Наши воспоминания об ушедших друзьях избыточны. Мы не столько вспоминаем, сколько пытаемся договорить, дослушать, представить, как бы отреагировал наш друг на наши сегодняшние новости, о которых он не узнал и не узнает, но нам хотелось бы. Мы словно продлеваем их жизнь, растягивая ее, как тент, до того места, где мы сами сейчас. Общая узорная тень.
А иногда спотыкаемся их словах или идеях, на которые не обратили внимания вовремя. У Алика Сидорова, который вместе с Игорем Шелковским, сделал мировыми знаменитостями московских концептуалистов, идей было больше, чем возможностей их осуществить. Я помню, как Алик из омута советского времени предлагал создать новую островную Россию. Идея была проста, как анекдот: достать денег, купить остров, создать там что-то вроде земли обетованной для русских, а зарабатывать, продавая почтовые марки новой страны, члена ООН, а также все прочие атрибуты государственности на экспорт плюс открытки с видами экзотического острова.
Любой, кому эта идея кажется безумной (она на самом деле такова), представьте, что вы в заскорузлую эпоху Брежнева задумываете двуязычный, русско-французский журнал современного искусства, который будет делаться в Москве и Париже, а посвящён он будет небольшой группе художников-нонконформистов, о которых тогда никто не знал, кроме их друзей. И он это сотворил, несмотря на множество обысков и угроз со стороны КГБ, а журнал, в свою очередь, сделал тех, кому были посвящены статьи, самые известными и преуспевающими художниками современности.
Но я подчас вспоминаю другую идею Алика, на которую тогда не обратил внимания, как очень часто пропускал мимо ушей его фонтанирование экзотическими замыслами, которые он излагал во время наших многочисленных застолий у него в коммунальной квартире на Чистых прудах.
Это был 1988 год. Я обсуждал с Аликом идею литературного журнала, который мы в тот момент с Мишей Шейнкером начали воплощать. А Алик, слушая о том, чему журнал будет посвящён, и кого мы собираемся в него пригласить, сказал (возможно, реагируя на какие-то политические соображения, сейчас уже не вспомнить), что нам не надо ни с кем воевать, ни с каким союзом писателей и толстыми советскими литературными журналами. Они уже не конкуренты, они построили свою Вавилонскую башню, ее не надо рушить, ее надо забыть, из нее надо выйти, она разрушится сама. Надо построить свою башню, свою с начала до конца, и к тому времени, когда она станет выше и лучше всех других, о той советской Вавилонской башне все просто забудут.
Ну, сказал и сказал. Мало ли что Алик говорил, попивая водочку или свой любимый херес, или ледяной брют, ему противопоказанный из-за диабета. Вытирая руки о подол скатерти, свисавший на колени. Даже не знаю, почему я вообще эту метафору запомнил, тем более что метафора была противоречивой.
Алика нет уже десять лет, Димы - не буду считать, но я очень часто думаю о тех словах Алика, которым, получается, уже 30 лет; только-только началась перестройка, и вот оно как все обернулось сегодня. В кале и парше Россия, и выхода никакого нет, все только ухудшается год от года, и как это все получилось, если в том же 1988 все было как бы на месте, без радужных надежд, но и без отчаянья по той же самой причине, что никаких надежд не было изначально.
Что же сделали не так? Кто создал эту ситуация обмана и морока, в которую с такой радостью ухнула страна, всегда с дурной наследственностью, всегда плохо понимающая смысл социальных правил, но что бы так - с размаху, мордой об тейбл?
Конечно, можно опять нести на чем свет стоит Путина и чекистов, которые обманули, заманили в западню большую, дебелую девку, смутив ее радужным замужеством с хорошим таким рабочим парнем, сделавшим большую карьеру на незаметной службе родине. То есть народ русский - наивный и доверчивый до оголтелой глупости, и его можно поругать, и подлую власть, всех обманувшую, туда же.
Но давайте посмотрим на себя, мы-то, умные-разумные, не обманулись, не приняли говно за конфетку при всей нашей культурной вменяемости и опыте недоверия к муляжам? Я не буду говорить о той золотой советской молодёжи, столичных мажорах, которые ещё при совке сторонились нонконформизма и совка в равной степени. Они не хотели марать себя сотрудничеством с мерзким совком, но и нонконформистов не любили за максимализм. За отсутствие социальной перспективы.
Именно они, как только началась перестройка, бурно и искреннее влились в число ее не просто сторонников, а таких заместителей и советников прорабов, сделав все самые известные перестроечные проекты - газеты, телеканалы, сайты, информагентства, издательские и прочие бизнесы, которые разрослись и стали, собственно говоря, той перестроечной Россией, в которой мы все жили.
