В детстве, на летних каникулах мы с братом ездили в пионерлагерь имени Юрия Гагарина в Евпатории. Лагерь был большой, хорошо устроенный, имел стадион и оркестр. До моря приходилось добираться через город, не очень далеко. На дискотеках крутили не только советскую эстраду, но и кое-что из западного рока. На одном концерте закрытия смены на стадионе выступал ансамбль, который очень зажигательно спел свою версию бессмертного и всемирного хита «Венера» с собственным украинским текстом, где в припеве вместо цепкого She`s got it (воспринимаемого русско-украинским ухом как «Шизгара») звучало «Козаки! Запорізькі козаки!»
В Крыму я впервые увидел дельфинов в их стихии, а не в аквапарке — дюжину черных блестящих спин, перекатывавшихся в волнах в километре от побережья, а еще — самый настоящий смерч в районе Арабатской стрелки. Как-то, в ненастье, перед нашим пляжем из низких облаков вытянулись два дымных хобота и сомкнулись со штормящим морем. Один смерч короткий и толстый, другой — длинный, извилистый, тонкий. Они походили на двух клоунов в цирке — набеленные, вертлявые Толстый и Тонкий. Покружили немного у берега и с шумом удаляющихся водопадов ушли в море.
На следующий день у ворот пансионата уже вовсю торговали черно-белыми фото давешних торнадо по 20 копеек — не самая маленькая цена по советским меркам.
В бухте Ласпи под Севастополем прошли несколько счастливейших дней, залитых солнцем. В Форосе тоже было хорошо, но, правда, по берегу иногда ходили наряды милиции, что смущало. Лучшее крымское место моей взрослой жизни — Новый Свет. Очень уютный городок в горной чаше у моря, и завод шампанских вин под боком. До самого Судака все побережье — цепочка диких бухт с нудистскими пляжами, самый настоящий хипповский рай. Даже постригшись в налогоплательщики, я все равно туда ездил.
Коктебель слишком суетлив и шумен, но там есть дом Волошина. Среди забегаловок он кажется воплощенной репликой из иной реальности; в нем настолько красиво и покойно, что уходить не хочется совсем.
На склонах гор подле села Наниково кустарники складываются в гигантские иероглифы. Внизу лежит полупересохшее солончаковое озеро — ровная, как стол, инопланетная поверхность. Там часто в небе кружат разноцветные планеры и парапланы; летающие тарелки тоже не удивили бы.
По плоскогорью недалеко от Симферополя, на высоте около тысячи метров над уровнем моря гуляют облака, называемые обезьянами. Ты стоишь среди солнечного дня, под ногами твердая каменистая почва, слева и справа — редкие деревья, и вдруг неведомо откуда на тебя несется стена тумана. На несколько секунд вокруг белое влажное ничто без ориентиров, а потом вновь — солнце.
Над Новым Светом, в горах есть волшебное место под названием Райская долина. Пейзаж действительно колдовской — заросший степными травами распадок с раскиданными там и сям валунами и соснами, обрамленный с двух сторон невысокими хребтами; идеальная тишина, нарушаемая лишь ветром. Однажды на закате, на дальнем склоне, в красный круг солнца на несколько секунд полностью вписалась сосна. Я ощутил себя внутри японской миниатюры.
В день, когда над Украиной ожидалось самое полное солнечное затмение за всю современную историю, я тоже был в Новом Свете.
Цикады, до этого заглушавшие даже музыку из дешевых ресторанчиков на берегу, разом замолчали.
Гористый берег, сосны, можжевельник, дома, море, весь Крым погрузился в странные, нездешние сумрак и тишину.
***
К чему это все?
К тому, что украинская история никак не забудет, что читать ее без брома невозможно.
