Громкие литературно-конкурсные скандалы, пафос итогового рейтингования и определение наиболее выдающихся книжных событий года, критика, аналитика и рекомендации для чтения — за всем этим незаметно теряется актуальность обычных разговоров с писателями. Обычных, то есть неспешных. Без декларативных заявлений, но с размышлениями об основных тенденциях современного письма. Без провозглашения трендов и названий, но с наблюдениями и характеристиками. Вот так решила поговорить с Людмилой ТАРАН, упрямо обходя «наилучшие» и «остропопулярные» темы, и поразмышлять о том незаметном фоне «большого» литературного процесса, без которого и собственно процесса не существует.
— Кажется, сегодня без скандала людям искусства не обойтись... В ваших текстах отсутствуют расчлененные труппы или слишком откровенные сексуальные сцены. Впрочем, в вашей первой прозаической книжке, «Нежный скелет в шкафу», можно найти откровенные вещи, которые касаются женской сексуальности. А вот в последней по времени выхода — «Артемида с ланью и другие новеллы» — вы уже не такая раскованная...
— Вопрос ваш нежно-провокационный. Когда писалась первая прозаическая книжка, многое, ранее не проговоренное, хотелось выразить. Для скандалов «в жизни и литературе» я уже, к счастью или к сожалению, не так юна (Смеется. — Д. К.). Относительно женской сексуальности, то по-разному ее можно описывать — и я не слишком была дерзкой в своих попытках и, по-видимому, уже не стану более дерзкой. Один уважаемый писатель похвалил меня, что я, описывая некоторые двусмысленные вещи, сохранила чувство меры.
— Чувство меры у каждого свое. Неужели не хочется вырваться в творчестве за определенные рамки?
— Люблю повторять слова Франко о том, что для штуки, то есть искусства, нет запретных тем. Однако сама не настолько смелая, чтобы выйти за определенные ограничения, поставленные самой себе. Например, не позволяю себе воспроизводить негативные фантазии, которые, бывает, посещают меня. Говорю: развивай позитивное воображение — это гораздо продуктивнее. Относительно «расчленения трупов» — некрофильства не люблю: когда вижу подобные сцены в фильмах, по-детски закрываю глаза. А вот недавно читала любимого британца Макьюэна, его роман «Невинный, или Особые отношения». Там как раз немало места отведено тому самому расчленению. И сделано это страшно талантливо! Как только я это почувствовала — пролистала именно те страницы. Можете показывать на меня пальцами, но я читать не могла. А в целом смелость в искусстве — это же не только воссоздание сексуальности или того, о чем только что вспомнила.
— Прочитала ваш рассказ «Фавн». Там довольно много разнообразных литературных аллюзий, не говоря уже об образе венецианского карнавала. Для чего вам столько ссылок, среди которых больше всего — западноевропейских? Что это за «опорные точки», вокруг которых вращается сюжет?
— Ответ, как по мне, прост: контекст. То есть там речь идет о герое, который претендовал, так или иначе, на роль поэта. Как-никак с детства писал стихотворения, его известный классик выделил, поддерживал. Следовательно, были у того героя соответствующие амбиции, культурно-художественного, так сказать, характера. Образование получил гуманитарное, которое, собственно, кормило его (даже если это накинутая режимом роль информатора, а позже — должным образом оформленная служба в органах). А дальше этот герой наслаждается странствиями в старую добрую Европу, и в Карловых Варах догоняет его смерть — как здесь не отослать читателя к элементарной аллюзии: «Смерть в Венеции» Томаса Манна (между прочим, моего любимого писателя)?
— В вашем литературном творчестве вообще густой культурологический фон — не боитесь, что людям малоинформированным станет тоскливо читать без понимания в подсказках?
— Видите ли, представляю своего читателя (конечно, не массового), но подобного мне самой: что-то он или она должен был бы (или должна бы) знать или слышать. Не думаю, что у меня такой уж густой культурологический фон. К сожалению. А в целом говоря, хочется же как-то разредить быт, которого в моей прозе не так мало, чем-то более благородным. Уверена: даже в наше время (может, тем более в наше время!) нужно не опускаться до публики (читательской или зрительской), а подтягивать ее — заодно и себя! — к чему-то хоть немного более высокому. Мне хотелось бы выразительнее, четче совмещать в своих текстах сознание «будничное», «ежедневное» с сознанием бытийным.
— Вы не так давно стали издаваться как прозаик, были заметные поэтические книжки. Почему перешли с одной дорожки на другую? Можете ли обозначить свою прозу как «прозу поэта»?
