Григорий Гусейнов не умеет повторяться в книгах. В каждом новом произведении он убегает от способов организации материала, приемов ведения прозаического повествования и интонации предыдущего произведения. Примечательная особенность Гусейнова — аскетическая обнаженность письма, отвращение ко всяким литературным эффектам. У него не найдем метафорических дебрей, педалирования эмоций или хотя бы какого-то намека на излишнюю растроганность. Это, как говорится, эталонно автологическое письмо, где все, как правило, называется своими именами. В украинской прозе это не очень распространено — почти все стремятся писать на поэтическом или патетическом регистре, который влечет единообразие творческих манер авторов. Вот такой стилевой перекос, кажется, всегда был в нашей прозе. И тем заметнее становится в ней тот, кто идет не в фарватере этой традиции.
«Одіссея Шкіпера та Чугайстра» получила у автора необычную жанровую дефиницию «оккупационный роман». Думаю, что акцентированием именно на оккупационности автор принципиально отмежевывается от всей той писанины о войне и жизни под немецкой оккупацией, которая есть в нашей литературе. Разве что за исключением «Мертвої зони» Евгения Гуцала и «Потерчат» Владимира Руткивского, все там — на один лад: героическая борьба с захватчиками, непокоренные подпольщики, взорванные поезда, расклеенные листовки...
Так и это было в ту войну. Но — не только это. И не так уж тотально, как это преподносит наша литература, склонная к пропагандистским мифам. Нам будто бы как-то даже неловко признаться, что в оккупации люди выращивали хлеб, белили дома, влюблялись, праздновали свадьбу, рожали детей: одно слово, жили так, как и жили в мирное время. И война обходила их словно стороной, в целом не так уж сильно влияя на ход их жизни. Нравится это кому-нибудь сегодня или не нравится, но в основном было именно так. Не все становились героями, и вовсе не горела земля под ногами у оккупанта. А сюжеты о подпольно-партизанском массовом движении невероятно гиперболизированы. В настоящее время уже обнародованы документальные данные, где все это выглядит в тысячу раз скромнее. Не было никакого массового сопротивления замученного режимом, голодомором, колхозами и репрессиями украинского народа. Было элементарное желание жить, приспосабливаясь к новым условиям.
Собственно оккупационный акцент «Одіссеї...» не подавляет в ней характерных моментов «романа воспитания». Юноши степного городка, не обремененные высокими императивами и какими-либо философскими проблемами, живя в скромных жилищах, а то и землянках возле скромной реки, громко названной Дунай (еще один Дунай!), без особого сожаления оглядываются в советское вчера — ничего невероятного дорогого для них там не было. Как и нет ничего сегодня, во время оккупации. Разве что дорогая семья и их чистая, бескорыстная, как это бывало лишь в юности, дружба. Для них самое главное на свете — то, что происходит в их кругу, а все остальное — абсолютно второстепенное. Как им кажется, жизнь после прихода немцев будто бы совсем остановилась. Не случайна в этом смысле такая фраза в романе: «Завтра — це лише інша назва сьогодні».
Народ не проявляет должного патриотизма. Когда старших мужчин начинают вызывать в военкомат, чтобы отправить на фронт — многие из них убегают на села, чтобы спрятаться там от мобилизации. Беспорядочно отступают советские войска. Люди грабят магазины, ссорятся, дерутся, когда не удается что-то чужое прихватить. И вот первая встреча с немцами. Вовсе не такая, как это изображала советская литература. «Скажи, що ми їх чекали! Синочку, розкажи, як ми при Сталіну натерпілися!» Наперед пропхався чоловік без ноги». Я втратив ногу в Сибіру, в таборі, передай їм це! Його відштовхував інший: «Мені в колгоспі наказали повиймати запчастини в тракторів і їх понищити чи викинути в ставок, але я цього не зробив. Переклади, хлопче!»
Охотно сдаются в плен перепуганные красноармейцы, которые охраняли мост. Немцы забирают их винтовки, разбивают их о столбы, а пленных прогоняют домой, «до матки». Первое впечатление: оккупанты совсем не страшны. Однако на следующий день кто-то откуда-то по немцам стрельнул. Они сразу взяли заложников и объявили: если тот, кто стрелял, не придет с повинной, заложники будут расстреляны. Никто, конечно, не изъявил желание — и заложников расстреляли. Такие первые сюжеты оккупации.
