Это роман для Федерико Феллини или Сергея Параджанова, жаль только, что они теперь уже покойники. А впрочем, из живых киногениев этот кусок прозы его мог бы так же убийственно, как и написано, экранизировать Эмир Кустурица — шальной серб. В любом случае пришлось бы нанимать зарубежных исполнителей: освоение подобной художественной правды отечественному кинематографу не по зубам.
Речь идет о романе известной журналистки и политика Анны Герман «Пирамиды невидимые», который составил основу ее первой и, сознаться, достаточно шокирующей книги «Красная Атлантида». Шокирует в ней, прежде всего, болезненная обнаженная правда о жизни и быте современных галицких обывателей, в основном селян. Правда о разрушении морали и обычаев, о глубоком молчаливом разочаровании в независимо-помаранчевых внушениях, правда об одной из многих Украин, которые вместе не стали еще одним государством.
В предисловии к книге поэт-академик Борис Олийнык замечает, что «ее реализм кое-где граничит с жестоким натурализмом гениального Васыля Стефаника». И это очень точно подмечено.
Живет-поживает себе на берегу реки небольшое село в Галичине. Бесполезно угадывать его точные географические координаты. Есть Село и Река. Последней в романе отведена особая, позвоночная роль. Река переносит нас то в ностальгически-романтическое детство героев с соответствующими развлечениями летом и зимой, то в элегические закатные вечера лукавой молодости, то в полностью трагические тревожные будни, когда она, Река, внезапно разливается от дождей или таяния снегов и становится настоящей бедой, забирая не только разные пожитки, но временами и человеческие жизни. Река — как судьба. Как неизбежность. Как история.
Село небольшое, но сколько в нем сложных судеб и перипетий! Словно в калейдоскопе, по несколько страниц на каждую, подает автор истории жизни-бытия десятков и десятков сельчан. Эти новеллы как будто нанизываются на стержень рассказа отдельными бусами, и сначала ты не видишь между всем этим нагромождением логической связи.
От тайных встреч в сиреневых темных улочках, от которых у неосторожных девушек вдруг появляются дети; от детских мечтаний и переживаний девочки Фесуни; добровольного перевозчика людей через Реку Герасима; «партейного» сельского председателя Кровзалле, который постоянно под хмельком; копателя могил молчаливого Марка и его малого санчо-панса Алеши; кладовщика Стефана Дикого по прозвищу «Вепрь» — до малой жидовочки страдалицы Сары, забитой в войну полицаями; состарившейся в девах суровой библиотекарши Каси, которая перепрятывает на чердаке книги, на уничтожение которых по идеологическим мотивам приходит разнарядка из района; отчима Ивана, который в отсутствие жены, которая каждое утро выгоняет корову на пастбище, приспосабливается гладить рукой стыдное место у полусонной красивой падчерицы Оксаны, сам не ведая, к какой трагедии это приведет впоследствии: старой-престарой Курихи, которую никто уже в селе не помнит молодой; придурковатых детей — плодов пьяных гуляний и развлечений... Растет и растет этот семейный альбом и, листая его, ты уже и саму Смерть воспринимаешь, как что-то отрадное и ожидаемое, как желаемый отдых, как последний парад, который рано или поздно наступает. Как и Река, Смерть полноправно властвует в романе.
«История их жизни — это история смертей, — читаем на одной из его страниц. — Тот день, последний, как будто собирает, аккумулирует в себе квинтэссенцию крестьянского существования. Они готовятся к смерти долго, едва осознав себя, подчиняя каждое более-менее важное событие тому главному — моменту смерти.
По всем тропинкам односельчан проходит автор: приводят они ее и на задурманенный неисполнимыми иллюзиями помаранчевую площадь, куда целыми автобусами везли и из этого Села, и из всех ближних сел завербованную молодежь; производят «в чехи», то есть на вынужденные заробитчанские работы по найму за рубеж; в город, который, как правило, для ее земляков чужой, непонятный и холодный; на избирательный сельский митинг, где, говорят, не только гречку будут давать, но и резиновые сапоги. Но никого она не осуждает, никому не дает какой-либо оценки. Автор любит своих героев. Жалеет их. Понимает каждого и каждую.
Вот лишь в публицистических отступлениях-размышлениях, которые в книге набраны отдельным шрифтом, курсивом, и которые остаются за «кинокадром», пробиваются и боль, и осуждение, гнев.
В романе «Пирамиды невидимые» еще есть один, безусловно, славный герой: это язык. Красочная, колористическая, с непонятными отдельными во многих случаях словами, но радостно угадываемая из контекста семантика этого произведения. А от того наступает радость познания, расширения украинского в твоем читательском сознании. Анна Герман в конце книги даже подает очень уместный словарь характерных и редко употребляемых в книге слов, назвав его «антиквариат».
