Казалось, логика развития имперской России не предусматривала появление такой фигуры, как Тарас Шевченко — поэта всеславянского масштаба, который и своим творчеством, и своими действиями сумел пробудить украинцев от национальной спячки. К примеру, появление антиимперских поэтов-вождей Адама Мицкевича или Юлиуша Словацкого вполне понятно (ведь это была реакция государственной польской нации на российское притеснение). А вот появление Шевченко кажется необычным явлением. Так как украинцы давно не имели своей полноценной государственности — со времен Киевской Руси. Хотя с середины XVII — до середины XVIII ст. существовало казацкое Гетманское государство, однако полноценным назвать его нельзя — оно было автономной структурой в составе Московского (Российского) государства. В конечном итоге в 1764 г. царица Екатерина ІІ окончательно упразднила Гетманщину. В 1775 г. по ее приказу русские войска разрушили Запорожскую Сечь. Эти же годы стали периодом уничтожение принципов социального уклада края. В 80-х гг. было введено крепостничество, расформированы казацкие полки, на основе которых создавались регулярные части русской армии. В 1785 г. Екатерина ІІ выдала «Жалованную грамоту дворянству», согласно которой уравняла украинскую казацкую верхушку с русским дворянством. По мнению Евгения Маланюка, это был едва ли не самый большой удар для украинского сообщества, поскольку Грамота влила «нашу казацкую шляхту» в «безликие шеренги... чисто правительственного «служивого дворянства» московского, что, в силу обстоятельств, жадной «шляхтой» не могли быть, будучи приложением административно-государственной машины». В результате этого «у нашего народа отсечена его аристократия, которая, в дополнение, перестала быть аристократией вообще, растрачивая свою национальную и личную индивидуальность, будучи полностью зависимой от прихоти того или иного правительственного петербуржского фактора». Добавим еще от себя: «Жалованная грамота дворянству» расколола казацкое сословие — верхушка превращалась в дворянство, в то время как простые казаки по своему статусу приближались к бесправному крестьянству.
Ощущение национальной руины, безнадежности и пессимизма, царившие в украинском обществе, образно передал Шевченко в своем стихотворении «Гоголю»:
Всі оглухли — похилились
В кайданах... байдуже...
Ти смієшся, а я плачу,
Великий мій друже.
Действительно, украинцам оставалось или плакать над своей недолей, или смеяться, чтобы приглушить и скрыть свою боль — как это делали Иван Котляревский или Николай Гоголь. Кстати, Шевченко завершает свое стихотворение «Гоголю» такими словами:
Нехай, брате. А ми будем
Сміятись та плакать.
Во времена Шевченко украинские земли, которые входили в состав России, уже стали колониальной окраиной империи. Это касалось как экономической, так и социальной, и культурной сфер. Имперская власть пыталась превратить Украину в «территорию без лица», которую можно безжалостно эксплуатировать. Основная масса населения, крестьянство, была закрепощена и эксплуатировалась помещиками. Последними же были преимущественно чужестранцы или русифицированные и полонизированные украинцы. Вспомним хотя бы, кто был хозяином Шевченко — помещик Павел Энгельгардт, русифицированный потомок немецкий лифляндских баронов, отцу которого, Василию Энгельгардту, достались огромные земли на территории Центральной Украины не за какие-то выдающиеся заслуги, а за то, что он был близким родственником любовника императрицы Екатерины ІІ, самого «светлого князя Таврии» Григория Потемкина. И проявил себя отец Павла, как и его знаменитый родственник, на поле распущенности и разврата. Это была в целом типичная для Украины ситуация. Вот такие «детки империи» хозяйничали на украинской земле.
Частично полонизированными, а частично русифицированными были города. Что касается небольших местечек, то в них преобладало еврейское население. Украинцам же не осталось места в них.