Где-то далеко прокатился фронт. А здесь снова стабилизировалась спокойная будничная жизнь. Никто никуда ни с чем не спешил. Казалось Шкиперу, который чувствовал себя беспомощным осенним листком в непогоду, что все эти изменения окончательные, что «віднині й назавжди треба забути про совєти, Сталіна, комсомол, політінформацію...». Дымят в городке немецкие полевые кухни, бегают ребята в агрономическую школу, идут спектакли в местном театре имени Котляревского, функционирует «Просвіта», прислушивается к своему сердцу, пораженному стрелой амура Шкипер, произносит свои сакраментальные сентенции Сема. Возникает даже иллюзия равновесия оккупационной жизни и позитивных перспектив на завтра — отец Шкипера говорит, что есть реальные шансы на украинское государство. Но однажды все внезапно сдвигается с места. Расстрелы евреев. Жестокость полицаев и фольксдойчей. Облавы на молодежь, которую отправляют на принудительные работы в Германию. Издевательство над военнопленными. Одним словом, обратная сторона медали под названием «оккупация». А наряду с этим — всякие курьезные ситуации, которыми всегда богата жизнь (скажем, самогонная эпопея в немецком госпитале), то есть абсолютно не красноречивые и не выдающиеся события, из которых в основном и складывается наше земное существование.
Но вот наступают дни, когда семья Шкипера и тысячи таких, как они, должны покинуть родные дома и выехать на запад — наступают советские войска, и люди убегают, чтобы не оказаться снова в советском раю. Никакой патетики, с абсолютно будничными интонациями повествуется и об этом решении, и об отъезде. Все это, как и раньше, — в стилистике неореализма и словно с расстояния воспоминания.
Пройдут десятилетия. И вот однажды в доме на улице Индиан Роуд в Торонто обзовется телефон. Трубку снимет состарившийся Шкипер, который услышит из далекой дали, словно из глубины прошлого, голос Семы: «Вже вечір вечоріє, повстанське серце б’є, а лента набої постійно подає...» И Шкипер сразу же подхватит: «Ах, лента за лентою — набої подавай, вкраїнський повстанче, в бою не відступай!».
Тогда, в степном городке, друзья поклялись: куда бы ни разбрасывало их ветрами истории, искать — и непременно найти! — друг друга. И вот финал всех тех событий, которым начинается роман. Семка с расстояния едва ли не семидесяти лет и десяти тысяч километров дружественно отчитывает неуклюжего Шкипера. Оба ведут себя так, будто бы они расстались только вчера.
А дальше роман — сплошная ретроспектива.
Есть в «Шкіпері» еще два характерных признака. В нем тотально господствует особая аура степи. Там много высоких небес и солнца. Там горячий воздух и пыльные пути. Далекие горизонты и охмелевшие от жары, медлительные степняки. Там все — за редким исключением — дышит неспешностью и неторопливостью. Это немного иная, чем Надднепрянщина, Слобожанщина, Волынь или Галичина, Украина.
Второй признак «Шкіпера» — справедливые в действиях фантастические существа желтобрюхи, которые вмешиваются в ход событий, наказывая зло и оставаясь на периферии сюжета. Желтобрюхи у Гусейнова — также олицетворение степи, его мистическая сила.
Этот роман кажется по-своему этапным для Григория Гусейнова, потому что он вывел автора на новые стилевые обертоны. Понятно, Гусейнов периода «Господних зерен» остался в прошлом. Сегодняшний Гусейнов больше, чем историческим и культурологическим материалом (хотя и в этом произведении есть интересные ретирады такого характера), заинтересован прежде всего изобретением новых формальных приемов ведения прозаического повествования, его оригинальной оркестрацией.
Вдалеке от войны, однако все же у нее под ногами, живут герои Гусейнова. Они чувствуют: все это для них бесследно также не пройдет. Их тоже ранит война. И эти раны в себе они пронесут через все мирные годы, оглядываясь памятью сюда, в оккупацию украинской степи. И здесь — самый главный экзистенциальный нерв этого неожиданного романа.
