В одном из интервью, которое Кароль Шимановский, выдающийся польский композитор первой половины ХХ ст., дал вскоре после своего 50-летия, он, окидывая взглядом свой жизненный путь, сказал так: «Родился я на Украине, там прошло мое детство, я ощущал ее всей душой, любил ее благотворный климат, ее буйность и сладость…» В искренности этого признания убеждаешься, листая страницы переписки Шимановского, где раз от раза наталкиваешься на отчетливые ностальгические нотки. Особенно тогда, когда композитору везло с благоприятными условиями для творчества, или, наоборот, когда таких условий не хватало, он мысленно возвращался к блаженным дням, проведенным в родовой Тимошевке, в усадьбах своих родственников, друзей и знакомых: Зарудье, Рыжавке, Дахновке. Именно здесь, по его словам, человек «купался в единственной ценной вещи — вдохновении».
Действительно, для Шимановского Украина — это в первую очередь «благотворный климат», «буйность и сладость». Но также и место встречи восточно- и западнохристианской культур с античным и мусульманским миром, который его так привлекал. В крошечной хатке- «композиторне» на берегу тимошевского пруда под лучами украинского солнца переплавлялись в кружева изысканных звуковых арабесок «Любовных песен Гафиза» и «Песен принцессы из сказки» глубокие впечатления от путешествий по Северной Африке, Греции, Италии, в частности Сицилии. Инспирации Востоком сочетались с голосами украинских девушек, в пении которых было нечто «дикое и колдовское» (Зофия Шимановская), и воплощались в преисполненные капризной грации, экстатического подъема, завораживания и эротизма музыкальные сцены и картины «Шехерезады», «Острова сирен» и «Фонтана Аретузы».
Магия украинского пейзажа и климата, возможно, не действовала бы на Шимановского так волшебно, если бы в его сложной этногенетической формации не было бы струи украинской крови. Эта струя передалась ему от прапрабабки Францишки, урожденной Росьцишевской, прадед которой женился на украинской шляхтянке Тышив- Быковской. Родная же сестра Францишки — Юзефа Росьцишевская была прапрабабкой Тадея Рыльского. Поэтому Максим Рыльский приходится Шимановскому дальним родственником.
А с другой стороны Шимановский связан родственными узами и с Ярославом Ивашкевичем, настоящим певцом Украины в польской литературе ХХ ст., и с Феликсом Блуменфельдом, дирижером, композитором, педагогом, «чудо- Феликсом» (В. Стасов) русской музыки рубежа ХIХ — ХХ вв., и с Генрихом Нейгаузом, пианистом, выдающимся фортепианным педагогом советского периода, профессором Киевской и Московской консерваторий.
Эти семейные узлы заплелись в тогдашнем Елисаветграде, зимней «столице» Шимановских, где они имели собственный дом с садом, который тянулся до самого Ингула. Юный Кароль учился музыке у отца Генриха Нейгауза — Густава, а свидетельство об общем образовании он получил в местном земском реальном училище. В том самом училище, где несколькими годами раньше учились Тобилевичи, а чуть позже Евгений Маланюк, Александр Осмеркин и Юрий Яновский.
Парадоксально, но все эти выдающиеся художники учились в учебном заведении технического профиля, которым было реальное училище, в то время, когда будущий физик Игорь Тамм и ракетостроитель Георгий Лангемак воспитывались в расположенной неподалеку классической мужской гимназии, правда, среди елисаветградских гимназистов были также Владимир Винниченко, Юлий Мейтус, Арсений Тарковский, упоминавшийся уже Ярослав Ивашкевич, и менее значительный польский писатель, уроженец Елисаветграда Михал Хороманский.
Небольшой, «залитый солнцем, утопающий в парках и цветущих садах удивительный украинский город» (Хороманский), давший украинской, русской и польской культурам такое созвездие имен, в определенный момент жизни Шимановского стал для него своеобразной тюрьмой, в которой он оказался вследствие революций 1917 года. Не сразу опомнившись от прострации, вызванной, как определил ее сам композитор, «кошмарной оргией разрушения и крови», Шимановский выступает в концертах с елисаветградским скрипачом Виктором Гольдфельдом, для которых пишет одно из лучших произведений «Транскрипции каприсов Паганини».
Чрезвычайно болезненно переживая свое вынужденное отлучение от крупнейших европейских культурных центров, где в течение последних 10 — 15 лет он все выше поднимался по ступенькам своей композиторской карьеры, автор «Песни о ночи» живет в основном «багажом» своих путешествий по Средиземноморью. Об этом свидетельствуют оба написанных в Елисаветграде вокальных цикла: «Песни на слова Рабиндраната Тагора» и «Песни безумного муэдзина». На создание последнего Шимановского вдохновили несколько недель пребывания под Одессой на даче Льва и Марианны Давыдовых и встреча там с Ярославом Ивашкевичем, который привез композитору перевод стихотворений Тагора и собственные, написанные по дороге из Киева в Одессу, «Песни муэдзина».