Да и всецело по тексту Анна Герман — остроумный и стилистически мотивируемый пересказчик. Несколько характерных иллюстраций: «Старый вонючий автобус... пыхтит, тужится, как старый дед в клозете...»; «имя, оказывается, изнашивается, как тело. Оно так же несет на себе груз грехов»; «но ее притягивал этот запрещенный плод, этот патриотический «выпендреж»; «...три женщины нашли способ на несчастье — презрение к нему»; «...штучки с бизнесом на творчестве ...по большей части заканчивались еще большими долгами»; «это же нужно, удивлялись люди, некоторая девушка и раз замуж не выйдет, а эта, посмотрите, возит, как жидов в школу»; «люди носили Веру на языках»; «большую экономию имеет Марийка на брате. Василий раз в три года получает бесплатные ботинки на протезы, и на обувь не приходится тратить и копейки» — в последней цитате речь идет о безногом воине-афганце...
А все же, что это такое, по Анне Герман: «пирамиды невидимые»? Что под ними имела в виду автор? Что предопределяет неуничтожимость народа «забитого, отсталого, споенного, замордованного и сосланного в Сибирь»? Послушаем ее саму: «Если посмотреть в настоящее время на тех людей, которые живут вокруг Реки, чужим глазом, если приехать на какой-то день-неделю и взглянуть на их быт, на их новые обычаи, если посчитать, сколько их теперь умирает от самогона, который пришел на смену чахоткам, и если увидеть чуть ли не на каждом подворье недоразвитых (тоже: плод тотального пьянства) детей, то можно впасть в страшный пессимизм: вот они и есть — Пирамиды Невидимые?.. Давно их нет. Давно они не появляются на древних берегах, потому что некому прийти увидеть. Уже, бывало, поверишь, что пессимист, возможно, прав... И мгновенно в этом сгустке беды, болезней, нужды и почти безграмотности случайно натолкнуться (где-то на Опусте среди цветов жабника-незабудки или на маленьких островках обмелевшей Реки, которые белеют перламутром ракушек) маленькую Девочку, которая Невидимые Пирамиды видит. И когда столкнешься с тем правдивым чудом природы, то начинаешь понимать, что ты далеко отошла от Реки, что здесь, на этих берегах, ничего не можешь понять...»
Десятки вроде бы разрозненных сказов, новелл, очерков, образов романа вдруг завязывает в понятный тугой узел (без слез читать нельзя) его финал. Он дает картину возвращения домой с многолетних заграничных работ по найму кучки людей. Их ностальгию, надломленную полурабскую психологию с остатками чувства достоинства и свободы. Не едут, всем сердцем и душой рвутся в взлелеянное в мечтах, выстраданное в снах Село работники, знакомые уже нам из предыдущих прочитанных страниц живые и умершие герои, среди которых «покойница Куриха и утопленник Славко; есть Фесуня в своих белых, намащенных зубным порошком ботинках; есть Вера, которая корчится в предсмертных муках; сидит Ромця, который купил себе в Загранице новые ботинки, чтобы обуть на Пасху; есть Андрей, который везет деньги, чтобы могла его доченька в институт поступить; сощурился на лаве и Кровзалле, сжимая в кармане неизменных серых широких ноговиц печать давно закрытого советского сельсовета...». Не дождавшись на вокзале первого утреннего рейса автобуса, они пешком, галопом, а дальше почти бегом преодолевают последние километры до Села. И с первыми лучами солнца за дубами, за ставком среди леса, вдруг появляется перед их очарованным взором странное явление: какие-то люди в огнях электросварки суетятся, строят под селом вычурную конструкцию, издалека похожую на пирамиду.
Роман-воспоминание, роман-документ, роман-размышление, роман-подсказка — все это «Пирамиды невидимые». Произведение нивелирует до абсолюта всю декоративность и искусственность так называемой «галицкой украинскости», обособленности, национальной исключительности. Оно показывает, что беда у нас одна, общая, и судьба у нас одна, а не просто похожая или выпала картой вечности.
Книга названа словами «Красная Атлантида». «Красная Атлантида» — это повесть (или первая ее часть, как пишет сама автор), которая логично продолжает, углубляет тему современных преобразований в Украине, концентрируется на судьбе интеллигенции на фоне истинно революционных изменений. Кажется, что со времени «Хождения по мукам» Алексея Толстого и «Сестер Ричинских» Ирины Вильде так глубоко и точно, как Анна Герман в «Красной Атлантиде», драматической темы интеллигенции и революции пока еще не касался у нас никто. Обходили эту непростую для художественного освоения тему. Предвидим, ее разработка Анной Герман станет еще предметом не одной дискуссии и не одного исследования.
Есть еще в рецензированной книге три новеллистические фрески — «Счастье Юлии С.», «Версия нецензированная» и «Kaiserin elizabet», которые словно подтверждают другие потенции Анны Герман в области модерновой психологической прозы и, следовательно, вселяют надежду на ее новые интересные художественные открытия.
