В скорбные мемориальные дни 80-й годовщины Большого Голода в Украине мы предлагаем читателям «Дня» два материала, которые, каждый с разных аспектов, раскрывают суть и последствия этой страшной трагедии. Статья доктора исторических наук, профессора Станислава Кульчицкого, давнего и постоянного автора «Дня», посвящена современным (острополитическим!) интерпретациям Украинского Голодомора, доказательствам его геноцидного характера и крайне тревожным тенденциям в освещении причин Катастрофы. Как увидят читатели, статья С. Кульчицкого отнюдь не абстрактно-академическая, наоборот, она содержит много злободневных моментов.
Выступление доктора философских наук Владимира Ятченко раскрывает Апокалипсис Украины несколько с другого, морально-этического взгляда. Как искажалось человеческое сознание в те страшные годы, что происходило с извечными человеческими, христианскими ценностями в душах людей — вот что интересует автора. Думается, статья В. Ятченко даст немало материалов для размышлений людям, знакомым с концепцией «постгеноцидного общества».
В мае этого года признанный специалист по истории украинского Голодомора, австралийский демограф С. Уиткрофт пригласил директора Института национальной памяти Валерия Солдатенко и меня на организованный под своим руководством семинар в Астане (Казахстан) по истории голода начала 1930-х гг. в СССР. Позже он признался мне, что хотел обсудить в кругу специалистов наши аргументы в интересах геноцидной и негеноцидной версий украинского Голодомора. Сам С. Уиткрофт придерживается негеноцидной версии и постарался обосновать ее со своим соавтором Р. Дэвисом в книге «Годы голода. Сельское хозяйство СССР, 1931—1933», которая в 2011 году стала более-менее доступной для наших читателей в русском переводе. Следует указать, что 20-томная серия историко-экономических монографий «бирмингемской тройки», в которой исследуется формирование советского строя за первые 20 лет (1917—1938), есть и останется, по-видимому, беспрецедентно масштабной в мировой историографии. Большую часть монографий опубликовал классик западной советологии Эдвард Карр, а затем это дело продолжили ученик Карра Роберт Дэвис и ученик Дэвиса Стивен Уиткрофт.
За последние два десятилетия у меня сложились приязненные отношения с С. Уиткрофтом (Австралия), Н. Вертом (Франция), В. Кондрашиным (Россия), Р. Сербиным (Канада) и другими специалистами по истории Голодомора, хотя мы придерживаемся разных взглядов на правовое определение этой трагедии. Два моих ученика, которые получили вес в научном мире, занимают противоположные позиции в вопросе о Голодоморе как геноциде — крайне националистическую и полностью космополитическую. Это не мешает мне иметь дружеские отношения с обоими. Все мы понимаем, что крайние оценки предоставляют внешнюю убедительность аргументации противоположной стороны, но не приближают к истине. Но как искать истину в этой проблеме?
• ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ
К встрече в Астане В. Солдатенко подготовился фундаментально. В третьем выпуске сборника научных трудов «Национальная и историческая память», который появился в конце 2012 года, он опубликовал статью «Трагедия тридцать третьего: заметки на историографическом срезе». Статья объемом в 92 стр. заняла четверть объема сборника и доступная на интернет-сайте Института национальной памяти. Участники международных конференций в Торонто (сентябрь) и Нью-Йорке (ноябрь), созванных в этом году по случаю 80-летия Голодомора, расспрашивали меня об обстоятельствах радикального изменения позиции Института национальной памяти относительно оценки Голодомора с тех пор, как его директором стал В. Солдатенко. Как и в Астане, я не стал тратить короткие минуты своих выступлений на критику, в них нужно было втиснуть собственное виденье проблемы.
Стоит, однако, в газетном формате сопоставить аргументацию В. Солдатенко с моим комментарием. Должен указать на наличие в его статье сбоя в нумерации (на одну позицию) в тексте и ссылках на источники. Цитируя статью, буду ссылаться на страницы текста без указания автора и названия.
Этот текст в сборнике Института национальной памяти имеет официальный характер. В. Солдатенко называет возглавляемое им учреждение научно-исследовательским институтом в системе Кабинета Министров Украины и подчеркивает, что правительство считает обнародование позиции этого института относительно Голодомора важным и необходимым (с. 7—8).
