«Я позвонил Илье и спросил: «Слушай, Илья, может быть, ты и не знаешь, может, кто-то из детей оказался искалеченным?».
Говорит: «Да нет, все успешные, мы следим за их судьбой»».
Я уж было совсем зарекся писать об Илье Хржановском и его «Дау». И сдержал бы данное себе слово, если бы не вышедшее в эту среду на «Украинской правде» интервью Натана Щаранского. Так что, предупрежу сразу, эта колонка не об Илье Хржановском, и, тем более, не о «Бабьем Яре». Во всей этой истории с детьми, считаю, обвинять нужно не режиссера, а лиц, ответственных за опеку, политиков и чиновников, давших команду использовать младенцев-сирот или детей-аутистов в этом безумном социальном эксперименте. Скорее о моральных авторитетах, каким до сегодняшнего утра был для меня Натан Щаранский.
Был. И дело тут не в том, что он занял отличную от моей позицию в скандале с «Дау». — Наоборот, я тоже считаю, что нельзя ограничивать творческую свободу. Если у нынешних российских деятелей искусств она проявляется в прибивании равно или собственных, или гениталий добровольцев гвоздями к брусчатке, что же, это чья-то — персональная, да, в общем-то, в некотором смысле и всех нас, за 30 лет после распада СССР так и не осознавших всех глубин нашего в прошлом падения, коллективная — проблема взросления. Этим тоже нужно переболеть. Слава Богу, мы не просто вольны соглашаться с методами Хржановского, или не соглашаться, как бы ни пытались адвокаты Хржановского осудить его оппонентов. В отличие от не такого уж и давнего прошлого, прежде чем составить мнение о «Дау», сегодня каждый желающий имеет возможность его посмотреть, а не ориентироваться исключительно на чьи-то — авторитетных людей, Партии или Церкви — «одобрямсы».
Ну и, конечно же не имеет никакого значения, скажем, считаю ли я корректным сравнение Хржановского с Синявским и Даниэлем. В конце концов, что бы мне там ни казалось, что это совсем про другое, ни с Синявским, ни с Даниэлем, я в отличие от Щаранского знаком не был. Может, я о них чего-то не знаю. Замечу только, подобные сравнения порой обоюдоострое оружие. В этот капкан, сравнив в качестве комплимента Хржановского с Пазолини, уже угодил на днях Лозница. Дело тут не в том, что за свои фильмы в демократической Италии тот половину своей жизни провел в залах судов (всего таких дел было где-то за 30, и рассмотрение последнего завершилось только через три года после его трагической гибели), и что при этом режиссера выгнали за аморалку даже из итальянской компартии. При всей громкой славе этого, в отличие от нынешних эпигонов, гениального режиссера, переосмыслившего в декорациях фашистской республики Сало маркиза де Сада творца «Сало, или 120 дней Содома», никому ни в Италии, ни в остальной Европе не пришло в голову пригласить создать антифашистский мемориал. Впрочем, и тут могут мне возразить — не дожил, не успели.
Но вот что я в интервью Щаранского не могу ни понять, ни принять, так это двойные стандарты. Его всепрощающую эмпатию к Хржановскому, который мой друг, друг моих друзей, в общем свой, и полную эмоциональную глухоту ... нет, просто нежелание услышать ничего о тех, кого судьба в лице режиссерского замысла определила в эксперименте с «Дау» на роль жертв. — Жалобы переадресовали обвиняемому: «Я позвонил Илье и спросил: «Слушай, Илья, может быть, ты и не знаешь, может, кто-то из детей оказался искалеченным?». Говорит: «Да нет, все успешные, мы следим за их судьбой». — Критерии успешности оцените: кого-то усыновили, кого-то перевели в другой детский дом... «Если, скажем, снимается фильм о Голодоморе, и если талантливый режиссер хочет показать ужас Голодомора, показать, как умирают дети с выпученными животами», — спрашивает Щаранский, — что он должен сделать? Если вы подумали о гриме, или о цифровой обработке, вы ошиблись. Этот воображаемый «талантливый режиссер» (ну, вы понял кто) должен отправиться «в детские дома, искать детей особо истощенных и нездоровых». — А вы точно правозащитник, простите? Потому что подобного не допускали даже в годы борьбы Щаранского против бесчеловечного режима СССР.
Когда впервые всплыла эта история с младенцам в «Дау. Дегенерация», мне сразу вспомнилась сцена с пытками новорожденного в «Семнадцати мгновениях весны» Лиозновой. Помните, как безжалостные нацисты распеленали грудного ребенка радистки Кэт перед открытым настежь окном, за которым конечно не сибирский, все же февраль месяц? Понятно, что студия, понятно, что на самом деле тепло. Что младенцам (а всего в этой сцене было задействовано шестеро детей) было настолько комфортно, что детский плач (в отличие от «Дау», где младенцы, по словам Хржановского, все время плачут потому что «это их нормальная реакция на мир»), звукооператору фильма Тамары Лиозновой пришлось записывать отдельно, отправившись для этого в роддом. Так вот, даже в СССР, в фильме, который снимали под крышей всесильного КГБ (один звонок, и к услугам режиссера все детдома Советского Союза), словно в каком-то Голливуде, детей взяли не в Доме малютки, а приглашали исключительно с матерями (кстати, одним из дублеров в этой сцене была новорожденная дочь Андрея Миронова), которые все время пока шли съемки присутствовали в студии.
Ситуация словно перевернулась. В брежневском СССР, когда людей гноили в зонах даже не за дела, просто за их убеждения, в психушках просто за инакость, во время съемок фильма по заказу ответственного за все это КГБ его создателей волновали права детей. Но сегодня, в свободной демократической стране авторы фильма, вроде бы призванного осудить тоталитарные практики канувшего в историю бесчеловечного режима, просто чтобы не обременять себя излишними хлопотами предпочитают решать вопрос по звонку, чтоб им по команде сверху доставили сколько нужно ... даже не детей, человеческого сырья. Фильм, хоть его и продолжают все время перемонтировать, давно уже отсняли. Но, такое впечатление, эксперимент над участниками съемок, зрителями, всеми, кто так или иначе оказался как Щаранский просто вовлечен в этот конфликт, не завершен. И те, кто в советском эксперименте когда-то самоотверженно выбрал и сыграл до конца роль несогласного, правозащитника, борца, может сам не заметить, что играет совершенно другую роль сегодня.
