Он больше известен широкой общественности как директор популярнейшего украинского детского издательства «А-БА-БА-ГА-ЛА-МА-ГА», хотя почитатели поэзии издавна знают его как одного из основных современных поэтов. Лауреат Шевченковской премии по литературе Иван Малкович рассказал, что произошло за кулисами самой большой государственной премии, которая в этом году составляет 240 тысяч гривен, а также о своем виденье оккупированной части Украины и о языковой политике в нашем государстве.
— Расскажите немного о награжденной книге «Подорожник з новими віршами», которая вышла в серии вашего издательства «Українська поетична антологія». В частности и о том, почему для обложки вы выбрали светло-зеленую ткань?
— Когда-то я издал книгу, которая называлась «Все поруч». Она имела идеально зеленый цвет. Второе, значительно дополненное издание, тоже было зеленым. Потом я издал «Подорожник» и выбрал для нее желтый цвет, который не является моим любимым, но выбрал именно его, потому что его не хватало в нашей поэтической серии, а свой любимый зеленый цвет отдал для Юрия Позаяка. Однако некоторые читатели были удивлены: почему предыдущие книги были зеленые, а зеленый в природе «Подорожник» — желтый? Поэтому во втором издании под названием «Подорожник з новими віршами» я вернулся к зеленому, на этот раз — собственно, к светло-зеленому. Для меня эти новые стихи были настоящим событием, так как никогда много не писал. И те около 20 стихотворений, которые собрались за несколько лет, это количественно значительная часть моего творчества. Однако думаю, что творчество не измеряется количеством. Кто-то из великих говорил, что после каждого поэта остается восемь стихотворений.
Я не имел бы Шевченковской премии, если бы не один человек. С 2006 года, то есть от книги «Вірші на зиму», мне трижды предлагали выдвижение на Шевченковскую премию, но я тихонько, непублично отказывался. Искренне считал, что никогда не буду подаваться, потому что там часто на ровном месте у людей возникают непонятные обиды. Я хотел этого избежать, потому что обид мне хватает, ведь как издатель я часто вынужден отказывать некоторым авторам, и хотя стараюсь делать это мягко, но отказ есть отказ.
«ТОЛЬКО ДЕМОНСТРИРУЯ КУЛЬТУРНЫЕ ДОСТОЯНИЯ, МЫ ПО-НАСТОЯЩЕМУ ПОЯВИМСЯ НА КАРТЕ МИРА»
— А выдвигала вас Любовь Голота?
— Да, и сделала это очень неожиданно. Любовь Васильевна была когда-то руководителем отдела поэзии издательства «Молодь», где мы работали вместе с Римаруком и Герасимьюком. С тех пор мы с ней почти не виделись, разве что приязненно здоровались на каких-то творческих собраниях. А тут вдруг она мне звонит и говорит, что есть ко мне важный разговор. Приехала в издательство, положила на стол какие-то документы и сказала, что считает, что я давно достоин Шевченковской премии и что она, как член Шевченковского комитета, подготовила представление, которое мне нужно просто подписать. Это было так неожиданно, что я на минутку онемел. Но понимание того, что это искренне и что нам друг от друга ничего не нужно, мгновенно разрушило какие-то мои суеверия, я поблагодарил ее и подписал документы. А на второй вечер мне написал в чат на «Фейсбуке» литературовед Ростислав Семкив, что они с Сергеем Жаданом как новые члены Шевченковского комитета хотят выдвинуть меня на премию. Я был ошарашен, что так много классных людей вспомнили обо мне как о поэте, ведь до сих пор я был словно в какой-то поэтической шапке-невидимке. И вот эту шапку, наверное, сдуло ветром, что ли... Я сказал Семкиву, что это уже произошло, и они с Сергеем просто написали свои письма поддержки. Это странно, не так ли? Я вообще не верил, что я получу премию.
— Мне кажется, что на этот раз все довольны выбором Шевченковского комитета. В интервью вы говорили, что потратите существенную часть премии на благотворительность, на помощь солдату, который в этом нуждается...
— Да, я уже предварительно советовался с друзьями. Мне бы хотелось, чтобы это было для человека, который сознательно пошел на войну. Хоть предпочитал об этом вообще не говорить, а просто сделать, и все...
— Хорошо, что вы думаете о таких конкретных вещах... Эти культурные мероприятия, которые проходят во время войны, книги, которые вы издаете, влияют на характер общественных событий в Украине?
