно отдыхают после борщей и вареников, и в укромных уголках живописные казачки неутомимо любят так же живописных девчат...»
Ну, чем не описание торжественных концертов или во дворце «Украина», или в районном клубе эпохи Щербицкого до наших дней? И чем не проникновение в определенные сюжеты, которые характеризуют видение Украины ее действующим Президентом — и претендентами на президентство?
А как поэт Маланюк, который умел быть и проникновенным лириком, и тонким историософом, находил беспощадные слова для своей страны, которая никак не могла выйти за пределы своей малороссийской ипостаси:
«Лежишь, розпусто, на розпутті,
Не знати — мертва чи жива.
Де ж ті байки про пута куті
Та інші жалісні слова?
Мізерія чужих історій
Та сльози п’яних кобзарів —
Всією тучністю просторів
Повія ханів і царів...»
Жестко? Да. Жестоко? Да. Впрочем, ведущие деятели украинства постоянно прибегали к беспощадной национальной самокритике, которая только и могла, по их мнению, быть предпосылкой прогресса. Вспомните Ивана Франко с его «Не кохам русинов» и «Я не люблю її [Україну] з надмірної любові». Вспомните Владимира Самийленко с его «Хоч пролежав я цілий вік на печі, але завжди я був патріотом». Давайте вспомним Лесю Украинку с ее «Хоч пан N говорить по-українському, але краще б він говорив по-китайському». Поэтому Евгений Маланюк, «вгрызшись» в малороссийщину, продолжал традиции своих предшественников. Собственно, а разве сегодня Иван Дзюба не подчеркивает, что интеллектуальное служение Украине нуждается не в постоянных заверениях в любви к ней, а в беспощадной национальной самокритике? Ведь настоящая самокритика — это самоочищение перед тем, как пойти вперед. Это поиск собственных недостатков, чтобы их исправить. Это мужественная позиция, которая не перекладывает твою собственную вину на кого-то постороннего или на объективные условия.
Но давайте вернемся к проблеме малороссийства и к ее видению Евгением Маланюком. Он подчеркивал, что для разрешения этой проблемы мало собственно просветительских методов: «У нас фатально укоренилось почти убеждение, что малоросс — это, мол, необразованный, примитивный, недоразвитый украинец без национального сознания... Достаточно, мол, его просветить, убедить и сделать его сознательным — и дело улажено».
В действительности — нет. Малороссийство глубинно укоренено в психике, и поэтому его можно только изживать большой духовной работой и изменениями общественной жизни. Так писал Маланюк после поражения освободительной борьбы в 1917—1921 гг. Он видел дух малороссийства в Центральной Раде и у гетмана Скоропадского, собственно, у всех политических лидеров той эпохи — но разве только тех времен касаются его следующие слова:
«Мы не защитили этой страны, потому что мы ее почти не защищали.
... Подчеркиваю: мы, хорунжие, поручики и сотники 1918—1919гг.
... Видя, кто были те министры и лидеры, ощущая трупный запах «идеологий», который пропитывал их насквозь, мы желали считать их нормальными «государственными мужами» и выполнять их приказы так, как будто время это было полностью «нормальным и государство было уже свершившимся фактом».
Замечу, что писал это боевой офицер-пулеметчик, который пять лет провел на фронтах мировой и гражданской войны и видел взлеты и падения разных вождей, человек высокой образованности. Для него всегда главным в оценке всех процессов, которые происходили в Украине, было то, что он афористически сформулировал в другом стихотворении:
«Коли ж, коли ж знайдеш державну бронзу,
Проклятий край, Елладо степова?!»
Надо сказать, что малороссийство в Российской империи вполне вписывалось в концепцию триединой русской нации, которую пыталась развить и воплотить в жизнь имперская власть. Подданным Третьего Рима не запрещалось петь свои народные песни или лелеять воспоминания о собственной древности (ясное дело, песни и воспоминания должны быть «правильными»). Но все это должно быть в русле идеи государства Романовых (а потом, в несколько измененной форме — идей Советского Союза и советского народа как новой исторической общности).
При этом малороссийство тщательно формировалось имперской властью: через искаженную историографию и цензуру литературы, через практику допуска на руководящие должности и тому подобное. И зафиксированные полвека назад в «Книзі спостережень» мысли Маланюка и до сих пор актуальны: «Малороссийство, как показывает опыт, одновременно формируется также систематическим впрыскиванием комплекса второсортности («никогда не имели государства», «темное крестьянство», «глупый хохол» и т. п.), насмешливого отношения к национальным ценностям и святыням. Это — систематическое высмеивание, анекдотизирование и насмешки над обычаями, обрядами, национальной этикой, языком, литературой, над признаками национального стиля, реализации которого ставятся систематические, плановые и террором укрепленные препятствия. А когда песню или танец высмеять не удается, тогда их вульгаризируют и примитивизируют («песни народов СССР») так, чтобы гопак незаметно переходил в камаринскую, а бандура — через разные «капеллы» — в балалайку или гармонь. Когда же в области науки или искусства возникает произведение украинского национального духа бездискуссионной и самоубедительной ценности, тогда приходит просто реквизиция или «социализация» и произведение провозглашается «нашим» («русским» или — теперь— «советским»)».
