В дни войны как-то не до чтения книг. И все же я решил перечитать мемуарную повесть Уласа Самчука «П’ять по дванадцятій: записки на бігу». По-моему, эта книга во многих моментах созвучна тому, что сейчас происходит. Здесь и речь об украинских беженцах, спасавшихся от «большевистских ванек», шедших «освобождать Европу от фашизма». Чем не параллель с современными украинскими беженцами, убегающими от внуков этих «освободителей». И деды, и внуки вроде бы боролись и борются с фашизмом и нацизмом. Правда, при этом проявляли и проявляют зверскую жестокость. По большому счету, фашизм, нацизм и большевизм – человеконенавистнические, шовинистические идеологии, практика которых практически не отличается. Именно носителями такой человеконенавистнической идеологии и являются современные российские оккупанты в Украине.
Повесть "П’ять по дванадцятій" писалась как раз тогда, когда нацистская Германия доживала свои последние дни. У Самчука не было иллюзий по поводу немецкого нацистского режима. Он хорошо знал его суть. Но не было иллюзий и по поводу «советских освободителей». Писатель прекрасно видел, что принесут они и ему, и другим сознательным украинцам.
В конце повести встречаем следующие слова:
«Боїмось бути громадянами СССР. Бути безмовною, безправною, пониженою, гнаною істотою. Боїмось беззаконня і сваволі.
Не кари, не законів, не правосуддя боїмось… Боїмось дикої розправи нічим негамованих пристрастей. І не боїмось смерти. Боїмось повільного, у муках душі і тіла, конання».
Такую перспективу советские освободители готовили для многих украинцев. Сейчас то же самое делают их «внуки» на оккупированных территориях Украины. Похищают украинских активистов, издеваются над ними, применяют пытки. А многих украинцев вывозят в Россию как «беженцев», чтобы потом отправить на строительство Сибири. Кстати, после Второй мировой войны многие украинцы были арестованы и увезены в этот регион, где они трудились в лагерях Гулага. И где многие из них умерли в муках.
У Самчука был определенный выбор. В 1944 г., когда советские войска начали наступать на территории Украины, он мог здесь остаться, «уйти в лес» в УПА, как это сделал его соратник, художник Нил Хасевич. Однако он знал, что его ждет гибель. Силы украинских повстанцев не могли противостоять советской военной и репрессивной машине. Самчук же считал, что его миссия – быть писателем, «літописцем українського простору». Поэтому сознательно выбрал эмиграцию. В конце 1944 г. он оказался в Германии, надеясь попасть в зону американской оккупации. Собственно, тогда, с января 1945 г., он начал писать «П’ять по дванадцятій»». Это действительно были «записки на бегу», в условиях разрухи, постоянных бомбардировок, неуверенности в своей жизни. Писалось это нелегко. Казалось, автору было не до глубоких рефлексий. И все же рефлексии встречаем. В частности, относящиеся к российскому большевизму.
В одном месте Самчук пишет:
«Знаємо, що червона Москва є жорстоким звірем, і вона чавить немилих їй істот людських, як мух осінніх, але жах проймає при думці, що сталося б зі світом, коли б були виграли війну ці гакенкройцівські лицарі.
Большевики мають чарівну властивість, вони страшніші ніж бомби, чума, холера, вогонь і смерть, взяті разом».
Думаю, до широкомасштабной агрессии россиян в Украине не так много людей у нас воспринимали эти слова. Говорилось же: мол, россияне тоже люди, они на нас не нападут, а если уж и нападут, то не будут совершать зверства – прежде всего в отношении гражданского населения. Теперь многие прозрели. Видят, на что способны россияне. Это показали события в Буче, других городах и селах в окрестностях Киева. И не только.
И кто теперь скажет, что Самчук был не прав? Но многие ли наши люди читали его? А те, кто читал, все ли понимали?
Или вот его слова. Звучат они сейчас очень и очень актуально:
«Знайти дефініцію большевицького голого терору нема сили. І це навіть не терор. Головне, що це річ не видумана, а стихійна. Про це говорив Достоєвський. Росіян будуть завжди боятись, як боялись татар, монголів, Чінгіс-Хана, Атили».
