Что происходит в России? А просто беда. Это понятно, но и беду надо описывать и анализировать.
Прекрасно понимаю своих украинских френдов, которые говорят о том, что русских нет, что Россия — колосс на ватных ногах. Но это не так. Есть самосознание — есть и этнос, остальное все риторика. А самосознание есть, и консолидация есть. Другое дело, что нет нации в новоевропейском понимании — как этносоциального организма с гражданским обществом и правовым государством, но есть тоталитарно сплоченный этнос. И ноги вовсе не ватные — русская империя день ото дня крепнет и навязывает свою волю миру.
Совсем недавно говорил об этом, но повторю, так как есть повод. Последнюю неделю одна из главных тем — фактическое возрождение многоженства в Чечне. Детали опускаю, отмечу лишь, что возмутивший всех случай лишь по стечению обстоятельств стал достоянием гласности. Скорее всего, он далеко не первый и не последний. Но сейчас это получило одобрение на весьма высоком федеральном уровне. Да и многие в обществе склоняются к тому, что нельзя вмешиваться, что каждый народ имеет право жить по своим законам.
• Давным-давно умные люди говорили о том, что идеи Льва Гумилева о приоритете законов этноса над всеми другими — это и есть апартеид. Теперь мы видим, что апартеид стал реальностью в России. И это вовсе не распад империи, это и есть империя.
И именно за такую империю боролись Новодворская, Глеб Якунин и прочие страстные правозащитники, поддержавшие в девяностые годы чеченских сепаратистов, вовсе не стремившихся к отделению от России. Их целью было то, что достигнуто ныне наследственным режимом Кадыровых, — эксплуатация федерального бюджета и политическое устройство по собственным законам и понятиям. Правозащитники боролись за апартеид и империю, ничего не понимая в природе новоевропейского государства, создающего, в отличие от архаичных империй, унифицированное правовое пространство. В таком пространстве не может быть анклавов частного права, будь то тейповые образования, зоны шариатного права или пригороды, контролируемые братвой, вроде подмосковных городов и бразильских фавел.
• Чечня не одна такая. Присоединение Крыма усиливает имперскую пестроту, как и существование Абхазии, ЮО, Приднестровья, «ДНР» и «ЛНР». Все это — воссоздание империи, а вовсе не ее распад. И от Украины кремль добивается такой же пестроты, настаивая на ее федерализации. Русская правящая элита еще в девяностые поняла, что в новоевропейском государстве ей не будет места. Но ей мало превратить Россию в полинормативную империю. Ей надо еще и разрушить современные государства вокруг этого образования.
Стратегической ошибкой демократических сил в девяностые годы была поддержка Дудаева и его преемников при полном игнорировании имперской политики на постсоветском пространстве. Вспоминается вот что. Сейчас интеллигенция возмущается грязными сериалами, воспевающими русский разбой по всему миру. И не только сериалами — большого кино тоже хватает. А ведь без малого двадцать лет назад та же интеллигенция приняла как высокое искусство фильм Миндадзе-Абдрашитова «Время танцора» (1997), хотя тот он о ряженых казаках-разбойниках, захвативших чужие дома на чужой земле и устроивших этническую чистку. И эти нелюди изображены сочувственно, какие-то там страсти у них, переживания.
• Уроженец Киева и тартуский профессор Роман Лейбов задает в «Фейсбуке» вопрос о тех пятнадцати процентах, что не поддерживают кремлевскую политику. Мол, как им удается не поддаваться влиянию большинства. Однако последний тезис нуждается в доказательстве. Очень многие из якобы неподдающихся, на самом деле, по-своему лояльны.
Вот, например, собирают прогрессивные экономисты и социологи семинар на тему «Быть европейцем в России». Что это значит в нынешних условиях? Но когда говоришь, что быть европейцем в России значит противостоять разбойничьей политике кремля, прибегающего к ядерному шантажу, и что без обсуждения этого подобное мероприятие непристойно, то тебе отвечают, это не по-европейски. Европейский подход требует, чтобы подобный вывод делал суд. Но ведь Путина никто не судил, а вот Майдан, прогнавший законно избранного президента Украины, очевидно, вне Европы, как и вся эта страна. И никакого суда не надо.
• Дмитрий Быков вольнолюбив и оппозиционен. Но постоянно пишет — вот совсем недавно повторил — что перестройка была ужасна, ибо привела к власти националистов в бывших союзных республиках. А надо было тихо, спокойно перерождаться. И тогда мы сохранили бы великий и могучий Советский Союз, в котором была великая и свободная культура.
