Писатель, поэт и переводчик Юрий Андрухович живет в Ивано-Франковске и коллекционирует путеводители. «День» разузнал, почему за домом Андруховича велось наблюдение, как Станислав Лем подарил ему «Высокий замок» и зачем писатель приобрел книгу столетней давности под названием «Половая жизнь украинского крестьянства».
— Ваша библиотека такая же хаотичная, как в рассказе Борхеса «Вавилонская библиотека», или более упорядочена?
— Она фактически не упорядочена. Все меньше встречается людей, которые имеют такую роскошь — предоставить в своем жилище целое помещение под библиотеку. Когда мы это жилье покупали, лет 12 назад, мы его осваивали постепенно. Книжки должны были дождаться момента, когда смогут появиться на полках. И не было другого выхода, как решить, что отдельной библиотеки в этом помещении быть не может — оно маловато для этого. В перспективе у меня будет свой тесный кабинет, когда второй этаж на чердаке освоим, но там сможет поместиться только часть книжек. Общий подход таков: книжки есть во всех комнатах, но везде это несколько стеллажей, несколько полок. Дизайнером этого дома был Юрий Бакай, и с его помощью мы выдумали, что коридор — это уже часть библиотеки: по периметру коридора он разместил антресоли, полки с книжками, а достать каждую из них можно только с лестницы. Когда я выкладывал книжки после переезда, пытался следить за систематичностью. Например, до сих пор сохранились «островки», где стоят рядом книжки одной и той же серии, как маленькие томики «Перлини світової лірики» или украинская «Бібліотека поета». Все, что накапливалось в более поздние годы, уже просто занимало свободное место, несмотря на тему, автора, алфавитный или тематический порядок. Это такая библиотека-хаос. Часто бывает так, когда я уверен, что у меня такая книжка есть, но я представляю, как долго мне придется ее искать, прекращаю поиски у себя, а нахожу ее в интернете.
— Есть ли книжки, которые достались в наследство?
— В наследство почти ничего не досталось. В доме моих родителей была небольшая домашняя библиотека, но по-своему качественная. У нас была традиция одалживать книжки, в частности в библиотеке. Эта наша базовая библиотека не насчитывала, по-видимому, и двух сотен (мне сейчас трудно оценить). Были какие-то «блокбастеры»: историческая романистика, набор галицкого патриотического украинца — трилогии о Богдане Хмельницком, скажем, советского времени Ивана Ле или дореволюционная Старицкого. Были адаптированные «Легенды и мифы Древней Греции». Обязательным был Швейк — это книжка номер один в моих с отцом отношениях: мы ее очень часто перечитывали, друг другу цитировали. Я вспоминаю свое детство, 60-е годы, это была библиотека, в которой мне было интересно листать книжки, где было много красивых изданий, например, роскошный «Захар Беркут», но это все были украинские советские издания, самые старые из них вышли в 50-х годах. Попадались польские, но такое впечатление, что их покупали в комиссионных, букинистах — это преимущественно детективы. Не было у нас ничего запрещенного, никакого диссидентства — я уже не знаю, когда оно исчезло... Но странно, что не было книжных изданий межвоенного времени: ни патриотических, ни националистических. Возможно, бабушка в сороковые годы от этого быстро избавилась... Семья во время войны и в первые послевоенные годы часто меняла место жительства. Это было в пределах сегодняшней Ивано-Франковской области, но эти частые переезды стали причиной того, что книжки оставались на месте. С начала «вторых советов» их дом был под суровым надзором. Это было связано с биографией деда, который сам умер в 44-м году, но следы тянулись: оставались его коллеги из ОУН, которые могли приходить. Это был дом, который чекисты могли использовать в качестве приманки. Соответственно семья отрезала опасные контакты и среди них — книжки. Я уверен, что они были, хотя, возможно, это и не была какая-то очень богатая библиотека.
«У меня проводником в этот мир была бабушка (у нее было больше времени), а еще — мой отец. Бабушка вообще занималась моим воспитанием, а она долгие годы была учительницей, поэтому, разумеется, на книжках очень настаивала. Это были сказки и рифмованные сказки на украинском языке»
Я фактически ничего не унаследовал, но, начиная со студенческих лет, я формировал свою собственную библиотеку. Учась во Львове, попал в общество художников-графиков и от них получил такую привычку: два-три раза в неделю делать обход книжных магазинов. А вторая половина 70-х — это время книжного дефицита. С середины 80-х появилось больше легальных возможностей купить хорошую книжку. С 89-го по 91-й, когда я учился на Высших литературных курсах в Москве, мы все получили пропуск в «Книжную лавку писателя». На нижнем этаже были книжки для всех, а в другом отделении, наверху, можно было показать пропуск и выбирать, что хочешь.
Значительная часть моих книжек — из разных путешествий, из разных контактов.
— Был ли у вас свой советчик книжек?