Статья 1 «Закона о Голодоморе 1932—1933 годов в Украине» с определением этой трагедии как геноцида рассматривается В. Солдатенко как нарушение трех статей Конституции Украины — 15-й («никакая идеология не может признаваться государством как обязательная»); 34-й («каждому гарантируется право на свободу мысли и слова, на свободное выражение своих взглядов и убеждений»); а также 35-й («каждый имеет право на свободу мировоззрения и вероисповедания»). По-видимому, из-за спешки в проработке текста статья 15-я процитирована неточно (с. 49), но это не искажает сути авторской аргументации. Несоответствие Закона Украины о Голодоморе Конституции становится содержательным центром статьи, вокруг которого критически анализируются разнообразные высказывания защитников геноцидной версии.
Сразу после последних президентских выборов народный депутат от Партии регионов В. Киселев внес поправки в Закон Украины о Голодоморе с изъятием его правовой характеристики как геноцида. Хотя его партия вместе с коммунистами имела в парламенте большинство, рассмотрение поправок было заблокировано. Думаю, что до следующих выборов Президента Украины поправки не будут рассматривать. Потом, однако, все возможно, если действующий президент останется на своей должности, а инициативу проявит уже не депутат-единоличник, а Кабинет Министров на основании представления Института национальной памяти. В. Солдатенко рассчитывает на такой вариант, обращаясь к тем, «кто понимает науку как безудержный поиск истины, а не силовое навязывание ее «нужного» варианта, как свободное, беспрепятственное соревнование интеллектов, научных позиций, а не лишенное здравого смысла бесцеремонное и беспрецедентное вмешательство властных факторов в непростые, продолжительные академические дискуссии» (с. 49).
Увязка статей Конституции о плюрализме, даже религиозном (которому полностью посвящена ст. 35-я), с оценкой Голодомора выглядит для коммуниста необычным и странным. Каждый гражданин в постсоветский период имеет легитимное право на собственную оценку Голодомора, Большого террора или коллективизации сельского хозяйства. Как можно это право связывать с нарушением норм Конституции о плюрализме мнений? Ведь сама идея плюрализма становится вверх ногами. Однако такая увязка начинает выглядеть не абсурдной, а зловеще тревожной, если вспомнить, что мы имеем Конституционный Суд, который никогда не ошибается. Ревизия Закона о Голодоморе для народных депутатов окажется достаточно простым делом, если он будет признан в существующей редакции несоответствующим Основному Закону. Однако ревизионисты должны понять, что слишком много пристальных взглядов обращено теперь во всем мире на это уникальное по всем параметрам событие. Те политики, которые будут пытаться использовать болезненную тему, приуменьшая масштабы народной трагедии, рискуют оказаться в положении голого короля. Те ученые, которые положат на весы свой авторитет, пытаясь угодить политикам, рискуют его потерять.
Думаю, что историки должны создать без всякого влияния политиков обоснованные документами работы о Голодоморе. Они должны быть доступными обществу, которое разберется, имел ли место геноцид. Так постепенно будет складываться у современного поколения граждан представление о том, как выглядел Голодомор в действительности. Только после этого наступит очередь юристов, которые будут определять соответствие Голодомора признакам геноцида, налагая на него матрицу конвенции ООН «О предотвращении преступления геноцида и наказания за него» от 9 декабря 1948 года. Хотя книга Роберта Конквеста «Жатва скорби» не исчезает с газетных страниц, немногие из журналистов и, по-видимому, научных работников прочитали ее от первой до последней страницы. Конквест обвинял сталинский режим, но мудро отметил в конце подраздела «Опустошенная земля»: «Не так важно формальное соответствие тех событий определению того, что такое геноцид. Вряд ли можно отрицать, что против украинского народа совершено преступление: будь то в камерах смертников и лагерях, или в голодающих селах против миллионов людей, которые были этим народом».
