Это, по первому восприятию, парадоксальное определение в ходу в одной семье уже лет 20. Их малыш, который нынче, естественно, взрослый, в своем детстве подрастал рядом с мамой и бабушкой, как и все дети, впитывал от них и эмоции, нюансы и словечки. Обе его любили, но совершенно по-разному чувствовали на вкус саму жизнь. Если мама сорванца чем-то восхищалась, а это было часто, то восклицала: «Какая прелесть». Бабушка тут же сокрушалась: «Какой кошмар». Кроха поняла все по-своему и употребляла это восклицание одновременно, уверовав, что не ошибется — ведь все, что происходило, по его разумению, было кошмарной прелестью. Это воспоминание всплывает очень часто, может, и немотивированно, но всегда поражает своей прицельностью, хоть понятно — это вопреки. Подруга, у которой 14-летние двойняшки, бойкие, спортивные девчонки (мы еще с английских курсов вместе 19 лет, значит, знаем подростков с пеленок), знает — они разные как были еще при рождении, так и продолжают подтверждать ежедневно. Недавно позвонила маме младшая на пять минут Верочка и печально сообщила: «какой кошмар, у нас в школе — каратин». Через десять минут позвонила старшая на пять минут Поля с радостным криком: «Ура, у нас карантин». Вот так все и идет, и очень даже чудненько, считают их родители. Мы разные, а это полнокровней и намного интересней, чем тусклая жизнь. Признаюсь, не люблю, когда говорят — серая жизнь, чем обижают дивный, интригующий своим самодостаточным спокойствием, мой любимый цвет. Мне кажется, он лучше других оттенков умеет подчеркнуть особенность, непохожесть, при этом ему не надо лезть из кожи вон.
В эти непростые дни то ли вирусной предпаники, то ли уже скрытой паники, не берусь судить, меня сильнее всего раздражает телевизор. Иногда хочу набросить на него медицинскую маску, чтоб никого не заражал. Нет, не хроникой событий, она необходима, а тем, что приглашают в студию людей, которые не имеют никакого права кого-то учить. Особенно стараются непопавшие в нынешний созыв под купол. Если им удается проникнуть в студию, уверенна, по собственной инициативе, уж так распинаются. Недавно один гуманитарий, не работавший в своей жизни нигде, кроме Рады, оказавшись на последних выборах вместе со своей партией ниже всяких рейтингов, указывал медикам на их просчеты, на то, что надо было поступать не так, а иначе в критической ситуации. Я так и не поняла, это уже «какой кошмар, какая прелесть» или откровенное оскорбление не только медиков, хоть в первую очередь именно их, но и каждого, кто слушал эти примитивные виртуальные рекомендации, по сути, профессионального болтуна, к тому же, не поражающего чем-то новым. Как же ему хочется, а это очевидно, опять под хлебосольный купол, снова торговать любовью к Родине, поучая и поучая за деньги, намного превышающие доходы основной массы врачей. Мне надоело слушать болтунов, хоть и не стану (незачем, и так ясно) анализировать нищенское состояние нашей медицины (особенно после умопомрачительной Супрун), но все же расскажу одну историю, которая произошла в моей семье. Может быть, и не стала бы вспоминать события двухлетней давности, а они еще свежие, но такой оголтелый набор критики на всех врачей без разбора сорвал меня с тормозов и решила семейный документальный фильм освежить.
Прилетев из загранкомандировки, сестра еще в киевском аэропорту почувствовала себя как-то странно, удивила некая невесомость, болтанка в голове, правда, без кашля, насморка и прочего, но почему-то ей было странно жарко, рассказывала нам. Одним словом, недели две она все размышляла, почему эта усталость не проходит (предположить что-то более серьезное почему-то не пришло ей в голову) и, наконец, решила померить температуру. Правда, другая сделала бы это давно, но как есть: термометр показал 37,8. Такое вялотекущее состояние, надо сказать, выматывает очень прицельно, аппетит совсем пропал, но она не радовалась, что худеет, хоть чувствовала себя, по ее выражению — лужей, просто лужей под ногами спешащих. Лежание дома ничего не давало, хоть и пила по заочным советам знакомых врачей антибиотики, но в один из дней все заштормило по-крупному — ни вдохнуть ни выдохнуть. То ли сердце, то ли легкие, может, все вместе, но состояние стало резко ухудшаться. Родственники были все на работе, и она, живя одна, вызвала скорую, объяснив, что жуткие боли в сердце или возле него. Приехала бригада из врача и фельдшера, как и положено, но больная особенно запомнила врача — необыкновенно добродушного, даже убаюкивающего. Осмотрев, врач дал распоряжение об инъекциях, чтобы снять остроту, и категорически настоял — в больницу, причем, в реанимацию. Сестра начала умолять — не надо, уже легче, не хочу в больницу. Еще минут 10 врач наблюдал за ней, убеждая — только в стационар.
Читать, возможно, нудно, но впечатление сестры, которая, к счастью, о наших больницах имела весьма смутное, но устрашающее представление, так как практически впервые попала. И сразу в кардиологическую реанимацию народной Александровской больницы. Конечно, была готова к самым суровым условиям, хоть ей было так плохо и страшно, что не до этого, но может, оттого ее первое впечатление от отделения так четко запечатлелось не только в ее памяти, но и у нас. Стерильная чистота вокруг, в палатах регулярная уборка и прицельное наблюдение за лежащими, выполнение назначений врачей строго по часам, а в этом сложнейшем отделении, где и ночью горит свет, так как привозят новых больных или кому-то стало плохо, — все без суеты и вовремя. Самое же главное, к ней, по сути, тут случайному человеку (ни инфаркта, ни аритмии..., а сердечная острая боль маскировала другие загадки) относились с таким вниманием, приглашая все новых и новых консультантов, чтобы нащупать причину такого состояния. За 10 дней, проведенных в реанимации, было проведено, наверное, до 80 разных анализов, в том числе и в других специализированных клиниках и институтах, а картина оставалась туманной. Ни в отделении, ни в еще трех институтах не могли понять — откуда такое мощное воспаление, такая тревожная неспокойная кровь. Что сказать — счастье, что попала сестра к настоящим профессиональным спасателям в режиме 24/7, хоть сама видела, как завотделением между консультациями, операциями, обходами помогал санитаркам перевозить кровать с больным в операционную, и все это без чванства, без замечаний при всех, с неубывающим терпением спасая ее, ведя с первого дня, ища причину симптомов, которые лихорадили, заставляя многие органы сигнализировать о беде, и, знаете, спас, подбирая, комбинируя, советуясь и споря, а армейская дисциплина в его отделении — это комплимент. Надо сказать, что привозят сюда больных только по скорой помощи, часто с улицы, а не по блату или за звонкую монету. Во всяком случае, так было с сестрой. Потому ни она, ни мы, ее семья, не можем слышать, когда всех врачей без конца ругают, унижая, по сути, травмируя, насаждая неверие в своих силах. История болезни сестры была названа в отделении и научных институтах — интересным медицинским случаем, хоть это был по сути — кошмар, но всегда рядом может жить и обнадеживающее, нетравмирующее слово — прелесть.
Бывает, что они совсем рядом.