Русификации подверглось духовенство. Слабые ростки украинской интеллигенции, которые только поднимались на ноги, тоже русифицировались. Русифицированной была школа — начиная от низового звена (церковно-приходских школ), гимназий, семинарий и заканчивая высшими школами. В 1817 г. была ликвидирована Киево-Могилянская академия, а на ее месте через два года создали духовную академию. При этом преподавателей академии привезли из Петербурга. Это были этнические россияне — словно не нашлось талантливых украинцев, которые бы могли работать в учебном заведении. Парадоксально, но в то время наиболее действенный центр украинской культурной жизни находился далеко за пределами Украины — в Санкт-Петербурге.
В плане культурном украинцы, казалось бы, потерпели полное фиаско. У них забрали их элитарный книжный язык, который трансформировали в русский. Вместе с тем россияне присвоили себе огромное украинское культурное наследие, начиная еще со времен Киевской Руси, и тем самым превратили украинцев в народ без высокой культуры и истории. Даже обособленный украинский этноним Русь, Россия (с ударением на первом слоге) был отобран россиянами.
Показательно отношение Шевченко к тогдашней украинской литературе. Известно, что он еще на начальном этапе творчества посвятил несколько стихотворений выдающимся фигурам украинской литературной жизни. Это поэзии — «На вічну пам’ять Котляревському», «До Основ’яненка» и упоминавшееся уже стихотворение «Гоголю». Считается, что Котляревский стоял у истоков современной украинской литературы, а его «Енеїда» была едва ли не первым произведением, напечатанным на разговорном украинском языке. Хотя в действительности это не совсем так. Первое печатное произведение на разговорном украинском языке, «Трагедія руська» неизвестного автора, появилось еще в начале XVII ст. Конечно, Котляревский сыграл важную роль в переломный период украинской литературы — предложив вместо старого книжного языка использовать в литературе язык разговорный. В тех условиях, когда шла интенсивная русификация бывшей казацкой элиты, этот шаг дал возможность украинцам дистанцироваться от россиян, утвердить понимание своей обособленности. Ведь украинцы, давал понять Котляревский, имеют свой язык, который отличается от языка русского, который много взял из старого украинского книжного языка и который многие образованные украинцы воспринимали как свой.
Но это одна сторона медали. Была и другая. «Енеїда» Котляревского (возможно, даже вопреки воле ее автора) способствовала утверждению стереотипа, что на украинском языке стоит писать только юмористические произведения, то есть произведения «низкие», которые не относятся к «высокой» литературе. Такой подход был логическим следствием экспансии русской имперской культуры, которая маргинализировала культуру украинскую, превращая ее в сегмент т. н. культуры великороссийской, при этом сегмент «несерьезный», который не заслуживает особого внимания. При этом, конечно, не учитывалось, что существовали переводы на разговорный украинский язык Святого письма (например известное Пересопницкое Евангелие), украиноязычные издания Почаевской лавры XVIII ст. и т. п. Наконец сам Котляревский пытался писать на украинском языке серьезные вещи («Наталка Полтавка»). То же касается и Григория Квитки-Основьяненко — первого украиноязычного прозаика.
Показательно отношение Шевченко к Котляревскому, прежде всего к его «Енеїде». Он обращает внимание не на юмористические аспекты творчества писателя, а на то, что тот пытался возобновить в условиях украинской безгосударственности «казацкую славу». Шевченко даже называет Котляревского кобзарем, то есть хранителем народной памяти:
Все сумує — тільки слава
Сонцем засіяла,
Не вмре кобзар, бо навіки
Його привітала.
Будеш, батьку, панувати,
Поки живуть люди;
Поки сонце з неба сяє,
Тебе не забудуть!
То есть Шевченко отбрасывал колониальную трактовку «Енеїди» как произведения сплошь юмористического и «несерьезного». Для него «Енеїда» — это смех сквозь слезы, как и творчество Гоголя.
Еще больше ностальгия по «казацкой славе» звучит в стихотворении «До Основ’яненка»:
Не вернуться запорожці,
Не встануть гетьмани,
Не покриють Україну
Червоні жупани!
Обідрана, сиротою
Понад Дніпром плаче;
Тяжко-важко сиротині,
А ніхто не бачить...
Тільки ворог, що сміється...
Смійся, лютий враже!
