В воскресное утро, гуляя по полупустому городу, привычно вооружившись только вниманием, жаждала нащупать некий след наслаждения, в первую очередь, в беге от попкорновых сюжетов и предложений, и попробовать найти что-то более полновесное, другой плотности, может, нечто сюрреалистичное, одним словом — напеть свой мотив. Мысленно эти ожидания одевались в неожиданные цвета — от сочной малины до морской бирюзы. Движение транспорта по Крещатику уже по-воскресному перекрыли, вот и устремилась именно туда, испытывая некую-то первобытную, детскую радость от упругости намерений, и даже некое осуществление желаний будто принимаю парад зрелого лета. Странно, и это от такой, вроде, чепухи, но, знаю, вездесущие психологи сразу бы с умным видом объяснили бы, что нарушать даже не нарушая это... Дальше не знаю или забыла, не до того. Я иду искать, кто не спрятался, не моя проблема.
По дороге встретился рынок, да и как иначе, он ведь на самом что ни есть бойком месте, но заходить туда не собиралась — к чему будоражиться ценовым сегментом, который и закаленных жалит, но настроенческий зигзаг решил иначе и подсказал — подпитай тонус сочностью — ведь там все как на золотой полке, а моя прогулка спутает кого угодно. Кто-то из продавцов обрадуется, мол, заглянула пани — упитанный кошелек, а не та, что только смотрит. Непонятно, почему шла особо живенько и бодренько, как бывает в дни, когда чувствуешь себя удачливой, а в моем случае, и от удовлетворения от четко контролируемых, нет, не доходов, а расходов — покупать-то не собиралась, но руки сами потянулись к солнечной тоненькой, легкой со здоровой чистой кожицей яблочной сушке. Зачем-то заглянула в невесомый полупрозрачный и кружевной диск, показалось — встретилась с сюжетами детского калейдоскопа. Сушка-заманушка была пропитана солнцем и светясь от этого, сумела срежиссировать мои мысли скомандовав самоуверенно — слушай и отвечай, ведь эмоциональная память — уже творческий процесс. По выставке «Всі свої» уже бродила со своим украшением на шее — легкомысленным яблочным кружочком на ниточке, его мне подарили на рынке, услышав от меня такой восторженной поток похвалы их товара, что, возможно, подумала, день должен быть удачным. Кстати, я подумала тоже самое. В элегантном полукруглом зале, где предложения мастеров расцвели летним вдохновением, у витрины с украшениями приостановил вопрос: из чего ваш кулон? Сначала даже не поняла, а потом засмеялась — я повесила ведь яблочный кружочек, как амулет и вот он уже имеет своего первого зрителя. Как мило, забавлялась, примеряя соломенную шляпку и хоть уловила — мне не идет, продолжала прикладывать все новые и новые, хоть солидные «дамистые» шляпы никогда и не носила, но канотье из льняной соломки затронуло своей вечной стильностью, да и изяществом исполнения, к тому же, за 10—12 евро, естественно, в гривнах, в Европе и не купить такую прелесть. Как молодежно, озорно, уговаривала себя, и не купила. С моей профессией и страстью мотаться по городу, канотье где-нибудь сдует, и не замечу. Внезапный порыв ветра на великолепной террасе — продолжении зала, подтвердил — была бы одета шляпка, он бы позабавился на досуге. На террасе, выходящей на аллею художников, как бы выплывающей из Андреевского спуска застыли все — неповторимые киевские дали открывающиеся отсюда были так графично четки, без утомительной бутафории, будто дресс-код black tie был оговорен заранее. Собственно, так и было — убранство ресторанчика на террасе с его черно-белой игрой шезлонгов (белое дерево и черное полотно сидений) минималистических продуманных столиков — все совпало. Хотелось помолчать и не только мне. Рядом молодой художник закрылся мольбертом от всех, да еще и ширмой-плакатом, текст на котором даже сфотографировала по привычке, впрок. И он пригодился — уж больно был удалым да самодостаточным, хоть, может, незнакомый художник сам где-то одолжил чужое слово, чуяв с ним родство, вот и сумел упрятался, уединился в таком многолюдье. Сразу решила — тоже пригодится, вот прямо сейчас, возьму эти слова и подарю всем: «Художник понимает, — прочитала, — зачем ему та или иная краска. Вы не знаете, зачем вы ему нужны, так же как пятно красной краски не знает, зачем оно в картине, но художник знает, зачем мы все там».
Пожалуй, такую емкую фразу хочется расшифровывать не раз и не два, но этому парнишке она точно добавила и уверенности, и чувства превосходства, и его нащупываемый пейзаж подтвердил его отважными мазками, хоть довольно нахальными и кусачими. Мальчик не простой, махнула ему уходя своим счастливым яблочным кружочком, пожелав успеха, и направилась за новыми красками уже для своего словесного натюрморта.
Иногда полезно смотреть не только вдаль, но и под ноги, вот чуть и не споткнулась об корзиночку с охапкой свежей лаванды, из которой милая женщина вынимала стебельки и формировала маленькие букетики. Тут же зачем-то пошутила — откуда, мол, не из аббатства ли Сенанк, известного своими лавандовыми полями, не из Канн ли, где в прошлом году, понимая разницу между лавандой и лавандином, выискивала правильные подушечки. И тут же поделилась с заинтересовавшейся цветочной хозяйкой: лаванда растет на высоте 800 метров над уровнем моря, а выведенный лавандин — на высоте 200—300 метров. Запах, кстати, почти не отличается, веди он неповторим и всеми любим, даже молью. Уточнение для тех, кто надеется ее испугать — нынче моль ценит прекрасное и ест все. Женщина протянула мне милый букет и неожиданно пояснила — она сама выращивает лаванду в Киевской области и свою поляну называет полем. Букет, его аромат поглотил полностью мое внимание, ведь огромная разница между запакованным сырьем в милую подушечку, что давно привычно, и этим буйством и щедростью зрелой, но еще живой, жаждущей влаги, свежей лаванды. Только минут через 40 подумала, как же так — вот встретился некий эксклюзив, ведь лаванда для нашего края — диковинка, а я не расспросила подробней, можно было бы и репортаж замесить. Да, этот волшебный запах ловко притупил реакцию, успокоил настолько, что бдительность и убаюкалась, захотелось не работать, а вспоминать что-то нежное, тихое, свое. И мне припомнилась недавняя прогулка, как ее назвала «Дождь в Ирпене». Мы тогда бродили под теплым дождем, остро понимая друг друга, вокруг было все напоено такой свежестью, что казалось — в этом окружении можно быть только красивым, стройным, жизнерадостным и молодым. Я долго слегка грустила, вспоминая тот ирпенский дождь. Он тоже пах лавандой и зрелым летом. И мы промокли.