— У меня проводником в этот мир была бабушка (у нее было больше времени), а еще — мой отец. Бабушка вообще занималась моим воспитанием, а она долгие годы была учительницей, поэтому, разумеется, на книжках очень настаивала. Это были сказки и рифмованные сказки на украинском языке. У них был принципиальный подход: не затуманивать мое сознание еще одним языком. Но так случилось, что в четыре года я пошел в русский детсад: по всему городу был карантин, а в этом русском работала наша соседка и она «по блату» меня устроила. И там пришлось мне овладевать русским языком, но чтение все равно преобладало на украинском. Потом произошла небольшая революция во втором классе школы: я открыл для себя восторг от чтения, погружения в книжный мир. Посодействовал мой одноклассник, у которого дома была огромная библиотека. Родители работали художниками в театре, у них была большая квартира в старом австрийском, как у нас говорят, доме. У них была отдельная комната под библиотеку. И он присадил меня на Жюля Верна. Однажды стал на переменах пересказывать содержание романа «Таинственный остров». Мне показалось это чем-то чрезвычайным, и я попросил его мне одолжить эту книжку. Это достаточно грубый роман, и я не мог из этого увлечения выбраться и вслед за этим начал читать всего Жюля Верна.
Когда я посещал школьную библиотеку, городскую библиотеку для детей и областную библиотеку, у меня всегда были свои читательские преференции, и библиотекари должны были для меня некоторые книжки просто придерживать, потому что там читатели записывались на них в очередь. Это путешествия, приключения, фантастика, история. Тогда я начал из домашней библиотеки тянуть эти грубые исторические тома, например «Святослава» Семена Скляренко, а затем и «Владимира», исторические романы Загребельного. Это сложная литература для взрослых, но мне нравилось это читать. Тогда я думал, что стану археологом, поэтому историческую литературу читал в качестве подготовки к будущей профессии. Это продолжалось где-то до старших классов средней школы. В 15—16 лет во мне произошли изменения в сторону эстетизма, появились представления о модерне, авангарде и я стал интересоваться всеми возможными «отклонениями» от нормальной литературы. (Смеется.)
— Есть ли у вас книжки с ценными автографами?
— У меня есть книжка Станислава Лема «Высокий Замок», которую он мне подписал и передал через моего польского приятеля, хотя мы в жизни с ним никогда не пересекались. Этот поляк мне при знакомстве сказал: «А вчера в Кракове я был у Лема и он весь вечер говорил о тебе и «Московиаде». Конечно, это меня растрогало, я не мог предположить, что Станислав Лем будет читать мою «Московиаду», еще ее и расхваливать. Как раз тогда «Московиада» должна была выходить на немецком, я обнаглел и говорю издателям: «А может, вы попросите Лема, чтобы он написал несколько предложений на обложку?» И они сказали, что это прекрасно, потому что он их автор. И он написал эти несколько предложений и потом через Радика передал мне книжку. А «Высокий Замок» — это особенная вещь, не типичный Лем, которого все знают как фантаста, а трогательные и точные воспоминания о Львове 20-х годов. И он мне эту книжку подписал на украинском языке. Вскоре его не стало, поэтому весьма возможно, что это была его последняя книжка, подписанная для кого-то.
— Как тематически книжки расположены по комнатам?
— На кухне чаще кулинарные. А прямо перед моим компьютером есть определенный набор книжек, которые мне важно видеть во время работы. Есть такие книжки, которые я читал и по пять раз. Эти книжки стали для меня означать какие-то этапы моей жизни, и я пытаюсь не терять их из виду. Как, например, один из центральных романов ХХ века (он у меня в русском переводе) — «Взгляни на дом свой, Ангел». Это Томас Вулф, американский писатель 20—30-х годов, который не дожил и до сорока. Этот роман, с моей точки зрения, по силе превосходит и Фицджеральда, и Хемингуэя, и Фолкнера — всех кого мы знаем как представителей большого американского романа. Я его впервые прочитал в 17 лет. Это такого плана литература, которую важно прочитать, когда герою романа столько же лет, как и тебе. В этом романе блестящие реалистические сцены перемежаются с сюрреалистическими отступлениями, с джойсовским потоком сознания. Когда у меня остановка в работе и я какое-то время не знаю, что мне делать дальше, беру и начинаю его листать.
Возможно, единственная библиографическая фишка, которая у меня есть, — это академический двухтомник, изданный в 1907—1909 гг. в Лейпциге. Это научный труд под редакцией выдающегося этнографа Владимира Гнатюка, который называется «Половая жизнь украинского крестьянства»: эти два грубых тома анекдотов касаются половой сферы. Один том — подроссийская Украина, второй — подавстрийская. Это ужасно интересно сделано: каждый из анекдотов приводится на языке оригинала, по-украински, но записан латинскими буквами, а затем в переводе на немецкий, и сопровождается комментариями. Прочитать это от корки до корки невозможно. Это хорошо в веселом обществе, на вторую часть застолья. Каждый из анекдотов сурово паспортизован: село такое-то, такое-то число, рассказал такой-то, записал такой-то. Если эти люди употребляли матерные слова в своем языке, то они зафиксированы. Это издание развенчивает миф о целомудрии украинского крестьянства. Здесь юмор иногда грубый, иногда чрезвычайно тонкий. Книга разделена на разделы: «Неверные жены», «Священники», «Цыгане», «Евреи», «Крестьяне», «Паны», «Грузины»... но это все приходится вслепую преодолевать. Купить эти тома через какой-то интернет-аукцион меня подговорил Андрей Критенко, киевлянин, театральный режиссер, который живет и работает в Германии, в Штутгарте. Семь-восемь лет назад он стал мне говорить, что мы должны поработать с ним над пьесой по этой книге. Эта вещь по библиографической стоимости, вероятно, на первом месте в моей библиотеке.