Что хочется добавить к сказанному? Зная настроения в украинской литературной и окололитературной среде, в так называемых «литературных кругах», склонных к посторанжевой эпилепсии, можно предвидеть определенную обструкцию убедительному и безусловному новому литературному явлению, которым становится Анна Герман. Но ее творчество, продемонстрированное книгой «Красная Атлантида», это никоим образом не развлечения успешного политического сноба, это — серьезная заявка на свое законное место в украинском литературном процессе. Если прибегнуть к киносценическому образу о нашей литературе и об этой обособленной ситуации, то представляется морская гавань, переполненная сотнями, тысячами судов разного сорта: плоскодонками, яликами, баркасами, баржами, сухогрузами, катерами, пароходами, даже яхтами. И вот в это пристанище, в эту устоявшуюся ярмарку моря вдруг заплывает незнакомец: грациозный романтичный парусник. Он уверенно, со знанием дела разворачивается в новой для него акватории. И напрасно негодующе созерцают этот произвол неизвестного и еще непризнанного ими чужака капитаны и штурвальные других морских посудин. Может, впрямь и так, что обветренные они и просоленные всеми явными и мнимыми штормами, действительно, бывалые и видавшие виды, езженые и заезженные. Но это прибыл «Летучий Голландец», господа!
Ценности, которые помогли пережить мрак
«Красную Атлантиду» Анны Герман настойчиво рекомендовала коллега, которая, кстати, никогда не симпатизировала «бело-голубым». По той же причине не пошла и на презентацию издания. Но когда книга попала в руки, прочитала за день.
«Красная Атлантида» интересна. Особенно роман «Пирамиды невидимые». Психологический. Динамический. Пружинистый. И... депрессивный. Без луча надежды. В конечном итоге депрессивность не является недостатком прозаического произведения, скажете вы. Очевидно. К тому же какой там оптимизм в галицком селе в советское время? Это, в определенной степени, правда. Однако знаю несколько иное галицкое село того периода. Из рассказов прабабушки и бабушки. Что-то и сама застала.
Каждый, кто себя уважал, пытался жить вне власти. К сожалению, территория свободы для мужчины ограничивалась семьей (последствия ощутимы до сих пор). Так жили почти все в бабушкином селе Мовчановка Подволочисского района Тернопольской области. А кто жил не так, того тихо презирали. Будто существовала какая-то договоренность. Хотя никто никогда вслух о переходе, что называется, во внутреннюю эмиграцию не говорил. На практике это выглядело следующим образом: приглашали греко-католического священника (подпольщика) венчать, исповедовать, крестить или хоронить. Поскольку сельская церковь была закрыта, делали это по большей части у пана отца дома или же звали его к себе. На могилах обязательно ставили фигуры, то есть памятники с крестом. К Рождеству и Пасхе готовились заранее: резали свиней и птицу, пекли пирожные и пляцки (торты). Дети ходили колядовать и щедровать на Святвечер, в первый день Рождества и на Старый Новый год. На Василия могли приходить и взрослые. Наряду с колядками пели стрелецкие и повстанческие песни. В воскресенье было заведено отдыхать. Утром пытались слушать украинскую службу Божью в Ватикане.
Правда, такие «вольности» были уже в более поздние, советские годы. А раньше, конечно, были и такие, кто помогал власти раскулачивать и вывозить в Сибирь односельчан. Интересно, что, как правило, их жизнь заканчивалась трагически. Часто — в расцвете сил. Кое-кого позор не покидает даже после смерти. Например, на одной могиле мраморный памятник все время осыпается, сколько его не цементируют. Люди постоянно говорили, что Господь осмеянным не бывает! Не злорадствуя. И Бог после стольких мольб заступился за них. Так же долго молились за Украину. Временами уже и не верили, что она возродится. И вспоминали библейское: «Как будете иметь веру с зерно горчичное...», и снова за молитвы. (Иногда кажется, что мы, современники, — более ветхозаветные люди, чем были наши родители-деды-прадеды: в церковь ходим, а не верим.)
Село Вербов Бережанского района Тернопольской области в середине 1950-х, где жила прабабушка вообще пример сплоченности. Там на свадьбу и большие праздники приходили воины УПА (вокруг леса), ели вместе со всеми, веселились, и... никогда никто их не выдал!
Другими словами, в нечеловеческое время люди исповедовали человеческие ценности. Собственно, те ценности и помогли, как говорят в Галичине, пережить мрак. Тогда надежды относительно Украины и в целом было больше, чем, наверное, в настоящее время, на двадцать первом году независимости, когда продолжается вымывание всего украинского и сворачиваются демократические процессы.
И еще. Там, где идет речь о помаранчевом Майдане, Анна Герман из писательницы превращается в политика, мол, все снивелировано. Нет. Майдан 2004-го засвидетельствовал наше новое качество. И пусть его сейчас, может, не видно. Однако, как написала Лина Костенко в «Записках українського самашедшого», «бо це не їхня (політиків — Ред.) перемога, це наша. Може, вони припишуть її собі. Може, захочуть забути. Може, чиїсь волохаті руки спробують видерти цю сторінку. Але це вже Історія. Не з бромом, а з помаранчем. Сторінку можна видерти. Історію — ні».