Ещё они становились советниками кремлёвской администрации, политтехнологами, политконсультантами, с помощью которых немая номенклатурная перестроечная власть обретала голос, язык общения. Тот самый язык, на котором и создавались основы пропаганды, заманившей впоследствии своими сиренами перестроечное общество в путинские объятия.
Но что с этих мажоров взять? Они всегда хотели если не продаться, то продать свой социальный капитал подороже, без грязи, не подло, не дешево, чтобы и жить хорошо, и пальцем не показывали, и дети не презирали. И хозяин был не дурак. Да, с их помощью была построена ельцинская Россия, незаметно трансформировавшаяся в путинскую.
Но что и как делали мы, те, кто имел нонконформистский опыт, кто ни за какие коврижки не был способен сотрудничать с совком, кто был недоверчив и культурно предупрежден; что сделали они, максималисты, в перестройку? А они тоже очень быстро поверили, что вот эта перестроечная хибара, этот дощатый со щелями барак, наспех сколоченный из номенклатурных досок, щитов, краденных со стройки коммунизма, вместе с плитами своего, доморощенного, честного ДСП и стеклопакетами, присланными доброхотами с Запада, - и есть свободная Россия.
Я помню, как меня удивило, когда самые близкие и умные друзья начали печататься сначала в этих прибалтийских, а потом и московских журнальчиках, которые делались быстро перестроившимися тайными либералами из советских редакций, а на самом деле обыкновенными стеснительными конформистами.
Там была, конечно, очень тонкая такая граница, неуловимая грань между обыкновенным желанием любого пишущего иметь читателя за пределами самиздата и лёгкой уступкой, смысл которой состоял в том, что ты как бы говорил: да, это была такая мерзкая советская контора, но вот пришли новые времена, скорее всего, новые люди, да, название осталось, но время сейчас другое, мы живём в новой эпохе.
Это, конечно, и был главный фокус самообмана. Мол, мы живём в новой эпохе, и пора позабыть о подполье и его недоверии и ненависти ко всему советскому. Нет уже ни советского, ни антисоветского, а есть новое время, освободившееся от былых оков. И в этом новом времени можно и нужно жить по-новому, иначе ты останешься замшелым маргиналом. Из газовой котельной на Малой Московской.
Следующий шаг был уже почти очевидный. Все те же смелые, умные и непримиримые стали вступать в эти Союзы писателей и Союзы художников. Ведь они уже не советские, а российские. Да, эти союзы имели ужасную репутацию, они состояли из конформистов, доносчиков и подлецов с талантом или без, но теперь там уже другие люди, и вот А вступил и Б вступил, а у них - незапятнанная репутация.
Эта вера, что вот указанная конструкция под названием перестройка - пусть там полно советских конъюнктурщиков, но ведь все теперь новое, новые слова про свободу, европейский дом - и есть новая эпоха, от которой не западло принять лавровый венок и вообще славу.
Потому что следующим шагом и стало принятие почестей этого мира, да и как иначе? У нас одна жизнь, и она так сложилась, что пусть как бы на старости лет, но дождались мы признания наших заслуг. Вдруг оказалось, что в этой странной общественной ненадежной конструкции нашлось достаточно кропотливо умных, довольно молодых и вполне образованных, которые поняли, что не Вознесенский с Евтушенко - соль земли, а мы.
И что здесь дурного? Да ничего, кроме того, что вот так незаметно мы сами стали одной из опор того самого сарая, который стали городить и обживать тысячи и миллионы наивных и не очень; и многие заглядывали в окно и говорили начерно шепотом, видишь там даже А и Б, значит все в порядке, они люди опытные и недоверчивые, но раз и они говорят, что это не сарай, не барак, не ловушка для лохов, а новая эпоха, значит, пора, и нам можно с ними. В новую жизнь.
Собственно, так и была построена ельцинская и путинская ловушка, которую легитимировали, объявили нормальным жильём, многие, если не все, в том числе знаменитые нонконформисты, которые поверили что это лабуда - и есть норма. И зубную пасту нельзя загнать в тюбик, и фарш нельзя провернуть назад, и обратно в совок вернуться невозможно.
Я говорю об этом, в том числе потому, что 30 лет назад Алик Сидоров, обсуждая со мной идею нового журнала, с обычной легкой трещинкой в голосе сказал: стоит строить свою Вавилонскую башню, не ходите к ним, не дружите, не боритесь с ними, только сами. Вот я и думаю, что если бы мы поступили так, как советовал Алик, не было бы того, что мы имеем сейчас? Ведь эта путинская бездна построена и с нашим участием, мы тоже строили ее, думая, что живём как бы отдельно от всего этого профанного и постсоветского, а на самом деле строили и обустраивали коридоры и этажи этой бездны, в которой пропадаем и пропадём. А почему? Захотелось аплодисментов при этой жизни. Себя обманули и других.