Александр Гельман — прогрессист со стажем. В великой советской культуре у него была уникальная ниша: его пьесы были вольнолюбивыми, критическими, но нравились Брежневу. Надо признать, что поставить современное искусство на службу Путину его сыну Марату не удалось, хотя он повторяет попытку, изображая добровольного изгнанника. При этом Марат Гельман выступает против санкций и не является сторонником поражения России в Украине. Позиция взвешенная.
А у Гельмана-старшего позиция еще более тонкая. Крым, с его точки зрения, безусловно, должен принадлежать России. Но отнимать его следовало более деликатно, не так грубо, не столь вызывающе.
Театральный режиссер Кирилл Серебренников обещает устроить международный скандал в связи с гонениями министерства культуры на современную драматургию. Но еще совсем недавно он вылизывал Суркова и ставил пьесу по его (подписано псевдонимом, а написано призраками) роману «Околоноля», превознося этот забытый ныне текст. И тот же Серебренников покорно отказался по требованию министерства культуры Москвы от показа фильма о Пусси Райот в Гоголь-центре, руководить которым его поставила обличаемая им власть.
• Это все медиа-персоны. Но и множество россиян из вроде бы разумных пятнадцати процентов, интегрируются в новое общество. Медленно, но все же растет число людей, с которыми я расфренживаюсь в социальных сетях, хотя и общаюсь в реале. Делаю я это совершенно добровольно, не портя с ними отношений, чтобы они их тоже не портили с теми, кто с ними общается в тех же сетях. Очень многих раздражают даже не мои реплики, а флаг Украины на аватарке.
Социальные отношения в своей среде — вот что определяет поведение людей. Политическое несогласие с большинством может поставить под сомнение горизонтальные социальные связи делового человека с бизнес-партнерами, журналиста — с теми, чью деятельность он анализирует, писателя — с издателем и критиком. И так до соседей по дому и даче. Причем вовсе не обязательно самому что-то говорить. Достаточно допустить в круг публичного общения человека с иными взглядами. Такому человеку лучше самому удалиться из этого круга.
• Это и есть механизм тоталитарной саморегуляции. Исследование этого механизма совершенно невозможно. Тема настолько болезненна для всех, что публикация об этом исключена. Только хорошие мы — плохая власть. Хозяева дискурса наложили негласный запрет на исследование и общества, и самого дискурса.
Но вернемся к медиа-персонам, вроде Гельмана-старшего или Быкова. Дискуссия с ними невозможна, ибо они и подобные им персонажи принадлежат массовой культуре, поэтому содержательный разговор с ними и о них смысла не имеет. Они коммерсанты. И ищут свою нишу на изменяющемся рынке.
Не осуждаю, не упрекаю. Но всерьез обсуждать их тексты так же неуместно, как тексты Валерии или Димы Билана. А вот то, как идут продажи, на какую аудиторию они рассчитаны, на каком рынке они работают, — народном, властном — какие преференции получают, как раскручиваются, с кем конкурируют — это все темы серьезные. Ответы на такие вопросы позволяют судить об обществе, которому, как выясняется при детальном рассмотрении, не нужно ни точное знание о себе, ни прогноз своего ближайшего будущего.
• Прогноз — это товар, и успех прогноза определяется по законам рынка, а не тем, сбылся ли он. Владимир Набоков назвал главной чертой будущего его несуществование. поэтому любой прогноз беспредметен: он ни о чем. Предметно лишь настоящее, и прогноз всегда имеет целью как-то повлиять на поведение людей здесь и сейчас.
Сам прогноз хорошо продается, если соответствует настроениям покупателей. В девяностые годы у прогрессивной и не очень прогрессивной общественности спросом пользовались прогнозы апокалиптические. Торговля ими сыграла значительную роль в эволюции страны от Ельцина к Путину и тому, что за этим последовало. Сейчас, напротив, вопреки очевидному, во всем, что касается России, самый ходовой товар — тщетные надежды. Об этом я много раз говорил.
Так что большинство того, что мы называем прогнозами в общественно-политических текстах вообще таковыми не является. Весьма часто это прием речи, игра в прогноз для произведения эффекта здесь и сейчас. Это и «все будет хорошо», и «режим Путина рухнет».
• Аналитикам и даже бизнесменам совершенно не нужны стратегические прогнозы, из которых следует, что нужно менять нынешние стратегии. В крайнем случае, они согласны на их модификации. Прогноз точный и сбывшийся никакой ценности не представляет и его автору дивидендов не приносит. Мерило успеха — только его продажа в момент появления.
И никаких репрессий и запретов — знание об обществе не нужно самому обществу.
Дмитрий ШУШАРИН, историк, публицист; Москва, специально для «Дня»