Та не дуже, бо все гине —
Слава не поляже;
Не поляже, а розкаже,
Що діялось в світі,
Чия правда, чия кривда
І чиї ми діти.
Наша дума, наша пісня
Не вмре, не загине.
От де, люде, наша слава,
Слава України!
На первый взгляд, стихотворение «До Основ’яненка» кажется странным. Ведь Квитку-Основьяненко трудно назвать певцом «казацкой славы». Более того, в некоторых его произведениях, например «Пан Халявський», прослеживается ироничное отношение к казацким потомкам. Но для Шевченко не это было главным. Главным было то, что Квитка-Основьяненко обратился к народному языку, воспевал Украину, которая в его воображении была казацким краем.
Апология казачества в творчестве раннего Шевченко — это как раз вызов колониальности Украины, русской имперской экспансии. Позже, в период «трех лет», Шевченко переосмыслит свое отношение к казачеству, прежде всего к казацкой элите, гетманам, которых он прославлял в ранних произведениях. Укажет на их продажность, на готовность служить интересам чужих империй:
Раби, подножки, грязь Москви,
Варшавське сміття — ваші пани,
Ясновельможнії гетьмани.
Чого ж ви чванитеся, ви!
Сини сердешної Украйни!
Що добре ходите в ярмі,
Ще лучше, як батьки ходили.
Не чваньтесь, з вас деруть ремінь,
А з їх, бувало, й лій топили.
Поневоле возникает вопрос, откуда эта антиимперскость Шевченко? Ведь он выходец из униженного украинского крестьянства, представители которого, казалось бы, не должны были подниматься до осмысления таких вещей. Потому что в те времена для украинских крестьян образование, в лучшем случае, заканчивалась церковно-приходской школой, а их кругозор редко распространялся дальше своего села.
Кстати, когда мы возьмем современных Шевченко поэтов и писателей, стоявших у истоков творения национальных литератур, то увидим, что они, как правило, не были выходцами из простонародья, а тем более — крестьянства. Байрон был сном английского аристократа, Пушкин и Лермонтов были дворянами, Мицкевич и Словацкий — шляхтичами. Этот перечень можно продолжить. Разве что можно говорить о простонародном происхождении венгерского поэта-гения Шандора Петефи. Правда, его родители не были закрепощенными крестьянами, принадлежали к свободным людям. Кстати, Петефи (настоящее имя и фамилия — Александр Петрович) не был венгром, его жизнь была связана с Украиной, а в жилах текла и украинская кровь. Вероятно, примеры Шевченко и Петефи показывают, что украинцы, несмотря на сложные обстоятельства, способны создавать великое, поднимаясь над неблагоприятными обстоятельствами жизни.
Шевченко сумел вырваться из среды крепостных крестьян. Это «вырывание» тоже было своеобразным отрицанием (по крайней мере на личном уровне) колониальных обстоятельств жизни. Мы нечасто задумаемся над тем, чего это стоило Кобзарю. Ведь Шевченко пришлось стать «не таким, как все», то есть не таким, как его родственники, близкие, соседи. Он столкнулся с непониманием. Ему пришлось пожертвовать относительным крестьянским комфортом, отказаться от спокойной жизни, от семьи. И одержимо работать, рисуя картины. Иногда даже получая за свою одержимость наказание.
Незадолго до смерти он пишет «Автобіографію», где рассказывает (правда, с едва заметным мягким юмором) о своих скитаниях среди сельских маляров, которые так и не научили юношу искусству рисования. Пришлось самому осваивать азы этого искусства. Он даже описывает, как был унизительно и жестоко наказан своим паном за то, что учился рисовать.
Да, можно говорить, что Шевченко повезло — нашлись люди, которые обратили на него внимание и выкупили из крепостной неволи. Но если бы не было одержимого труда, то состоялся ли бы Шевченко, попали ли бы его работы на глаза Ивану Сошенко, потом Карлу Брюллову, другим живописцам, которые захотели выкупить талантливого крепостного. Выкупить за большие деньги — 2 500 рублей. Ведь помещик-чужестранец Энгельгардт не хотел просто так отпускать на волю талантливого украинца.
