Вначале можно было бы сказать что-нибудь о «дне, который изменил все», или «дне после убийства». Но это просто сутки из жизни обычного киевлянина, одного из многих.
К. просыпается в 8:40 от звонка своей знакомой.
— Там убили человека.
— Где? — спрашивает К., хотя и так прекрасно знает, где.
— На Грушевского. Стреляли.
К. почему-то не удивлен. Испугается он потом. Главное — правильная последовательность действий. Позавтракать, посмотреть интернет (подтверждают), надеть на себя кучу пропахшей дымом и потом одежды, взять каску с собственноручной надписью «Пресса», не забыть респиратор, очки для чтения и очки для защиты глаз, покормить котов. Ничего не забыл?
ФОТО НИКОЛАЯ ТИМЧЕНКО / «День»
Мир почему-то не остановился. На улице ходят люди, ездят машины, в метро абсолютно спокойно сидят пассажиры. Все, как всегда. Все, как всегда.
На подходах к Грушевского К. замечает новые листовки — красочно написанные игривые сентенции наподобие «Хлопче в касці, ти — мій герой!», «А твій хлопець носить маску?», «Не був на Грушевського — не мужик!», «Хлопець у касці — потенційний батько моєї дитини!», украшенные следами от губной помады. Кокетство, которое кажется зловещим. Снег под ногами темнеет. Поворот за давно закрытую гостиницу «Днепр» — и открывается то, что все уже видели не раз по телевизору: дым от костров, закопченная колоннада стадиона имени Лобановского, митингующие в оранжевых касках. Баррикад еще нет, лишь там, где оттянули остатки микроавтобуса, между обгоревшими скелетами машин, возведена невысокое препятствие из мешков со снегом.
ФОТО НИКОЛАЯ ТИМЧЕНКО / «День»
За линией металлолома, лицом к лицу с кордоном Внутренних войск — около тысячи протестующих. Среди ВВ — и юные курсанты, и призывники, и дородные офицеры вплоть до полковников. Напротив них, в первом ряду, взявшись за руки, стоят женщины, пожилые и средних лет, поют и молятся. В узком проходе между враждебными лагерями ходят несколько журналистов и священников. За спинами ВВ — высокие, сосредоточенные «беркутовцы» в серой униформе и шлемах. Одна женщина, типичная домохозяйка в очках и пуховом беретике, подошла вплотную к высокому парню из ВВ, положив руки на щит, смотрит ему в глаза, уговаривает, он ей отвечает, глаз не отводит. Поговорить как следует им не удается, поскольку через каждые несколько минут ВВшники начинают греметь щитами. Какое-то милицейское начальство в мегафон требует отступить на три метра. «Беркут» внезапно начинает скандировать: «Ра-бо-тать!»
Все вроде бы так же, как вчера. Напряженная рутина. Утро привычного безумия.
ФОТО НИКОЛАЯ ТИМЧЕНКО / «День»
К. возвращается на Майдан, заходит в пресс-центр на второй этаж Дома профсоюзов, сидит за ноутбуком. Здесь тоже все узнаваемо: непрерывный поток информации, в которой слухов больше, чем фактов, обеспокоенные людей, которые молча бегают туда-сюда, вымотанные коллеги, полдесятка разных языков и общая атмосфера дикого напряжения. Прямо на полу кто-то спит, укрывшись курткой. Случайно на чужом мониторе
К. видит, что около стадиона — снова какие-то беспорядки. К микрофону как раз выходит Турчинов в куртке цвета хаки, начинает читать патетическое заявление, но это теперь кажется сотрясанием воздуха.
К. бросает все, бежит, как и те, молчаливые, на Грушевского. Там — позиционная война. Внутренние войска и милиция прошли за линию сожженных машин, и, выстроившись черепахой, под щитами двигаются на митингующих. Те бросают камнями и «Молотовыми», потом из-за щитов выбегает «Беркут», и тогда все убегают. К. убегает вместе со всеми, потому что очень хорошо понимает, что ни каска прессы, ни удостоверение его не спасут. «Беркутня» стреляет резиновыми пулями, бросает шумовые гранаты. В «скорую» несут на носилках человека с окровавленной головой. Впоследствии — еще одного: «Огнестрел! Это огнестрел! Там вот такая дыра в груди!»