— По совести говоря, раньше никогда не думала, что буду писать прозу. Начала же литературную карьеру (третьеклассницей) со стишков! Но потом школьницей царапала что-то и прозаическое. Прошло какое-то время. И, как говорил Поэт, — «Лета к суровой прозе клонят»... Тарас Федюк пугает, что поэзия не прощает измены. Действительно, стихотворения сейчас иногда пишу, но в первую очередь заинтересована прозой — и как читательница также. Относительно «прозы поэта», то хотелось бы, чтобы писалась проза прозаика — потому что таки это разные жанры. Если поэзия может и, наверное, должна быть, по тому же Александру Сергеевичу Пушкину, «глуповатой» (то есть, проще говоря, очень наивной), то проза нуждается в незаурядном интеллекте. По Ивану Франко, это — «дело ума». Вот здесь — существенная разница.
— Есть ли у вас опыт переводов, хотя бы технических?
— Было когда-то немного... Переводила с подстрочников латышскую и, кажется, молдавскую поэзию. Русскую — без подстрочников, конечно. Но убедилась, что это — не мой хлеб, не мое призвание. Во времена безденежья подрабатывала тем, что переводила с русского какую-то книжку энциклопедического плана для подростков. И не думала пользоваться электронным переводчиком. И снова убедилась, как надумана подобность наших языков — и лексическая, и синтаксическая, следовательно, и способы воссоздания мира. «Две большие разницы!» — как говорят в Одессе...
— Журналистика, литературоведение, путевые заметки (знаю, что у вас есть такие), поэзия, проза — какой вид литературного творчества все же для вас наиболее органичен? И за какой еще хотите взяться?
— С журналистикой я почти покончила, разве что иногда — какие-то интервью... Путевые заметки тоже немного свернула: решила впечатления вписывать так или этак в прозаические тексты. С литературоведением — то же самое: фактически не пишу. Как известно, всему свое время. Мне было интересно наблюдать на собственном опыте, как один и тот же человек может писать в разных ключах или, наукоподобно говоря, в разном дискурсе. Вот работала в «Вечернем Киеве», точно почувствовала: газетный язык — это одно, литературоведческое исследование — другое, проза может совмещать разные стилистические слои... Это своеобразное перевоплощение требует органичности на каждом уровне. А что уже получается — судить не мне.
— Какую мужскую прозу, современную украинскую, вам интересно сегодня читать? Видите ли отличия между женским и мужским письмом у молодых украинских писателей?
— Мне интересен и Валерий Шевчук, и Юрий Андрухович, и Василии — Шкляр и Портяк, и Тарас Прохасько. У последнего, между прочим, я заметила определенные черты феминного письма. Именно поэтому его тексты приобретают пронзительность, чувствительность, чуткость, впечатлительность, особенный эффект перетекания времени и пространства. Это «феминное» восприятие и воссоздание мира базируется не на «мужской» рациональности мышления, а прежде всего на «телесных» связях с реальностью: через цвет, запах, вкус, фактуру, которые просто-таки любит автор.
Относительно отличий в письме молодых, то они действительно существуют, хотя часто и «девушки», и «юноши» пытаются «переплюнуть» друг друга в грубости или вульгарности. Убеждена: не может какое-то письмо быть лучшим, скажем, «мужское», а какое-то — худшим, «второсортным», например «женское». Исконное, оригинальное, своеобразное — вот такими должны быть критерии, как по мне.
— Какие бумажные книжки вы все еще покупаете, несмотря на цены и другие приоритеты? Собираетесь ли переходить на чтение с ридеров?
— Начну с конца. Я человек консервативный относительно чтения. Для меня взять книжку в руки — уже ритуал, то есть небудничность. Испытываю потребность чувствовать фактуру и цвет обложки, запах страниц... Не могу читать художественные тексты с экрана компьютера. Не чувствую эстетического наслаждения! Да и интеллектуального. А нуждаюсь в них. Поэтому ретроград я в этой сфере.
В моей «хрущевке» все меньше места для книжек, поэтому тщательно отбираю их для своей библиотеки. На последней книжной ярмарке купила избранное Игоря Костецкого и Нины Бичуи, «Духовные беседы» владыки Софрона Мудрого, много детских книжек — на подарки. И вот к Новому году по традиции подготовила родным книжки: это же, как известно, лучший подарок.
— Много путешествуете, есть ли любимые места в Киеве?
— Жаль, что в последнее время очень редко переживаю состояние удивления именно в родном Киеве. Впрочем, есть одно место, где это чувствую: так называемый новый ботанический сад. Всякий раз там ожидают меня маленькие чудеса. Вот выгуляла себя на выходных и увидела, какая трогательная земля под снегом — смиренная и притихшая. А, может, это я приписала ей свое настроение?..