Правда, сейчас у нас, говоря о современных преступлениях россиян, сравнивают их с преступлениями фашистов или нацистов. А почему мы не говорим, что эти преступления – продолжение большевистских практик? Народ наш не поймет? Ибо он продолжает оставаться в плену советских стереотипов. Но советской власти в Украине нет уже более тридцати лет. Что мы делали? Или, может, эта большевистско-советская власть осталась в головах многих украинцев. И не только в головах – но и в деяниях. Мы и дальше пугаем людей фашизмом, нацизмом (кстати, это же делают и россияне), забывая при этом большевизм. И, соответственно, расплачиваемся за идеологические грехи. Верим, что российское воинство будет вести себя гуманно. А потом по вере нам воздается. Например, во времена немецко-нацистской оккупации, продолжавшейся почти три года, в городке Буча под Киевом погибли менее десятка местных жителей. За какой-то месяц современной российской оккупации этого города таковых было сотни.
Самчук отлично понимал силу слова. Он писал о влиянии германской пропаганды, о том, как она зомбирует людей. Хотя не все немцы утратили критическое мышление. Среди них были такие, которые понимали трагичность ситуации, до чего их довели их же руководители.
Но не менее зомбированными пропагандой были и советские люди. Они не понимали (или не хотели понимать), что делают с ними большевистские бонзы. Вот одна из красноречивых сцен:
«На вулицях Ваймару багато алкогольного запаху і багато розгуляних Ваньок. Вертаючись з міста, йдучи поораним бомбами парком, я нагнав хилу постать у потріпаній шинелині совєтського полоненного. Плівся, бідака, попри шатра американських вояків, що розтаборились уздовж алеї, і ловив безустану консерви й цигарки, що йому кидали американці. Наловив їх повну полу.
Заговорив до нього. З Ленінграду. В полон попав біля Пскова. Працював на заводі. Чи вертається додому?
– Канєчно!
– А чи не боїться?
– Чаво? Как только что, гаварю просто: разстрелівай! А на Сібір не пайду. За что, спрашіваю? Я воевал чесно. В плєн попал? Комісари удралі, патронов нету, жрать нету… Что било делать? Нет, нет… Свабода ілі смерть! Я слишал, будут реформи, армія требует реформ, дале так нельзя… Армія не сложіт аружія пака не будет реформ…
Гомонів до самого табору, що стоїть при виході з парку, з велетенським червоним прапором і не меншим написом: «Смерть фашистам!» Поплівся з оберемком консерв у той вертеп, звідки і на цей раз несло гармошкою і якимсь розвальним, мов гураган, реготом…»
Не напоминает ли это некоторые современные реалии? «В плен попал? Комиссары удрали, патронов нет, жрать нет…» Разве не сдается российское воинство сейчас украинцам, потому что их командиры сбежали, а солдатам нечего есть, не обеспечены, а то и даже оружия хорошего не имеют?
Но вернемся к этой сцене. Бывший советский солдат наивно верит, что свои, «советские», его не тронут. В Сибирь не пошлют. Хотя на самом деле таких, как он, массово посылали туда как «изменников родины». Он также наивно верил, что будут реформы, что армия требует этого. Конечно, никаких реформ после Второй мировой войны в Советском Союзе не было. Только усиление большевистского террора.
Завершается описанная Самчуком сцена по-своему символически. Солдат, которого жизнь мало чему научила и который дальше верит «своей» большевистской власти, идет в советский лагерь, унося с собой охапку американских консервов. Ведь в советском лагере, наверное, еды не дадут.
И здесь хочется еще процитировать Самчука: «Бомба, по моєму, невинний шматок металу в порівнянні з людською глупотою, що здібна спаскудити життя гірше від усяких бомб».
Трудно с этим не согласиться. Глупости, к сожалению, хватает – и не только у россиян, но и у нас. Возможно, ее было бы меньше, если бы мы учились как надо. …И читали произведения Самчука – хотя бы знаковые.
