Своды, возможно, бывшего бомбоубежища так сложно сформировали пространство, так загадочно очертили все выступы и ниши, что забыв, зачем я сюда пришла, внезапно ощутила себя, причем более чем осязаемо, как бы в режиме in between (между прошлым и этим моментом) чуть ли не первооткрывателем: когда не хочешь знать, куда заведет изгиб, а бредешь, как бы неведомым лесом, насвистывая и высматривая след от хлебных крошек. Тут мои фантазии прервал полуспор двух мастеровых, стоящих у какого-то кресла. Я услышала: «Если особой вещью владеют «не те люди», она перестает льстит тем», — да и низкий сезон для одних — автоматически становится весьма упитанным и даже с избыточным весом для других. И тут я сразу включилась, ведь пришла к реставраторам старой и старинной мебели, хоть и не первого «отжима» изысканного антиквариата.
В этом арендованном, похожем на бомбоубежище, подземелье живет прошлое, а для реставраторов — это материал для творчества: тут рождаются реплики и цитаты, используются аутентичные и искусственно составленные материалы, может быть процитировано и обыграно все — и барокко, и конструктивизм, и поп-арт, и реабилитированные — насквозь пропиленные — бабушкины комоды, буфеты, абажуры. Тут не задумывается какой-то хитрый подвох подделкой. Как раз тут готовы удовлетворить осознанную или неосознанную жажду, ностальгию по привычным предметам, которые кто-то видел в детстве, может, в кино. Такие не бегут в салоне приобретать новомодные заманухи с нарочито проработанными деталями. Для них слаще спасти из небытия хромой подсервантник, тумбу, стулья на козиных разбегающихся ножках популярных 70-х прошлого столетия, проволочное кресло — реплику рококо или кресло-ракушку, когда-то, кажется в 50-тих, бывшую трендовую новинку.
Такое кресло было оставлено одной киношной семьей в 1990-е годы на участке, который мы приобрели на дачу. По сути оно механически перешло к нам и сразу понравилось. Честно скажу, тогда было столько домашних семейных забот, что с этой «ракушкой» никто особо не заморачивался... удобная, сработанная из устойчивого и совершенного независимого от внешней среды микса, она жило в саду просто, как дерево, куст, клумба: зимой — под снегом, летом — под солнцем, и никогда ни на что не жаловалась — поломкой или еще какой-то немочью.
В этом году, будто опомнившись, осознала — это же дивное ретро, полное намеков, нюансов, да и какое по себе уютное гнездышко. Странно, будто не замечала десятилетиями, эксплуатируя мимоходом без всякого особого пиетета, с улыбкой наблюдая, как внук играл, садясь на него верхом или прячась под его «брюшко», и только в этом году поняла — хочу этому «дедушке» продлить жизнь, и запрятала его в доме, чтобы оно не мокло да не мерзло. А весной снова перекрашу в новый цвет. Старое кресло не прочь прихорошится. Сегодня страсть к необузданной роскоши, когда все выпукло, тактильно, будто желая, чтобы каждый мгновенно понял — это дорого, очень дорого, и это уже стало неинтересно многим. Мне же всегда хотелось «носить», спасать предметы искусно сработанные мастерами, жившими задолго до меня, создавая особую свою атмосферу. В учебники стиля мое дачное кресло, скорее всего, не вошло бы, да ему и все равно — знаю, что ничто не выглядит так свежо и оригинально, как винтаж, которому обновили функциональность. Скажем, в новый сезон войти в новом цвете.
Есть еще одна история и опять о любви к другому старому креслу цвета пенки от вишневого варенья. Это кресло от первой нашей семейной мебели и оно точно помнит время прекрасное, озорное, неунывающе, но оно тоже оказалось как бы в ссылке, на даче, но туда его уже эвакуировал сын. И вот 5 лет назад решила вернуть в киевскую квартиру моего любимчика, а это в 150 км от дома. Помню, когда мы его везли в прицепе, в районе Почтовой площади, застряли чуть ли не на час на жуткой жаре в плотной пробке. Я замечала взгляды рядом так же стоящих в пробке пассажиров, мол, как можно такой хлам тянуть в дом, тут явная зависимость от всякого старья, к тому же внутри, скорее всего, и пружины давно вырвались на свободу сквозь обшивку, но цвет... необыкновенный.
«Что-то в нем есть», — вдруг услышала от пары, которая в соседнем ряду также мучилась в разогретой жарой машине уже минут 30. И вдруг, улыбнувшись, потешила меня неожиданной в такой ситуации дружелюбностью и призналась: «Мы тоже такие. И для нас это надежный способ вдохновиться». Мы в пробке стояли так долго, что успела от нее узнать, что когда они гостили в Лондоне у друзей, то она сделала вывод: «Обыкновенный англичанин абсолютно не способен избавиться от старой вещи, если она любима и в рабочем состоянии, потому страстное переоблицовывание старой мебели, работа с ее изнанкой, а о том, чтобы выкинуть диван 50-летнего возраста, и речь не идет, еще приобретут где-нибудь на нераскрученном аукционе старые доски для пола. Отдадут немалые деньги за циклевание, матовое лакирование без всякого блеска и вот она — атмосфера».
Сколько раз слышала от разных людей, что как только человек начинает дрожать над каждым барахлом — он начинает стареть сам. Обо всем этом думала в пробке и уверенность в том, что желаю правильно, сплетая красоту и усталость вещи породистой — только укрепилась. И хотя Фрейд говорил: «Иногда шляпа — это просто шляпа», — это не о нем. И мой арт-старичок хоть и не умопомрачительный антиквариат — мое сокровище. А это самая твердая валюта. Кстати, очень скоро после возвращения светло-вишневого кресла домой слегка подлечила его у реставраторов, собственно за тем и пришла тогда в подземелье, и снова окунулась при желании в уютное ничегонеделанье в нем.
Вскоре заказала уже цитату абажура, как из кино. И все заиграло, сложилось, сдружилось. Исчезла линия разлома в режиме in between, а это и есть шарм, которого, как известно, слишком много не бывает.