— Как человеку культуры, мне кажется, что только они и влияют на самое важное. Не бывает, чтобы слова поэтов, которые творят язык, сразу попадали в словарь, — так и тут. Это все невидимая работа, своеобразное мезозойское плато под Украиной, которое творится только с помощью культуры. Только демонстрируя свои культурные достижения, мы по-настоящему появимся на карте мира. Ведь за культуру любят и уважают, а нас пока не знают, побаиваются и жалеют.
«ЧТО ТАКОЕ «МЯГКАЯ УКРАИНИЗАЦИЯ»? ЭТО ЗНАЧИТ — НИКАКАЯ»
— То есть война не является поражением культуры, как когда-то об этом говорил Жадан?
— Мы не под этим углом зрения об этом говорили. Хотя, с другой стороны, как могла культура дойти туда, где сейчас война? В 2002-м мы сделали издательский проект «Міні-диво» — издали миллион шестьсот тысяч маленьких книжечек, которые стоили по одной гривне. Они продавались в каждом почтовом отделении. Мы разыгрывали призы: кто хотел, тот мог отослать пять отрезанных уголков из тех книг и получить шанс выиграть один из семи компьютеров. К нам пришло более 40 тысяч писем. Я должен был нанять дополнительных людей, чтобы их читали и сортировали. И плакал, когда читал отобранные письма, некоторые из них остались в памяти. Одна женщина из тогдашней Кировоградщины писала: «Хоть я зарабатываю пятьдесят девять гривен, но для своего Ромочки купила аж пять книжек...» Потом еще авторам семисот особо трогательных писем мы отправили большие книги, чем немного надорвали нашу издательскую экономику, так как пересылка стоила достаточно больших денег. Почему я об этом вспомнил? Менее всего писем пришло из Николаевской области и из Донецкой. Николаевская просто маленькая, и из нее пришло где-то 900, так же, как и из самой густонаселенной Донецкой. Из Крыма было больше.
— О чем это говорит?
— Наверное, о том, о чем говорит. В частности, и о том, что случилось на несколько лет позже. В те времена один мой знакомый открыл в центре Донецка огромный книжный магазин с книгами преимущественно на русском языке. В те годы в Украине вообще много читали, но не в Донецке, потому книжный магазин очень быстро закрылся. Также там изучали преимущественно историю «родного края», и только в некоторых школах — историю Украины. Я всегда говорил: если дети будут читать о битве под Крутами, Батуринской трагедии, то это будет наилучшей прививкой от северной «чумы». Тогда в стране проходила так называемая мягкая украинизация. Я и сам думал, что так нужно, но что такое «мягкая украинизация»? Это означает — никакая. Должны действовать законы, которые должны защитить меня как гражданина. Как-то Ахметов попросил одного моего высокопоставленного знакомого, чтобы он говорил с ним на русском языке. Никто его о таком до тех пор не просил. То есть они (донетчане. — Прим. Л.Я.) существовали только на карте с Украиной, а ментально в ней никогда не были. Следовательно, имеют результат. Людей, которые открыли врагу крепостные ворота в свой город, было не так много, а другие люди пострадали из-за них.
«МОЙ ПАПА РАБОТАЛ НА ШАХТЕ В ДЕБАЛЬЦЕВО, И ТАМ ЕГО ЧУТЬ НЕ УБИЛИ»
— То есть вы считаете, что причина военных действий на Донбассе — в политике местных элит?
— Можно было бы и так это назвать, если бы эти элиты не диктовали свои правила игры всему государству. Государство не было настолько сильным, чтобы контролировать местные элиты. Они делали, что хотели — в бизнесе, в так называемой их культурной политике. Хоть и назвали Донецкий оперный театр именем певца Анатолия Соловьяненко, поставили ему памятник, но при этом не понимали, кем он был для нашей культуры. Почему Соловьяненко, великий гений, на склоне жизни самостоятельно нашел деньги, чтобы записать украинские песни? Ведь Донетчина еще до недавнего времени была украинской. У меня есть одно стихотворение, которое так никто и не заметил (читает из зеленого «Подорожника...». — Прим. Л.Я.): «Тут народжувалися Солов’яненки, ставили «Наталку-Полтавку» / Родили синів срібногорлих у сусідстві із Дзюбами. / Замість них — ешелони з ледачими рашками, п’яними в лавку... / Тож тепер замість Дзюб, Солов’яненків — соловйови і клюєви, а від нас — ешелони з вугіллям і трубами...». То есть произошла огромная подмена. Был такой бандитский террор, что было не до культуры.
