Окончание. Начало в №95
Итак, неудивительно, что уже во время первой избирательной кампании в законодательные органы Польши (1922 г.) ведущую роль в ней играли не те политические силы двух наций, которые призывали к сотрудничеству, а те украинцы, которые противопоставлялись нанесенным польскими властями обидам. Сотрудничество состоялось. Однако было оно не столько украинско-польским (эту платформу отстаивали вышеупомянутые УПН, УНЕ и другие маловлиятельные институции), сколько сотрудничеством национальных меньшинств (украинцев, евреев, немцев).
Государственный переворот, произошедший в мае 1926 г., ликвидировал влияние эндеков на центральную власть. Новый режим, который с легкой руки журналистов получил название «санация», выдвинул на повестку дня задачу оздоровления экономики и внутригосударственных отношений. Одним из шагов на этом пути стало распоряжение о введении украинского языка в учебный процесс средних школ.
Оно шокировало польскую общественность Волыни, которая публично дискутировала над тем, какой язык будет изучать ее младшая генерация: «восточногалицкий» или «говор днепрянский Шевченко и Кулиша»? Подобные высказывания ведут к вопросу: проявляли ли поляки Волыни готовность к восприятию «инакости», украинства?
Отношение польской общественности Волыни к украинскому вопросу позволяет определить в нем три основных подхода. Это дилемма между признанием или отрицанием этнической самобытности украинства, рядом с которым — трактовки его как «православного населения», которое со времени включения Западной Волыни в состав Польши встало перед необходимостью осуществления политического выбора. При этом значительная часть польского политикума, оперировавшая утверждением о превосходстве западной (латинской) цивилизации над восточно-христианской, категорически отказывалась признать украинцев нацией. И только небольшая часть поляков Волыни (как, например, во второй половине 20-х гг. члены Волынского демократического союза) выступала за безусловное сотрудничество с национальными меньшинствами, украинцами в частности.
Однако понятно, решение украинского вопроса — это, прежде всего, предоставление возможности политического самоопределения украинства. Едва ли не единственная партия, которая безоговорочно придерживалась этой платформы, — польские коммунисты, в то время как ППС выступала за предоставление северо-западным землям самоуправления. Остается добавить, что ни первые, ни вторые не имели в Волынском воеводстве влиятельных позиций.
Пилсудчики отказались от стратегии своих предшественников в национальном вопросе. Однако новая власть не отвергла идею искусственного расчленения западноукраинских земель. Начало этому курсу было положено еще в первой половине 20 х гг., когда центр возвел преграды для разворачивания деятельности на Волыни Греко-католической церкви. Это положило начало формированию так называемой сокальской границы.
Она — олицетворение давней украинской несправедливости, старая русско-австрийская граница, разделявшая этническое целое на подимперские части. В одной из них — австрийской — украинцы воспользовались ее конституционным порядком, во второй — подроссийской — терпели имперско-шовинистское пренебрежение на протяжении всего времени пребывания под цесарской властью. Создавшиеся в таких реалиях две модели политической культуры (легальной и наоборот) сочетались с конфессиональным разделением на православных и греко-католиков, что и формировало «галицкий» и «волынский» украинские типы. Первый — национально сознательный, «пьемонтный», второй — наоборот: податливый чужим культурным влияниям, в значительной степени русифицированный, политически инертный.
Во время падения империи Романовых украинство Волыни загорелось национальным духом. И все же оно существенно поступалось в политических амбициях и зрелости духа галичанам. Обеспокоенность Варшавы перспективой перенесения политического «галицизма» на северо-западные украинские земли и привело к попытке использования имперского наследия.
Именно оно определяло планы Варшавы в отношении украинцев. На различных исторических этапах менялись только ее варианты. В частности, на протяжении первой половины 20-х гг., когда заметное влияние на центральную власть имели народные демократы (эндеки), целью была этническая ассимиляция украинства. Она — результат утверждений о цивилизационном превосходстве поляков и политической «незрелости» жителей «восточных кресов» и тому подобное. Однако за этой риторикой скрывался главный повод ассимиляционной стратегии — обеспокоенность полиэтничностью Польши. Она, интерпретированная как наиболее существенная преграда на пути укрепления новообразованных государств, ужасала эндеков.