Как только же кто-то пытался вырваться за пределы заданной системы координат, как только речь шла о том, чтобы поднять регионально-этнические различия до статуса самостоятельной нации, то малороссийство становилось собственно украинством, хотя сначала шатким, неуверенным в себе. Но даже это была крамола. Поэтому власть тщательно «пасла» украинскую элиту, и когда исторические обстоятельства приводили к взрыву нациосозидательной энергии масс, эта элита в своем большинстве оказывалась не готовой к своей миссии. Так было в 1917 году, так произошло и в 1991 году.
«А може, й не Еллада степова,
Лиш відьма й сотниківна мертва й гарна,
Що чорним ядом серце напува
І опівночі воскресає марно...»
Этот образ поневоле становится перед глазами, когда вспоминаешь, как Леонид Кравчук, имея прекрасные шансы в борьбе за Черноморский флот в начале 1992 года, сдал партию в выигрышной ситуации. Как утверждал бывший командующий ВМСУ вице-адмирал Владимир Безкоровайный, если бы не тогдашние воистину героические усилия отдельных украинских военных и политиков, то, скорее всего, тогда наше государство потеряло бы Крым и Севастополь, а также саму возможность иметь свой флот на Черном море.
А далее Леонид Кравчук не изъявил желания побороться за национальные интересы и разоружил Украину под давлением больших государств, хотя шансы сохранить даже часть ядерного украинского потенциала были. Ведь обеспокоенность США вызывала только стратегическая компонента этого потенциала, а тактическое ядерное оружие могло бы и ныне находится в составе Вооруженных сил Украины, заставляя некоторые соседние государства разговаривать с Украиной значительно тактичнее.
Кроме того, Кравчук и его окружение не осмелилось поставить вопрос ребром перед Москвой за изъятие ею многомиллиардных сбережений украинских граждан в 1991 году. Даже более — они подписали с Москвой соглашения, которые фактически санкционировали этот грабеж и выход из рублевой зоны на очень невыгодных условиях. Политику Кравчука унаследовал и приумножил Леонид Кучма. По его поручению тогдашний премьер Павел Лазаренко в 1997 году подписал соглашение с Россией, в котором речь шла о двадцатилетнем практически бесплатном пребывании российских военных баз на украинской территории. Этим Кучма и Лазаренко фактически легитимизировали иностранную оккупацию части территории нашего государства. С того времени до сегодняшнего дня было подписано очень много протоколов, которые давали российским военным неограниченные льготы и привилегии. Как следствие — несмотря на все грозные заявления Киева, Россия делает в Севастополе почти все, что хочет, и не собирается уходить оттуда после 2017 года.
К сожалению, с падением режима Кучмы малороссийство не исчезло из украинской политики. Имея огромный кредит народного доверия, неслыханную поддержку нации, Виктор Ющенко в чисто малороссийском стиле, проиграл борьбу за сохранение собственного курса (впрочем, был ли он, этот рационально выверенный курс?), пойдя на ряд рационально не мотивированных капитуляций перед Виктором Януковичем и финансовыми кланами, которые его поддерживали. А определенная часть интеллектуальной элиты и политически заангажированных граждан проглотила все это, и далее считая Виктора Андреевича «самым украинским из всех президентов». Да, это правда, но следует добавить: наиболее украинским в пределах четко определенного малороссийства...
О других же сегодняшних лидерах общественного доверия и говорить не приходится: некоторых из них даже малороссами не назовешь, настолько они откровенно защищают чужие государственные (вариант: бизнес-клановые) интересы и не имеют в себе ни атома украинского сознания. Впрочем, возможно, лучше было бы говорить о «лидерах общественного недоверия», поскольку каждому из них не доверяет значительно больше украинских граждан, чем доверяет, и в этом — парадоксальное (но вполне логическое) превосходство общества над подавляющей частью своей «нотариально заверенной» элитой.
И, если уже быть до конца откровенным, то даже Майдан-2004 имел на себе характерные отпечатки малороссийства, заданные не столько его участниками, сколько лидерами, особенно же теми из них, чей малороссийский комплекс — сугубо по Маланюку! — «маскируется гопако-шароварничеством, соответственно примитивным языком..., прячется за лжепатриотической виршографией и этнографической патриотикой вообще».
Поэтому преодоление или прохождение малороссийства — это, собственно, одна из основных проблем украинской жизни. Обречена ли Украина на малороссийство?
Если учесть позицию выдающегося грузинского философа ХХ века Мераба Мамардашвили, то нет, не обречена, какими бы не были объективные обстоятельства. Мамардашвили (как перед этим и Маланюк) говорил, что человек способен не капитулировать перед «объективностью», а быть собой: «История есть драма свободы; там нет никаких гарантий, как нет и никакого самого по себе движущего механизма. Это драма свободы, где каждая точка окружена хаосом. Если не будет напряжения труда, т.е. напряжения свободы, которая требует труда, то ты с этой исторической точки падаешь в пропасть, окружающая все точки». Проблема в том, чтобы быть способным на «труд свободы», а не на побег от нее. Хотя это и очень тяжелый, а иногда кажущийся и неблагодарным, труд.