То же самое и в Луганске. Я приезжал туда где-то в 2009 году. На встрече присутствовали где-то 400 студентов. Я к ним обращался и чувствовал определенную мировоззренческую пропасть. Например, два дня перед тем в университете в Луцке была совсем другая атмосфера, аудитория реагировала сразу, мгновенно. Конечно, я нашел способ, как их заинтересовать, и в конце были громкие аплодисменты, но это почему-то был совсем другой интеллектуальный уровень общения.
Когда-то мой молодой папа два сезона работал на шахте в Дебальцево, и там его чуть не убили. Он принципиально разговаривал на украинском языке, и его называли «бандьора». У меня тоже его характер — если мне кто-то запрещает что-нибудь, я сопротивляюсь и иду наперекор. В результате папу бросили в пустой вагон и хотели присыпать углем. Его спасла одна женщина, Люда, я это имя помню, потому что обязан ей своим рождением. «Что вы делаете, нелюди», — крикнула она. Папа остался живой и на следующий день уволился с работы, но не подал на них в суд. Зато вернулся туда на второй год, и еще в первый день случайно встретился с тем бригадиром, который хотел его засыпать. Бригадир кинулся к папе чуть ли не с объятиями: «Вот ты настоящий мужик! Никого не заложил. Иди ко мне в бригаду, и тебя никто и пальцем не тронет». Но папа отказался. В целом мои личные впечатления о тех краях не очень комфортные... Возможно, ты это видишь иначе.
— Да, я жила местной жизнью в Луганске. И, например, на встречу с Жаданом, Андруховичем и Дерешем пришел целый театр людей. И публика очень хорошо реагировала, была чувствительна...
— Когда мы говорим о Донбассе, я имею в виду противоположный тебе Донбасс. Мы же понимаем, что там далеко не все люди такие. Но что и говорить — Голобородько, Жадан, Старун, Дзюба оттуда... И тысячи и тысячи прекрасных людей!
— Возможно, ваша личная история тоже влияла на ваше восприятие, потому что вы уже приехали туда со страхом.
— Да нет! А ехал оттуда вообще как народный герой. Я же их развеселил, заинтересовал книгами. С ними можно и нужно говорить, но должен искать слова, чтобы их проняло. Те бандюки окунули их в некультурную среду. Не только в Аллу Пугачеву и Киркорова — в такое еще до сих пор погружена четверть Киева, — а в блатняк.
«ЯЗЫКОВОЙ ЗАКОН НУЖНО БЫЛО ПРИНЯТЬ ЕЩЕ В 1992 ГОДУ, ТОГДА БЫ И ВОЙНЫ НЕ БЫЛО»
— Вы немного коснулись языковой политики. Каким, на ваш взгляд должно быть языковое законодательство?
— Первый зарегистрированный закон (авторы: Подоляк И.И., Гопко А.Н. и др. — Прим. Л.Я.) — неплохой, его можно рассматривать, и в первом чтении забрать драстичные моменты. Сейчас внесли еще два проекта, поэтому есть большая опасность, что ни один не примут. Мы иногда умеем разогнать такие информационные сопли, как эти страшилки о языковых инспекторах, распространяющиеся в соцсетях. Но на самом деле в законе предусмотрено всего 28 инспекторов на всю Украину. Это вообще ничто! Чтобы что-то изменить, их должно быть значительно больше. Люди к этому готовы. Когда я был в Днипре, на улице ко мне подошли трое русскоязычных людей поблагодарить за книги. Но за какие книги? За украинские. Следовательно, они понимают, что их дети должны знать и уважать украинский язык. Но это понимают преимущественно образованные люди, а вот люди без образования не слишком этим проникаются. Хотя в сфере обслуживания я никогда прямо не скажу: «Говорите по-украински». Я с улыбкой спрошу, а откуда вы, какие корни? Человек с образованием преимущественно перейдет на украинский, а другие — обычно нет.
— Сейчас действует ограничение ввоза книг из страны-агрессора. Насколько это заметно влияет на продажу книг?
— Очень заметно увеличиваются продажи. А языковой закон нужно было принять еще в 1992 году, тогда бы и войны не было.
— Как издатель вы вынуждены откликаться на вызовы технического прогресса. Создавать интерактивные книги, как «Снігова королева»...
— Да, мне кажется, что с помощью виртуального мира Бог готовит нас к космическим путешествиям. Конечно, бумажная книга удобнее для чтения дома, но в космос мы возьмем ридер.
