Яркие, выразительные детали, за которыми, — неумолимая и благословенная быстротечность времени, изменение жизненных ориентиров, точность человеческих характеров. Кроме всего прочего, в новом романе Григория Гусейнова «Возвращение в Портленд» запомнилось мне замечательное описание инсайта, случившегося с главным героем.
При чем здесь Портленд — оставляю интригу потенциальным читателям, которые возьмут в руки красивый том.
— Григорий Джамалович, сложилось впечатление, что из всех лауреатов Шевченковской премии последних лет вы — едва ли не самый активный писатель. Вот порадовали читателей свежим произведением — «Возвращение в Портленд». Как автор определили его «романом в дневниках и письмах» и в одном из публичных выступлений признались, что это — своеобразная мистификация, построенная на условных дневниках главного героя и письмах его девушки из Львова. В издательской же аннотации замечено, что текст написан как non-fiction. То есть имеем документальное произведение? Тем более, что в одном из интервью обмолвились: «Такие дневники действительно существуют. К сожалению, человека, который их писал, больше нет». Я прочла «Возвращение в Портленд» и очень сомневаюсь, чтобы вы присвоили чужие дневники и письма. Так все же мистификация?
— Выступая недавно в Кировоградском педуниверситете, пытался убедить, что ни в дневниках, ни в письмах, которые действительно существуют, ничего не менял, но мои аргументы оказались малоубедительными. Я думаю, сложилась типичная литературная ситуация: нашелся весомый повод, чтобы родилась такая книга. И вот она есть. Хотя действительно налицо и дневники, и письма. И эта сторона в книге мной изложена честно. Одинокий цветок на обочине дороги стал поводом для написания блестящего романа одного известного писателя: бомж-грузчик под продуктовым магазином был каплей, с которой начался один из лучших текстов Юрия Трифонова... Не хочу себя ни с кем сравнивать, но, читая письма и заметки моего приятеля, сохранившиеся с шестидесятых годов, осознал, что это звенья своеобразной цепи, которая ведет меня в прошлое, в чем-то шероховатое, в чем-то сентиментальное. В то же время автору, как известно, следует умалкивать об анатомии своего текста, а критики и без него найдут смысловые оттенки, причем автор о некоторых из них даже не догадывается. Что-то отсеивается, и тогда интересно наблюдать, а что же осталось? А поскольку ненавижу спешку, то «Возвращение в Портленд» рождалось очень медленно, сюжет создавал себя сам. И когда поставил наконец точку, то сам себе мысленно сказал: «Ты не должен ничего объяснять», и единственное, на что осмелился, — рассказать, почему и как книга рождалась. Я хорошо помню шок, когда стал листать чужие бумаги, в которых говорилось о нашей общей студенческой жизни в Киеве шестидесятые годы, — там было присутствие самого времени, наши мелкие и всеохватывающие желания. А как это истолковывалось не у филолога, а вчерашнего школьника из глубинки, не знаю. И тогда под впечатлением от такого смещения времени стал ходить по Киеву нынешнему, побывал в местах, которые помнили нас восемнадцатилетними, и это уже были мои собственные смыслы будущей книги. Не секрет, что, желая или нет, в книге должна возникать загадка. Есть ли она в «Портленде...», скажет читатель. В конце концов, верить писателю не обязательно и не всегда нужно, потому что всю правду о своих книгах он не знает, поскольку существует способность самого текста порождать разные прочтения, причем такая возможность никогда не исчерпывается.
— Я бы скорее определила жанр как ретро-роман. Там множество деталей, которые очерчивают очень конкретный, для многих узнаваемый дух времени. Чтобы его воспроизвести, вы сами должны были вести подробный дневник, записывать детали, настроения, топографические нюансы и тому подобное. Не так ли?
— Когда я стал обрабатывать чужие тексты, от которых отталкивался, то оказалось, что мой подробный дневник, на существовании которого Вы настаиваете, действительно сохранился во мне, хотя об этом я не подозревал. Те, кто знает предыдущие мои книги и читал исследования, например, профессора Григория Клочека о функции факта, очевидно, заметили, насколько близка и важна для меня работа в библиотеках, архивах (в конце концов, этот оттенок ощущается и в публикациях «Курьера Кривбасса!», где изначально существовал раздел «Истоки»). Известное определение Юрия Тынянова о том, что как романист он начинает там, где заканчивается документ. Я тоже пытаюсь почувствовать энергетику документа.