«ВОЛЫНСКАЯ ПРОГРАММА» Г. ЮЗЕВСКОГО
Приход к власти пилсудчиков привел к изменению стратегии правительства в украинском вопросе. На смену эндековскому варианту ассимиляции пришла другая — государственная. Последняя, понятно, была более «либеральной», на самом же деле — более утонченной, ведь она, как и стратегия народных демократов, служила той же цели — инкорпорации западноукраинских земель в состав государства. Известным волынским воеводой, который в течение почти десятилетия пытался реализовать эти идеи, стал Г. Юзевский — бывший заместитель министра внутренних дел в правительстве С. Петлюры. Отсюда и кредо Г. Юзевского, который возглавил Волынское воеводство в 1928 г., — реализовать идеологию сотрудничества украинцев и поляков на платформе 1920 г.
Именно в этом контексте прочитываются планы воеводы Г. Юзевского. Его кредо — государственная ассимиляция украинства. Он отмежевался от эндековских мечтаний об его растворении в польскости, культуре государственной нации, противопоставил им задачу воспитания патриотических в отношении Польши чувств в украинской среде. Отсюда — попытка отмежевать Волынь от Галичины, герметизировать ее духовно-политическое пространство в атмосфере пропагандируемых им ценностей. Одним из средств, которые должны были служить этой цели, стало возведение искусственных барьеров для развития тех организаций, которыми руководили украинские политики из Львова или которые находились в тесных контактах с галичанами.
Однако деятельность Г. Юзевского не следует воспринимать как прямолинейное наступление на права украинцев. Наоборот. Он предпринял немало шагов, которые так или иначе соответствовали их интересам. В частности, с одобрением отнесся к нейтрализации российских элементов в Православной церкви, следовательно — содействовал ее украинизации. Пытаясь создать предпосылки для взаимопроникновения культур, он содействовал увеличению численности тех польских школ, в которых как предмет изучался украинский язык. Кроме того, уделял значительное внимание деятельности самоуправляющихся институций. В конечном счете, в условиях мало- и безземелья — исконных спутников западноукраинского села, поддерживал парцелляцию, что содействовало приобретению немалым количеством украинцев Волыни земли.
И все же украинцам было за что упрекать воеводу. Те, кто не входил в число его сторонников, не раз подвергали его политику сокрушительной критике. Так же оценивали ее и галичане. По поводу дел на Волыни львовский журнал «Новое время» в 1935 г. указывал: «Была только вывеска, за которой не стало совсем украинского содержания...»
Вместе с тем, будем откровенны, многие украинцы до самого начала Второй мировой войны не интегрировались в активную общественно-политическую жизнь, сторонились «высокой политики», отмежевываясь от нее в лоне церкви. Однако и эта сфера общественного бытия скрывала конфликтную плоскость. Она связана с так называемой неоунией — инициированной высокопоставленными представителями Римско-католической церкви в Польше кампанией, направленной на создание «Римско-католического Костела Восточного обряда».
Нельзя обойти вниманием и так называемые ревиндикации — попытки римско-католического епископата овладеть теми церквями, приходскими домами и церковными землями, которые, как они утверждали, были насильственно изъяты российскими властями у римо- и греко-католиков и переданы Православной церкви.
В 1929 г. митрополит Дионисий оглашает воззвание, отражающее причины травматического психологического эффекта, нанесенного кампанией ревиндикации: «Если эти [судебные] иски будут выиграны, то мы утратим более трети духовных сокровищ своих святынь, которые были заложены, построены и украшены нашими прадедами, дедами и родителями... И куда же мы пойдем, когда утратим наши святыни?» Такие размышления, вместе с представлением об этносе как об общности в измерениях двух мира — живых с одной стороны, мертвых и нерожденных с другой, — содействовали усилению чувства несправедливости, давали дополнительный толчок к установлению радикальных настроений.
ЗНАК ОБИДЫ
Именно этим образом можно определить условный символ украинско-польских отношений в 1921—1939 гг. В сложном политическом переплетении «волынского узла» было, понятно, и немало компромиссов, на бытовом уровне — и позитива, приятного добрососедского сосуществования. Однако те, кто на Волыни составлял этническое большинство, как правило чувствовали себя обиженными, а власть не демонстрировала готовность расплетать клубок противоречий в пользу украинцев. Ее деятельность в первой половине 20 х гг. направлялась на вытеснение из их душ национального «я», во времена пилсудчиков — на его «сцепление» с идеалами польской государственности.
Центральная власть и ее представители на местах не отказались от этой идеи до самого начала Второй мировой войны. Разработанная правительством зимой 1939 г. «Политическая программа государственной политики на Волыни» предлагала проторить уже известную дорогу, которая должна была привести сначала к государственной ассимиляции украинцев, а впоследствии и этнической. «Волынский узел» так и остался неразвязанным...
