Автор книги «Конец географии» не исключение; муж Людмилы Загоруйко — лауреат Шевченковской премии поэт Петро Мидянка — прожил в закарпатском горном селе Широкий Луг всю свою жизнь, бывая в Киеве, Львове, Праге и других городах лишь спорадически, на собственных литературных вечерах. В Луге он родился, тут его земля и дом, построенный еще при австрийцах.
«Конец географии» (издательство «Каяла») — четвертая по счету книга Загоруйко — живым, почти разговорным, пружинистым, как ручей, богатым и гибким русским языком повествует об этом тупиковом селе, конце цивилизации, за которым — только горы. Проза, густо замешанная на местном просторечии, с обилием румыно-венгерских ингредиентов, навариста и остра, как бограч.
«КАРТИНКИ С ВЫСТАВКИ»
64 «картинки с выставки» дают поистине энциклопедическое представление о жизни закарпатских русинов на примере одного села. Зарисовки-миниатюры калейдоскопически сменяются сюжетными рассказами, нередко импровизационными, в стиле «поэт издалека заводит речь, поэта далеко заводит речь». Так происходит, например, в новелле «Снег»: новогодняя мандаринка вызывает в памяти летний Тбилиси, где за героиней с места в карьер бросается ухаживать знойный южанин, да так ухарски и напористо, что Людмила (а это автобиографический текст) впервые в жизни почувствовала себя желанной и сочной, как та самая мандаринка.
Иные рассказы закручены в тугую спираль, не сразу разберешь, какой временной регистр перед тобой: история может начинаться с конца, сдвигаясь к середине, куда позже подтянется начало; но это — плюс.
ПРИРОДА И ЛЮДИ
Сюжетно книгу можно условно разделить на четыре части: жизнь с поэтом Петром Николаевичем Мидянкой — знакомство, начало совместного быта и различные перипетии, то забавные, то курьезные. Вторая часть — лица, портреты, характеры, истории и судьбы односельчан; тут много жирных мазков, рельефных теней, мрака, драмы. Третья часть — царство «жон», четвертая — шипящая сковородка местных нравов.
А тем — всего две: природа и люди. Природа — то карающий рок в непогоду, то благодать Божья — описана с гоголевским мастерством. А люди... Что это за люди? Как муравьи, они снуют по пересеченной местности, лезут в гору и бегут с горы. Топнут, грузнут, падают, встают, карабкаются. Их заливает, засыпает, они вынуждены постоянно откапываться, как героиня»Женщины в песках». Иначе — ты «ковдош».
Ковдош — калека, нищий, бессребреник, инфант. Но это не всё. Ковдош может быть человеком с руками-ногами, но не мочь или не желать «крутиться» и быть, как все. В городе «ковдоши» прячутся в толпе и сливаются с ней, их не видно; в селе же, особенно горном, «ковдош» у всех на виду, и соседи не раз об этом напомнят.
Общество, описанное в «Конце географии», — жесткое, монолитное, не допускающее никаких девиаций, цементирующее любую инаковость. Поэт Петро Мидянка, даром что автохтон, удивительно хрупок и неустойчив среди сельской громады, словно редкий цветок эдельвейс, выросший на скале. В широколужской оптике стопроцентный «ковдош», он, по-видимому, давно нуждался в человеке, который взвалил бы на себя тяготы домостроя, собственным примером стимулировал обустраивать птичий быт и вообще как-то налаживать практическую, меркантильную сторону жизни.
Более 10 лет назад таким человеком оказалась автор книги. Предприимчивая и расторопная, принципиальная, упорная, смелая, умеющая жить и имеющая, по народной пословице, «муху в носі», «филантроп» и «суфражистка» (это автоопределения), Людмила стала для поэта второй скалой, взяв «эдельвейс» под надежную и комплексную защиту, подарив ему новую крышу, новые стены, удобства и какое-никакое, но благосостояние. «Подарив», между прочим, и Шевченковскую премию, на соискание которой сам Мидянка не подался бы ни за что и никогда. «Хіба що після смерті»...
Выживать в современном городе — невероятно трудно. И все же здесь всегда найдется место и дауншифтеру, и фрику, и бездомному, и вечно пьяному художнику, и нищему искусствоведу. Не то в горном селе. Бездействующий в практическом отношении интеллектуал — сродни бомжу; он тут немыслим, его моментально пригвоздит к земле молния, снегопад или ливень, он просто не выживет. Обязательно нужны и дом, и вокруг дома...
О ТИПИЧНОЙ СХЕМЕ ЖИЗНИ МУЖЧИНЫ
В селе это знают очень хорошо, впитывают с молоком матери. Начиная с октября, а то и в разгар лета, всё трудоспособное мужское населениедеревни («люд») снаряжает торбы, выстраивается гуськом и устремляется «на чехи» — на заработки. (Интересно, задумываюсь в скобках, что будет теперь, когда «из чех» назад «в люд» их погнала «корона»). Вернувшись повесне, зазеленев долларами, они занимаются огородом и хозяйством, и экономят на всём, ведь инвестируется капитал исключительно в одно строительство; дать ребенку образование, например, считается не просто ненужным, но в чем-то и вредным (даже в школе, где Петро Мидянка работает сельским учителем, учеников мало, классы неполны).