— И все же ваши герои — а это в основном Николай из Городища на Черкащине, который учится в столичном железнодорожном техникуме, и его девушка Люда, которая живет во Львове, — на мой взгляд, типичные и нетипичные для конца 60-х годов прошлого века. 17-летняя Люда рассуждает, как будто намного взрослее психологически. Николай, не гуманитарий, культурологически подкован куда лучше, чем студенты тогдашнего или же нынешнего филфака. Что на это скажете?
— Скажу, что вы очень внимательный читатель. А я помню, как наша староста, киевлянка Ольга Проценко, услышав, что два провинциала, я и мой приятель, не пропускаем симфонических концертов в филармонии, иронически сказала: «А что, теперь и селян допускают слушать Шостаковича?» В вашем вопросе вижу своеобразный спор со временем. В какой-то степени для сегодняшнего поколения тогдашнее поведение молодежи — не совсем понятно. В то же время уверен, что приблизительно в те же годы и вы охотно ходили слушать в опере Мирошниченко и Гуляева, знали по имени звезд итальянского и французского кино. Мы были бедными и не всегда уверенными в себе, это правда. Но пытались везде успеть, а нашим знаменем была любовь.
— География событий, воспроизведенных в письмах и дневниках, — Киев, Городище, Млиев, Сибирь. Относительно загадочного Портленда — отдельная история. Свои краеведческие интересы и поисковый пафос вы так или иначе приписали Николаю и его товарищу Коллекционеру, которому вроде бы и досталось эпистолярное наследие друга. Отсюда микроистории о семье Симиренко, Сикорских, Максиме Рыльском и его музее. Вероятно, в какой-то степени оба юноши — альтер эго?
— Бесспорно, и Коллекционер, и Николай — это автопортреты. А что касается названия книги, то было бы очень плохо, если бы она что-то читателю навязывала. Название не должно сбивать его с толку, иначе обязательно произойдет разочарование. Признаюсь, что название существовало еще до появления книги. Загадочный Портленд — это прежде всего Жуляны и Киев, откуда мы направились в разные стороны и куда нам дороги больше не приводили. Но такое объяснение уж слишком схематичное. Потому что уже в этом заложено противоречие между обещаниями и возможностями. Мы жилы надеждой, у которой изначально были обрезаны крылья. Для сегодняшней молодежи эта вещь не понятна. Но уже первые встречи с молодыми читателями «Портленда...» меня удивили: оказывается, они читают книги преимущественно те же, которые читали и мы. Они знают музыку, которую любили мы. Мы самостоятельно пытались учить английский язык, чтобы понимать тексты «Битлз», «Роллинг Стоунз», а они иностранные языки знают в десять раз совершеннее.
— Замечательное оформление романа, которое навевает ностальгию. Как подбирали иллюстративный ряд? Это Ваши личные снимки? Жаль только, что под ними нет подписей.
— Что же это была бы за книга, если бы в ней все объяснялось? Договоримся: пусть это будет еще одна тема для медитаций. Некая игра. Любил же гениальный серб Милорад Павич играться с читателями романами-кроссвордами, романами без окончания, рассказами-мистификациями... В конце концов, так ли много добавили бы подписи под снимками? Это же не учебник по арифметике. А вот то, что снимки не мои, даже интереснее. Я пытался найти двух девочек (теперь это, очевидно, уже пожилые женщины), которых фотограф-любитель снял когда-то на городищенском вокзале. Приобщились к этому и местные краеведы. Хотя понимал, что делать этого не следует. И обрадовался, когда поиски зашли в тупик. Писатель не думает о правилах, хотя это не значит, что он их не знает.
— Вы — неутомимый краевед. Сфера ваших интересов — преимущественно Юг Украины, к которому разжигаете интерес. Подготовили к печати антологию поэзии «Крицевий край» (в трех книгах). В шеститомнике «На землі, на рідній... Легенди та перекази Криворіжжя» впервые собрали народные рассказы, легенды о прошлом Приднепровья. Как успеваете осилить такой массив материала?
— Возможно, это зовется вдохновением, возможно, банальным долгом, а на самом деле — обычная повседневность. Хотя и общепринято считать, что большинство наших усилий — напрасны.