В конце следует сделать еще одно замечание. Мы поспешили с утверждением политической оценки Голодомора как геноцида, принимая 28 ноября 2006 года соответствующий закон. В сессионном зале парламента тогда едва-едва набрались голоса, чтобы его принять. Расколотым было и общество. С тех пор прошло семь лет, на протяжении которых политики продолжали раскалывать общество, отвлекая его от социально-экономических проблем конфликтными темами гуманитарного характера. Среди них — и оценка Голодомора. Судя по всему, проработана стратегия ревизии Закона о Голодоморе с подключением Конституционного Суда. Эту стратегию можно охарактеризовать словами самого В. Солдатенко: «бесцеремонное и беспрецедентное вмешательство властных сил в непростые, продолжительные академические дискуссии».
Последние семь лет характеризовались введением в обращение большого количества источников о Голодоморе. Осмысление его приводит к выводу о его геноцидной природе. Зато противники геноцидной версии, как это заметно из рассматриваемой статьи В. Солдатенко, не видят ничего особенно трагического в межвоенной истории советской Украины. Нужно разобраться, насколько убедительными являются их аргументы.
• «ИСТОРИЧЕСКИЙ ОПТИМИЗМ»
Оставаясь на стационаре университета, я в 21-летнем возрасте начал с 1958 года свой трудовой путь с должности научного сотрудника Одесского облгосархива, после чего попал под пресс запрещенной информации. Откровения одесских газет оккупационного периода о советском политическом режиме не произвели на меня впечатления, но не потому, что не интересовался политической жизнью. Напротив, выучил тогда польский язык, чтобы читать «Трибуну люду», потому что она печатала больше материалов о культе личности Сталина, чем советские газеты. Так же в первой половине 80-х гг., будучи уже доктором наук, я регулярно читал авторитетный на Западе журнал «Проблемы коммунизма», но не воспринимал аргументы идеологических врагов. Под воздействием исследования темы Голодомора в моем сознании произошел мировоззренческий переворот. Но, помня себя таким, каким был, я не могу осуждать тех, кто хранит верность коммунистическому мировоззрению. Тем более что это мировоззрение не искажает сознание человека. «Моральный кодекс строителя коммунизма» практически весь построен на библейских изречениях.
Следовательно, не мировоззрение разграничивает меня с Валерием Солдатенко. С ним приходилось немало работать вместе и в советские, и в постсоветские времена. С ним написал книгу о Владимире Винниченко.
Не разделяет нас и эмоциональное отношение к Голодомору. Он пишет в статье, которая здесь анализируется, что мать его осталась тогда круглой сиротой в восьмилетнем возрасте и воспитывалась в детском доме. Мой дед, который работал в небольшой одесской типографии, умер весной 1933 года от свинцового отравления, как было указано в справке о смерти. Теперь знаю, что мелкие предприятия были сняты с централизованного снабжения. Знаю и то, какие фантастические причины смерти указывались в таких справках. А потому могу только догадываться, от чего умер мой дед. Бабушка, которая спасла меня во время румынской оккупации (отец был репрессирован в 1937 году, а мать поехала весной 1941 года на практику в Астрахань, где и застряла на всю войну), рассказывала только о свинцовом отравлении, между поколениями существовал информационный барьер. Смерть миллионов людей в голодающей Украине тем или иным образом обозначена на судьбе тех, кто выжил или родился позже. Как видим, это не мешает гражданам Украины по-разному смотреть на Голодомор.
Разделяет нас с В. Солдатенко взгляд на ближайшие перспективы. Чтобы создавать будущее, нужно отталкиваться от оценок прошлого. Вот одна из цитат, которой завершается статья В. Солдатенко: «От голода умерло беспрецедентно большое количество людей в Украине. Однако во много крат преобладающее большинство не просто выжило (хотя можно говорить, что им повезло), но занималось общественно полезным трудом, решало неотложные экономические, политические, духовные проблемы. Почему нельзя об этом прочитать в сегодняшних изданиях? Как оценить состояние данной, численно преобладающей части общества, а следовательно всего его (общества) в целом?» (с. 84).
Вот вторая цитата, которая ставит перед Институтом национальной памяти и, вполне вероятно, перед всеми нами задачу относительно изучения истории советского строя: «Наступило ли уже время, чтобы по большому счету объективно и взвешенно, на основе серьезного аналитического исторического сопоставления сделать рассудительные, убедительные выводы относительно целесообразности/ложности опыта коллективизации сельского хозяйства, оправданности/ошибочности разрушения колхозного строя? Наша память должна получить из рук специалистов истинные знания (по крайней мере максимально приближенные к ним)». См. с. 85.
