Когда я стеснялся быть романтиком, я говорил, что ученым я стал потому, что ненавижу рано вставать. Потом болезненный опыт научил меня, что ученых-циников не бывает, и я перестал стесняться. А еще жизнь в научном сообществе научила меня, что нет ничего интереснее защиты знания: додумывать любую мысль до конца, уметь отказаться от ошибочных решений ради достижения цели, делиться тем, что знаешь, и терять интерес к решенным задачам ради новых идей.
Может быть, благодаря тотальному безденежью наша академия, к неудовольствию иных бюрократов, превратилась в приют для удивительных чудаков, которые все еще стремятся к неведомой цели и занимаются своим одним-единственным делом. Люди, предпочитающие символы знания — книги, символам красивой жизни — деньгам, стали несовместимы с этой жизнью. Общество отторгает их, но не может избавиться от чудаков окончательно, потому что чувствует неосознанную необходимость в их существовании.
Если и можно формально артикулировать запрос, который общество на протяжении истории цивилизации выдвигало науке, то проще всего его сформулировать как «стабильная безопасность и много дешевой пищи». Однако первыми науками, возникшими в человеческом обществе, были далеко не самые прикладные — геометрия и астрономия (не стоит путать — отнюдь не астрология, возникновение которой в нынешней форме следует относить к XV веку, а именно астрономия известна в примерно неизменных методологических рамках с фараоновых времен). Этот удивительный парадокс, вероятно, и позволяет бывшим и нынешним чудакам выживать в одномерном мире: уважение к знанию базируется на подспудном понимании, что прикладной результат — это лишь плод, выросший на дереве, корни которого — фундаментальные науки.
Но общая индифферентность общества к деятельности тех, кто формирует интеллектуальный капитал не только нации, но и цивилизации, как-то уж слишком очевидна. Нам говорят, что наши ученые ничего не делают, что наша академическая система выродилась и не может воспроизводить результат? Это не совсем так: изменилась вся система мировой науки, и организм нашей науки адаптируется к этим изменениям с разной степенью успеха в разных областях.
В прошлом году в мировой физике произошло грандиозное событие: после нескольких десятков лет поиска в июле 2012 г. группа исследователей из CERN сообщила, что на детекторах Большого адронного коллайдера наблюдалась новая частица с характеристиками, соответствующими предсказанному бозону Хиггса. Значение этого открытия для теоретической физики элементарных частиц и теории Вселенной понятно пока в основном специалистам.
Я хотел отметить другое: среди исследователей, составлявших большую интернациональную команду CERN и сделавших это — без преувеличения — великое открытие, было полтора десятка украинских ученых, сотрудников Национальной академии наук Украины. То есть все мы, не только Национальная академия, но и общество, имеем к этому открытию отношение.
Можно спросить: что нам всем с этих дорогостоящих игрушек международного консорциума теоретиков? Позволю себе одну провокационную аналогию.
В 1902 году супругами Кюри были открыты и исследованы явления радиации, в 1919 Э. Резерфордом были зафиксированы альфа-частицы. По сути, это были открытия переносчиков так называемого сильного фундаментального взаимодействия (одного из четырех, известных нам в материальном мире: сильного, слабого, электромагнитного и гравитационного), определяющего процессы, происходящие в атомах. Тогда мы смогли доказательно предположить, что же дает энергию звездам. А уже через 30 лет, в 1942 году, под руководством выдающегося физика Э. Ферми был запущен первый ядерный реактор, в котором была воспроизведена ядерная реакция. А в 1952 году была воспроизведена искусственная термоядерная реакция. Таким образом, мы вплотную приблизились к технической возможности воспроизводить источники энергии звезд всего через 40 лет после открытия переносчика взаимодействия.
Открытие бозона Хиггса в этом контексте может быть интерпретировано совершенно фантастическим образом. Это та частица, которая «дает» массу всем элементарным частицам, порождает гравитацию, а значит — всю структуру и свойства пространства-времени, определяет вид Вселенной. Означает ли его открытие, что после изучения его свойств мы сможем, как и в случае с радиоактивностью, воспроизвести само взаимодействие, то есть поведение пространства —времени, управлять его свойствами? Понятно, что с гравитацией все сложнее: все взаимодействия «работают» в условиях уже созданных гравитацией, гравитация же сама себе создает «площадку» для развития, а это — принципиальная разница. Но все-таки... Означает ли открытие бозона Хиггса, что, перешагнув неизвестные нам сейчас, но уже теоретически понятные рубежи, мы сможем управлять энергией черных дыр, изменять топологию пространства или создать машину времени? Звучит неправдоподобно, антинаучно и смешно? А как звучало бы в 1898 году (когда супруги Кюри приступали к исследованиям радия) предположение о возможности воспроизводства в искусственных условиях реакции, дающей энергию Солнцу?
И тут снова возникает тот же вопрос о социальной роли науки. О том, насколько готово общество принять возможности, предоставляемые такими открытиями, но при этом и разделить меру ответственности за возможные последствия такого рода открытий (все мы помним и атомную бомбу, и Чернобыль, и дискуссии о смысле прогресса и вине ученых).
Опыт подсказывает, что ни общество, ни национальные производственные и бизнес-элиты, ни правительства, как правило, не только не готовы разделять ответственность с учеными, но и принять даже позитивные последствия открытий зачастую адекватно не могут. И во многом это вина самих ученых. В свое время отказавшись от дискуссий со лжеучеными (и прочими знахарями, целителями, экстрасенсами...), будучи занятыми безденежьем, внутренними конфликтами, уверенные в своем непререкаемом авторитете, мы вчистую проиграли демагогам, предлагавшим простые ответы на сложные вопросы. Именно тогда ученые (или в более широком смысле — вообще «носители знания») утратили общественный авторитет. Нашему обществу больше неинтересны темы, комментарии к которым не укладываются в пять строк и не оперируют двумя-тремя трендовыми, но бессмысленными понятиями, раздающимися ежедневно в прайм-тайм в популярных шоу. Не видели смысла в дискуссиях с ПТУшниками? А диагностику ауры в планетарии не хотели? Теперь, нарастив жирок и обвешавшись липовыми дипломами, ПТУшники рвутся управлять и наукой, и образованием...
Вместе с общественным авторитетом ученые (а с ними — учителя, воспитатели, инженеры) утратили общественную поддержку. Общество больше не воспринимает их как органичную часть себя. И, разумеется, не воспринимает их достижения как свои собственные. Люди больше не гордятся достижениями своих ученых. Более того — просто не знают о них! Никто больше не выйдет на демонстрацию с плакатами «Космос — наш!»...
Отсутствие общественного авторитета, общественной поддержки интеллектуальной элиты — свидетельство серьезного социального кризиса и серьезной культурно- цивилизационной деформации нашего общества. И в этом, по большому счету, виноваты сами ученые.
Готовы ли мы сейчас вернуть обществу эти долги? Готовы ли мы рассказывать о том, что мы делаем? Не знаю... Но от этого зависит — что со всеми нами будет завтра. Во всяком случае, большая ответственность лежит на тех, кто осознает суть события, а значит, первый шаг навстречу обществу должен сделать ученый. Возможно, это будет шаг в пустоту, возможно, мы упремся в стену, но ученому не привыкать решать поначалу неразрешимые задачи.
Знания должны защитить ученые. Просто потому, что больше их некому защитить. И тогда — может быть — кто-нибудь захочет защитить ученых.