Вспоминая дни, проведенные на Среднем Фонтане, Шимановский писал о сказочном море, которое наполняло его тоской по странам его мечты «на берегах далеких морей настоящего Юга… в Таормине или Палермо…, тех всех прекрасных фантомов, которые там еще витают».
В то же время Шимановский пишет философский роман «Эфеб», статьи в елисаветградские газеты, в качестве исполнителя принимает участие в цикле просветительских концертов, а по ночам иногда выходит на патрулирование с карабином в руках! Эти драматические эпизоды завершают 37-летний украинский период жизни композитора, который воспользовался едва ли не последним поездом, чтобы бежать от большевиков, которых он называл «лгунами и лицемерами».
Нетрудно представить, что ждало автора подобных высказываний, напечатанных в «белой» газете «Война и мир».
В новой Польше, возродившей свою независимость после 123-летнего порабощения, Шимановский становится бесспорным лидером музыкальной жизни, окунается в борьбу за утверждение национального и в то же время современного искусства. Украина навсегда остается для него краем прошлого, краем ненаписанной автобиографической повести. Кто знает, возможно, в ней мы нашли бы подтверждение воспоминаниям Остапа Лысенко о встрече его отца, известного уже на тот момент композитора, который вместе с семьей провел лето 1892 г. в гостях у родного брата Андрея в селе Орлова Балка под Знаменкой, с семьей Шимановских, хозяев имения в этом же селе. Тогда, прослушав в исполнении 9- летнего Кароля несколько пьес, Николай Лысенко якобы обнял его и пророчески вымолвил: «Ты будешь великим композитором».
Шимановский, учитывая его незаурядное литературное дарование, по-видимому, мог бы еще ярче, чем это сделал М. Хороманский в интервью с композитором в 1932 г., рассказать о первом впечатлении от оперы, полученном им в 10-летнем возрасте («Русалка» Даргомыжского, поставленная на сцене местного театра), так как, по свидетельству интервьюера, композитор «вспоминал об этом, как о событии, которое повлияло на всю его жизнь и судьбу», поскольку именно тогда музыка впервые так мощно подействовала на него.
Наконец, автор 3 песен на стихотворения Дмитрия Давыдова, возможно, коснулся бы в своих мемуарах своих особых отношений с Наталией Давыдовой, представительницей известного украинского рода Гудым-Левковичей, художницей, которая пыталась синтезировать авангард с украинским народно- прикладным искусством, выведя его на мировую арену. Наталия Давыдова была «музой и другом» композитора, его идеалом женщины, прототипом единственного женского персонажа в романе «Эфеб». И если атмосфера Тимошевки, Елисаветграда, Киева, когда там бывал (и творил!) Кароль, достоверно переданы его сестрой Зофией Шимановской в «Повести о нашем доме» и Ярославом Ивашкевичем во «Встречах с Шимановским», то о пребывании композитора в имении Давыдовых Вербовке, расположенном, как и Тимошевка, неподалеку от легендарной Каменки, и о влиянии фольклорных выставок и концертов, устраиваемых Наталией Давыдовой, на будущего пионера неофольклоризма в польской музыке мы, из-за отсутствия аутентичных свидетельств, можем только догадываться.
В украинский период жизни и творчества Шимановский избегал непосредственных связей с фольклором, не цитируя ни украинских, ни, за исключением одной, польских народных мелодий. Поэтому некоторые современные ему польские критики упрекали художника в отсутствии национального характера, обвиняли в космополитизме. Полемизируя с ними, Шимановский настаивал на том, что глубокий национальный дух бьет в его композициях чистым источником, хоть какими бы «ненародными» не казались «Метопы», «Маски» или «Мифы». В своих размышлениях над выражением национального в искусстве он афористично назвал музыку «ароматом цветка определенной культуры».
«У меня всегда было впечатление, — писал Зигмунт Мичельский, — что в Шимановском недооценивают тот элемент, который я называю «украинско-сицилийский»… Только Ярослав Ивашкевич, который также из тех краев, понимает эти дела… Мы не осознаем, как сильно это «кресовое» происхождение объединяло людей оттуда, как много было в них общих черт, прежде всего восхищения украинскими безграничными просторами, что позволяло им найти общий язык».
Поэтому когда Шимановскому, находившемуся во Франции в связи с подготовкой парижской премьеры своего балета «Гарнаси», главную роль в котором играл украинец по происхождению Серж Лифарь, земляки предложили в свободную минуту осмотреть старинные французские замки, он спросил: «А не могли ли бы вы показать мне просто большое поле пшеницы?»
«Есть что-то в глубине, — пояснил позже композитор, — что, несмотря на внешние перемены, никогда не меняется, всегда остается таким же, почти как в детстве». Этим «что-то в глубине» и была для Шимановского Украина.
