Моя личная встреча с Маланюком была давней, еще университетской, когда мне в руки попал его некролог на смерть Рыльского. Кроме колоссального массива информации, меня поразил благородный тон текста, Евгений Маланюк все понимал, сочувствовал и благодарил Максима Рыльского за огромный труд по развитию украинского языка, культуры (в свое время я об этом писала подробно). Затем, работая в издательстве в перестроечные времена, я, конечно, немало слышала об этой незаурядной личности. Впрочем, не читала ничего. Ничего и не было ни в прессе, ни на книжных раскладках. Иногда что-то долетало из различных «голосов», которые в то время перестали «глушить». Его образ постепенно складывался из каких-то отрывочных свидетельств, о его участии как офицера в Первой мировой войне, февральской революции. И главное - как участника создания УНР, службы в чине старшины в Генеральном Штабе Украины, позже - адъютанта генерала Василия Тютюнника - командующего Приднепровской Армией УНР. Сейчас мы знаем гораздо больше - как тяжело воспринимал молодой поэт распад УНР. Какими тернистыми дорогами ему пришлось пройти на чужбине. С каким вдохновением и болью он создавал в своей поэзии образ степной Эллады. И ее антипода Черной Эллады, как олицетворение потери волевого, динамичного, государственного начала украинского народа. Как упорно боролся с малороссийством, считая его наибольшей болезнью - и социальной и политической. Он остро критиковал украинцев "в Украине и не в Украине сущих" за склонность к лирической рефлексии, пассивному созерцанию окружающей действительности, а не к адекватной волевой реакции на внешнюю угрозу. В противоположность этому Евгений Маланюк развивает целую комплексную теорию «мазепинства», центральное место в которой занимает пророческий образ будущего проводника Украины, который должен соединить государственный опыт Мазепы, патриотизм и дипломатический талант Пилипа Орлика, цельность мировоззрения Тараса Шевченко, в образе которого соединились поэт и государственник. Как же актуально сейчас это звучит!
А тогда меня в середине восьмидесятых взволновала весть о том, что в Киеве гарвардский профессор Григорий, то есть Джордж Грабович читает лекции об эмиграционной украинской литературе. Американский ученый в Украине - это было чудо. Конечно, редакторы едва ли не в полном составе ринулись в Институт литературы, где анонсировалось мероприятие. Битком забитый зал, негде яблоку упасть. И гарвардский профессор с трибуны выстреливает сложными, субподрядными предложениями, и я не могу прорваться к сути из-за сложного массива непонятной терминологии. Я ее и не могла понять, ведь Леви Стросс с его теорией структурализма придет к украинскому читателю далеко позже, а без освоения и изучения ее подход профессора к анализу поэтических текстов был не просто непонятным, он вызвал внутреннее сопротивление и возмущение. Потому что американский профессор, ничего не рассказав об авторе, биографии, творчестве, основное внимание сосредоточил на игре слова. «Поэт играет со словом» - то и дело звучало и подкреплялось текстовыми «динь-дилинь». Снобизм, эстетизм сосредоточен на самом себе. «Да чем они там занимаются?» - внутренне кипела я.
Даже сейчас, прочитав всего доступного Маланюка, его публицистику, литературоведческие статьи, постигнув энциклопедический уровень эрудиции, интеллекта, погрузившись в сложную, жгучую стихию поэтического слова «императора железных строф», нет, я не готова разговаривать о Евгении Маланюке по таким зауженными лекалам. Не вмещается в структуралистические литературные модели Шевченко, не вмещается и Евгений Маланюк. Маланюка относят к течению необарокко, называют «стихийным традиционалистом». И да, конечно, изучают его ритмомелодику. Как каждый настоящий художник, он создал свою собственную неповторимую модель вселенной. Вселенной, которая вращается вокруг светящегося стержня - Украина. И меня мало интересует, что там еще придумают литературоведы, на какие клавиши положат его трепетную, нежную и одновременно строгую поэзию. Я ее просто люблю.
Безверхе бойовисько, де мечі
Потяли все,— знов стоптане і голе.
Широкоперсий вітер лиш дзижчить
І мчить козацьке перекотиполе.
Зачепить? Вкорениться? Проросте?
Мовчить, мовчить важке осіннє небо.
Чи проковтне страшним простором степ,
Чи дикий чвал той перейме Мазепа.
