По большому счету, нынешний «Бегущий по лезвию 2049» Дэни Вильнева (Blade Runner 2049) и «Бегущий по лезвию» Ридли Скотта (1982) воплощают классический сюжет о восстании машин, который развивается в более глубокую, сугубо европейскую философскую коллизию об Ином. Ведь андроиды-репликанты, на которых охотятся полицейские-блейдраннеры — герои Раяна Гослинга в первом фильме и Гаррисона Форда во втором — дышат, истекают кровью, ненавидят, боятся и любят, точь-в-точь как люди; по сути, они являются нашими полноценными соседями на Земле. На этот вызов человечество отвечает привычно — насилием.
Первый Blade Runner прослыл оригинальным на то время стилем изображения будущего. Вильнев поступает иначе. По сути, параллельно сюжету о борьбе офицера, чье имя сокращено до кафкианского инициала К. (Гослинг), за свою идентичность разворачивается еще одна история — почти галюциногенное, сновидное путешествие сквозь все более причудливые ландшафты, в создании которых Вильнев, как показал еще его предыдущий фильм «Прибытие», является настоящим мастером. Такое переплетение событийного и визуального планов явно выходит за рамки требований жанра.
Ведь память — это всегда пейзаж. А личность — это совокупность воспоминаний. К. путешествует в сердце чужого фантазма, чтобы наконец стать собой, отыскать среди воплощенных не им сновидений свое место — а тем самым место и для других — иных. И заодно спасти мир.
Ведь его всегда приходится спасать не от кого-то чужого — от самих себя. От тех, кто забыл, что они — разумные существа, и что жизнь — только пробежка по лезвию бритвы между злом и добром.
А такое забвение — из худших.