В советской литературе любили акцентировать внимание на том, что Шевченко выкупили из крепостной неволи «русские прогрессивные деятели». Оно будто бы и так. Хотя в действительности инициировал выкуп украинец Иван Сошенко. Рисовал портрет Василия Жуковского, за который удалось получить необходимую сумму для выкупа, Карл Брюллов — потомок французских гугенотов. Договаривался с паном Энгельгардтом о выкупе Алексей Венецианов — сын нежинского грека и украинки. Был среди людей, выкупивших Шевченко, и россиянин — упоминавшийся Василий Жуковский, поэт-романтик, человек, вхожий к государю-императору. Но вместе с Жуковским сбором денег для выкупа занимался Михаил Виельгорский — русифицированный потомок древнего украинского рода из Волыни. То есть, это был своеобразный культурный «интернационал» тогдашнего имперского Петербурга.
Конечно, Шевченко был благодарен этим людям. Это прочитывается в его «Автобіографії». Но нет там хвалебных од этим людям. При чтении в «Автобіографії» истории выкупа Шевченко бросается в глаза какая-то безэмоциональность, сухость изложения. Шевченко осознавал, что его не нужно было бы раскрепощать, выкупать на волю, если бы в XVIII ст. российская имперская власть не закрепостила украинцев. Это прочитывается в его поэме-комедии «Сон»:
...От пішов я
Город озирати.
Там ніч, як день. Дивлюся:
Палати, палати
Понад тихою рікою;
А берег ушитий
Увесь каменем. Дивуюсь,
Мов несамовитий!
Як-то воно зробилося
З калюжі такої
Таке диво?.. Отут крові
Пролито людської —
І без ножа. По тім боці
Твердиня й дзвіниця,
Мов та швайка загострена,
Аж чудно дивиться.
І дзиѓарі теленькають.
От я повертаюсь —
Аж кінь летить, копитами
Скелю розбиває!
А на коні сидить охляп
У свиті — не свиті,
І без шапки. Якимсь листом
Голова повита.
Кінь басує — от-от річку
От... от... перескочить.
А він руку простягає,
Мов світ увесь хоче
Загарбати. Хто ж це такий?
От собі й читаю,
Що на скелі наковано:
Первому — вторая
Таке диво наставила.
Тепер же я знаю:
Це той перший, що розпинав
Нашу Україну,
А вторая доконала
Вдову сиротину.
Кати! кати! людоїди!
Наїлись обоє,
Накралися; а що взяли
На той світ з собою?
Тяжко-тяжко мені стало,
Так, мов я читаю
Історію України.
Стою, завмираю...
Шевченко не любил Петербург. Это видно из этих (и не только этих) слов. Но, как ни парадоксально, без Петербурга Шевченко не стал бы Шевченко-гением. Поэтому поблагодарим пана Энгельгардта за то, что он привез молодого Шевченко в имперскую столицу. По крайней мере тем самым он сделал доброе дело — поневоле, правда. Ведь если бы Шевченко остался в колонизированной, униженной Украине, сомнительно, что у него были шансы реализовать себя как выдающегося художника. Для этого нужна была соответствующая среда. А такой здесь не было. Точнее — ее уничтожили.
Петербург появился на костях украинцев. Об этом Шевченко знал. И писал об этом с большой болью, словно передавая причитания умерших душ казаков, которые погибли, строя «город над Невой»:
І ми сковані з тобою,
Людоїде, змію!
На Страшному на судищі
Ми Бога закриєм
Од очей твоїх неситих.
Ти нас з України
Загнав, голих і голодних,
У сніг на чужину
Та й порізав; а з шкур наших
Собі багряницю
Пошив жилами твердими
І заклав столицю
В новій рясі. Подивися:
Церкви та палати!
Веселися, лютий кате,
Проклятий, проклятий!