Осторожно, но решительно нас опять ведут в колхозы. Украинскому народу возвращают «его» страну. Да, в этой стране прошла подавляющая часть нашей жизни. Сделано было немало, и неслучайно Советский Союз стал одной из двух сверхдержав. Но исторический оптимизм В. Солдатенко не привлекает. Мы делали то, что нам было предписано сверху, мы думали так, как нам говорили, мы боялись рассказывать детям о 1933 или 1937 годах, хотя эти годы изувечили наши семьи.
Начал я с исторического оптимизма/пессимизма, потому что он заранее определяет наши с Солдатенко взгляды на Голодомор. Но я никогда не стремился подправить картину Голодомора своим пессимизмом. За 25 лет эта картина изменялась в моих глазах, но только потому, что я становился более информированным. Эволюцию взглядов на проблему могу проследить по своим публикациям, имею их несколько сотен и не сожалею, что иногда публиковал то, от чего теперь отказался бы.
Как мне кажется, я понял разницу между общесоюзным голодом 1932—1933 гг., который в Украине продолжался на протяжении 1932 года, и Голодомором 1933 года (во многих селах на «черных досках» он начался в ноябре-декабре 1932 года). Я соединил разрозненные фрагменты документов и увидел тщательным образом замаскированную чекистскую операцию. Она длилась не больше пяти недель в январе-феврале 1933 года и не имела отношения к хлебозаготовкам, хотя прикрывалась ими. И я увидел два последствия искусно замаскированной операции: сохранение Сталиным должности генсека и смерть миллионов людей, которая стала ценой этого сохранения. Результаты этой исследовательской работы оперативно публиковались газетой «День». В 2007 году она опубликовала статьи в виде книги «Почему ОН НАС уничтожал?». В Интернете эта книга представлена на трех языках, на которых выходит газета.
Не думаю, что В. Солдатенко не понял, к чему ведет соединение разрозненных фрагментов чекистской операции в единое целое. Он человек мощного интеллекта. Но в своей статье он опять разъединил эти фрагменты и прокомментировал их отдельно, чтобы не проявился совершенно очевидный вывод о геноциде. Параллельно он анализировал абсурдные утверждения ультранационалистов относительно Голодомора и таким образом вышел на внешне убедительную систему доказательств того, что в Украине не было геноцида.
Чтобы раскрыть все положения огромной по объему статьи В. Солдатенко, надо писать книгу. Придется ограничиться несколькими ключевыми моментами.
• ГОЛОД И ГОЛОДОМОР
В повседневном сознании, в том числе и среди научных работников, Голодомор 1932—1933 гг. воспринимается как целостное явление. Между тем все мои усилия направлены на то, чтобы отделить во времени и пространстве голод от Голодомора с 15-кратно большими жертвами.
В книге «Почему ОН НАС уничтожал?» я утверждал, что голод был закономерным, хотя и не желаемым для власти следствием авантюристской политики «ускоренного строительства экономического фундамента социализма». Напротив, украинско-кубанские голодоморы (а теперь к ним можно добавить нижневолжский) стали следствием заранее просчитанного и отлично организованного террора голодом, который Сталин применил для предупреждения социального взрыва, что угрожало ему потерей должности (с. 134). Читая этот текст, В. Солдатенко отмечает: «То, что произошло в Украине в 1932—1933 гг., было противоестественным, в значительной мере искусственным в том понимании, что голод не был следствием природных (скажем — климатических) катастроф. Однако означает ли это, что он был спланированным, организованным, направленным на достижение заранее определенной, осознаваемой цели — массового уничтожения людей, миллионов людей? С. Кульчицкий выражает в этом абсолютную уверенность» (с. 22).