«Родился — построился — умер», — пишет Загоруйко о типичной схеме жизни мужчины. Всю жизнь они строят. Строят и перестраивают, строят и достраивают, строят и надстраивают. Газды меряются друг перед другом кичливостью отделки, высотой и узорочьем забора и самого дома. В литературную ткань книги намертво вплелись запахи не только карпатского леса, пастбища, луга, лога, но и стройки: свежих бревен и досок, цементного раствора. А пчелино-мушиный звенящий летний фон брутально вытесняется конструктивистской симфонией болгарок, пил и пилорам.
С чистосердечием наблюдателя и участника Загоруйко подмечает все-все пресловутые «национальные особенности»: сплетенье христианской набожности и дичайшего язычества, веры и дремучих забобонов, сетует на вкусовую отсталость селян, которые, как те дети, падки на все яркое, малиновое, розовое, морковное, фиолетовое, кричащее. Снова и снова констатирует болезненную зацикленность на жизни другого и связанную с этим зависть. Зависть по отношению к соседям, которая парадоксальным образом сочетается с полной и абсолютной зависимостью от их мнения и оценок.
Загоруйко может рассказать историю о чем угодно. Например, о том, как поздним вечером к ним в дом ввалилась пьяная соседка и упала на пороге. А, упав, поднялась и ушла (новелла «Ночной визит»). О том, как специально пускают живность в чужой огород, чтобы сэкономить на корме. Как возводят друг от друга заборы (тут поневоле вспомнишь — «Сосед хорош, когда забор хорош»). О том, как оно бывает, когда отключают свет, и что чувствуешь, когда день напролет отбрасываешь снег, едва не задевая лопатой яркие панталоны петуха, стерегущего кур-дур.
ЩЕДРИНСКАЯ САТИРА, ГОГОЛЕВСКАЯ МИСТИКА, ЧЕХОВСКАЯ ЩЕМЯЩАЯ ИРОНИЯ, ДАЖЕ ЦВЕТАЕВСКИЙ САДНЯЩИЙ НАДРЫВ
Таланта рассказчицы, мастерства владения словом, умения удерживать внимание Людмиле не занимать. (Лишь замечу в скобках, что чрезмерно много в книге, на мой взгляд, однообразия женских причитаний; случалось, их мерный ритм укачивал, книга выпадала из рук...).
Но, несмотря на изобилие гротескных ситуаций и комедийных гэгов, печальных историй и трагедийных коллизий, «Конец географии» — это не сборник хорошо рассказанных анекдотов и ловко поставленных драм. Это очень жестокая книга. Пожалуй, так правдиво и точно о нашем менталитете не писал никто. Хитрые, завистливые, подозрительные, мстительные, хвастливые, вечно себе на уме, готовые помочь, но за мзду, и всегда готовые вцепиться в волосы за копейку или метр земли, безответственные, необразованные, малограмотные дикари, полуживотные, гадящие на каждом шагу и чешущие языки, как свиньи чешут спины, — такова линейка типических черт наших соотечественников из самой колыбели украинства — села. Но это не «по Загоруйко» они так неприглядно выглядят.
Книга — только зеркало, в нем и автор отражается, и я, как читатель, на свой счет не обольщаясь, тоже отражаюсь в нем. Зеркало — единственно правильный прием, когда речь идет о таком зыбком, коварном и изворотливом понятии, как менталитет. За руку Людмилу не схватишь, у нее всегда наготове блуждающая улыбка неосуждения. Вообще, оценочная категория в книге неопределенна и размыта, она ускользает. И это правильно. Не авторское дело судить да раздавать оценки, пускай это делают критики или на худой конец читатель. Если захочет.
Вокруг рисунка на обложке, как защитный оберег, дана в строку строфа из Мандельштама: «Жизнь упала, как зарница, как в стакан воды ресница. Изолгавшись на корню, никого я не виню...» Вот так! Сама, мол, изолгалась, поэтому ничего личного. Только попытка понять, а, не поняв, просто и честно сказать об этом.
Напоследок о самом ценном.
По образованию Людмила — русский филолог, и самое ценное в книге — язык. Я бы даже сказал, что написана она для ценителей хорошего языка. Потому что, если выделить отдельно галерею фабул, по большей части ничего особенного здесь не найти. Похожие сюжеты, пересыпанные клюквой, можно встретить раскрыв любой женский журнал. А вот язык... Иные пассажи выписаны с такой обстоятельной ясностью и гипнотической суггестией, что у читателя может возникнуть эффект присутствия в описываемой обстановке. А использование «чужого» языка в изложении украинских реалий удивительным образом дает впечатление отстраненности, позволяет выдержать правильный тон, дистанцироваться.
Щедринская сатира, гоголевская мистика, чеховская щемящая ирония, даже цветаевский саднящий надрыв — все эти линии, влияния и мотивы, сплетающиеся и расплетающиеся, складывающиеся в узоры, радостно узнаваемые и легко подмечаемые, незримо соединяют мастерскую прозу Людмилы Загоруйко с большим островом большой литературы.
С этого маленького клочка земли, названного «концом географии», он, парадоксально, виден лучше всего.