Уже упоминалось, что Петербург в первой половине и середине ХІХ ст. стал главным центром украинской культурной жизни. Да, это было ненормально. Но так было. Именно сюда ехали талантливые украинцы «делать карьеру». В петербуржские времена Шевченко здесь жил и работал Евген Гребинка, который сделал много для организации в имперской столице украинской культурной жизни. Тем более что в Петербурге существовала большая «украинская диаспора». Шевченко хорошо знал этого писателя и деятеля. Сохранился известный портрет Гребенки, написанный Шевченко в 1837 г. Тогда же в Петербурге взошла звезда славы украинца Нестора Кукольника, который соревновался на литературном поприще с Александром Пушкиным и даже в популярности превосходил своего соперника. Кстати, пути Шевченко и Кукольника неоднократно пересекались. И один и другой были друзьями Брюллова. Наконец, в те времена восходит в Петербурге звезда славы Николая Гоголя.
Академия искусств, богатая театральная жизнь, литературные салоны, плюс культурная украинская диаспора — вот те факторы имперского Петербурга, которые превратили Шевченко в первостепенного художника. Да, он имел талант. Но без Петербурга Шевченко просто остался бы необработанным брильянтом.
Однако, в отличие от Гоголя и Кукольника, Шевченко не захотел растворяться в имперском «русском море». Хотя это мог сделать. И даже, чего греха таить, сначала предпринимал некоторые шаги в этом направлении. Можно вспомнить его русскоязычную поэму «Тризна», а также некоторые другие русскоязычные произведения. Или попытка в зрелом возрасте опубликовать свои русскоязычные повести. Однако надо отдать должное Кобзарю, он умел вовремя останавливаться. Что же останавливало его? Здоровая крестьянская натура, которая не воспринимала фальшивую имперскую позолоту и насмехалась над чванством батюшки-царя и его слуг. А еще, вероятно, у Кобзаря отозвалось достоинство предков-казаков, которые не хотели терпеть насилия над собой. Поэтому для Шевченко иерархическая власть, построенная на тупом насилии, выглядела абсурдно. Вспомним хотя бы известную сцену генерального мордобоя в поэме-комедии «Сон». Такой удушающей и вместе с тем символично-глубокой сатиры на Российскую империю мы не встречаем в тогдашней литературе.
Конечно, антиимперской является не только поэма «Сон», но и другие бесцензурные произведения Кобзаря, особенно периода «трех лет». Именно за эти произведения с Шевченко жестоко расправился царизм, заслав простым солдатом в далекий Казахстан без права писать и рисовать. Ни один член Кирилло-Мефодиевского братства не был наказан так, как Шевченко. Правители империи хорошо осознавали, кто среди кирилло-мефодиевских братчиков наиболее опасен для них. Как и осознавали они то, что самым сильным оружием Кобзаря является его искусство. Они боялись правды Шевченко, его пророчеств.
Так поражающе пророческим является окончание поэмы-комедии «Сон»:
Наче з барлоги
Медвідь виліз, ледве-ледве
Переносить ноги.
Вот этот медведь закричал. И произошло чудо — его слуги исчезли. Грозный имперский зверь остался один и стал беспомощным:
Дивлюсь я, що дальш буде,
Що буде робити
Мій медведик! Стоїть собі,
Голову понурив,
Сіромаха. Де ж ділася
Медвежа натура?
Мов кошеня, такий чудний...
Не стала ли такой Российская империя в 1917 году, когда беспомощный царь Николай ІІ отрекся от престола? И не такими же беспомощными, с дрожащими руками выглядели члены так называемого ГКЧП в 1991 году, когда обновленная Российская империя под маркой СССР распадалась на глазах? Сегодня наблюдаем очередную попытку реанимации этой империи. И помогают этому, как и во времена Шевченко, немало наших землячков, которые готовы развивать «русский мир», «евразийский союз», «каноническое православие» и подобные вещи. Вот только не произойдет ли с новой Российской империей то же самое, что и с ее предшественниками? И не увидим ли мы, согласно пророчеству Шевченко, очередного беспомощного имперского медведя, который будет напоминать котенка? Поэтому не лучше ли вместо того, чтобы строить чужую империю, построить «свою хату», где, как говорил Шевченко, должна быть «своя правда, і сила, і воля».