Уверенность моя относительно Украины и Кубани касалась Голодомора, а не голода. Чтобы отделить эти разные по своим причинам явления, нужно объединить в единое целое фрагменты карательной акции, которую чекисты замаскировали. Моя реконструкция сталинского преступления, после обнародования которой прошло шесть лет, до сих пор не вызывала критической реакции ученых. Реакцию, суть которой выражена в предыдущем абзаце, нельзя назвать критической. В. Солдатенко вплотную не видит разделения голода начала 30-х гг. на голод 1932 года и Голодомор 1933 года. Но только такое виденье открывает путь к научному обоснованию Голодомора как геноцида.
Придется коротко, без аргументации изложить суть такого виденья событий в начале 30-х гг. За эти шесть лет соответствующая аргументация была изложена во многих статьях в газете «День», а со ссылками на источники — в нескольких монографиях.
В попытках достичь признания украинского Голодомора геноцидом его часто сравнивают с признанным в мире геноцидом — Холокостом. Это равносильно утверждению, что украинцев в Советском Союзе заключали и уничтожали так, как евреев на подконтрольных Гитлеру территориях. Вместе с тем я всегда утверждал, что Голодомор стал следствием стечения конкретных обстоятельств, места и времени. Этот тезис признан в научных кругах. На конференциях в Торонто (сентябрь 2013) и в Нью-Йорке (ноябрь 2013) найден соответствующий термин, который принадлежит не мне, — контекстуализация Голодомора.
В предисловии к русскому изданию книги «Годы голода. Сельское хозяйство СССР, 1931—1933» С. Уиткрофт и Р. Дэвис заметили: «мы не нашли свидетельств того, что советская власть осуществляла программу геноцида против Украины». Правильно, такой программы не существовало. Тем не менее советская власть, или, как высказался В. Ленин в «Апрельских тезисах» 1917 года, государство-коммуна имела свою программу действий. Официально она была утверждена в марте 1919 года как программа РКП(б). Это была программа подведения социально-экономического фундамента под государство-коммуну, то есть программа построения коммуносоциализма. Суть социализма, как считали К. Маркс и В. Ленин, заключалась в ликвидации частной собственности и замене товарооборота, в том числе в экономических отношениях между городом и селом, осуществляемым государством продуктообменом.
Были предприняты две попытки реализации коммуносоциализма: ленинская в 1918—1920 гг. и сталинская в 1929—1932 гг. Обе закончились одинаково: экономическим коллапсом и голодом. Свою неудачу Ленин замаскировал концептом «военного коммунизма» (то есть коммунизма, навязанного войной) и перешел к новой экономической политике. Неудача Сталина была замаскирована торжественными рапортами о введении в действие сотен предприятий тяжелой индустрии.
Стремление государства забрать у крестьян максимальное количество хлеба для снабжения городов и экспорта наталкивалось на сопротивление. В 1932 году это уже было не вооруженное сопротивление, как в 1919—1920 гг., а саботаж — в виде нежелания крестьян работать без вознаграждения в коллективных хозяйствах. Вынужденные все-таки работать, они делали это так небрежно, что потери урожая становились фантастическими. Государство-коммуна реквизировало в 1930—1932 гг. каждый раз большую часть урожая, но реквизируемая часть становилась все меньшей в результате потерь. Следовательно, угроза голода нависала и над селом, и над городом. Этот голод никто не звал, он появился сам в сопровождении призрака коммунизма.
Как и Ленин в марте 1921 года, Сталин в январе 1933 года заменил резиновую продовольственную разверстку фиксированным натуральным налогом. Его согласие на возобновление товарооборота между городом и селом означало признание государством-коммуной, правда, под другими названиями, частной собственности сельских товаропроизводителей на продукцию, произведенную в подсобном хозяйстве или полученную на трудодни в коллективном хозяйстве. У колхозников появилась материальная заинтересованность в результатах производства, то есть в недопущении потерь во время выращивания, уборочной, транспортировки и хранения урожая. А продуктообмен между городом и селом, установления которого требовала теория, Сталин без лишней шумихи передвинул на вторую фазу коммунизма — с распределением материальных и культурных благ по потребностям. Это позволило ему объявить о построении социализма в середине 30-х гг. Товарно-денежные отношения и в ограниченной форме — свободный рынок — сохранились до конца существования Советского Союза. Тот социализм, который мы знаем, появился только с 1933 года.
Начало. Окончание читайте в следующем выпуске страницы «Украина Incognita».