ФОТО АРТЕМА СЛИПАЧУКА / «День»
Взрываются гранаты. Люди кричат. Тянется дым от костров. Кажется, падает небо.
Все добегают до начала Крещатика, милиция останавливается, понемногу отступает, митингующие начинают возвращать пространство, милиция снова нападает — и такое перетягивание продолжается и продолжается. В один из забегов просто рядом с ногой К. взрывается граната.
Вспышка возле правого носка — оглушительный звуковой удар, после которого невозможно удержаться на ногах, — не больно — немеет палец — какой-то парень помогает подняться на ровные ноги: «Живой?»
Конечно, по закону гранаты нельзя бросать прямо в людей. Конечно, не ближе, чем за два метра. Конечно.
ФОТО АРТЕМА СЛИПАЧУКА / «День»
Живой. К. улыбается свидетелям приключения. Милиция разбирает мешки, оттягивает с помощью бронетранспортера обгоревший автобус, кажется, ради этого все и затеяли. Все возвращаются на начальные позиции. Менты постреливают резиной, иногда летят гранаты. Сбоку на пригорок забирается большая группа прессы в оранжевых жилетах. Среди них толчется какой-то мужчина не в жилете, но с кастрюлей на голове и с фотоаппаратом — привет от кастрюльного протеста в воскресенье, когда таким образом отреагировали на запрет носить каски. Его прогоняет телеоператор.
— Я тоже журналист, блоггер! — оправдывается мужчина.
— Да какой ты журналист, ты на себя посмотри! — нервничает оператор. — Из-за тебя по нам стреляют!
«Беркут» имеет очень коварную тактику: пара солдат ВВ прикрывает «серого» щитами — в сущности, своими телами — он подходит как можно ближе к мятежникам, стреляет из неизвестно чем заряженного ружья и отходит. Еще они бросают коктейли Молотова не хуже метальщиков из Правого сектора, хотя, кажется, вообще не имеют права такое делать.
ФОТО АРТЕМА СЛИПАЧУКА / «День»
А впрочем, понемногу все успокаивается. Митингующие начинают поджигать шины. К. смотрит вниз и видит, что правая штанина ниже колена — в дырах, а сапог просит каши. Хотя ничего не болит, К. идет в медпункт в Профсоюзах. По пути заворачивает в еще не закрытый офис банка около Европейской площади — забрать перевод для Майдана. Девушка в красно-белом деловом костюме со страхом спрашивает: «Ну, как там?»
К. рассказывает. Девушка ужасно переживает, угощает кофе. Ее коллеги в окошках внимательно слушают сводку последних событий.
Внутри Дома профсоюзов — обстановка прифронтового штаба. Все двери охраняют ребята с палками. Вниз и вверх проходят отряды самообороны в металлических, а не строительных касках, в сапогах и хаки, с щитами, с палками или арматуринами, кое-кто в бронежилетах. В коридоре стоят штабелями ящики с противогазами. Медпункт для ходячих — на четвертом этаже. Девушки сортируют горы лекарств. Вообще заметно, что после атак на Грушевского снабжение Майдана значительно улучшилось — киевляне, как и в первые дни, несут множество припасов. К. усаживают на стул, им начинает заниматься медсестра средних лет, здесь же появляется странноватая мадам, которая без объяснений прикладывает к ране штуку, похожую на магазинный считыватель кодов.
— Отойдите, вы мне мешаете! — говорит медсестра.
— Я помогаю!
— Кто вы такая? Отойдите!
— Я здесь во время революции в 2004 году работала! Я три месяца снимала стресс милиционерам!
В конечном итоге борца со стрессами прогоняют, она уходит обиженной в лучших чувствах, но вскоре возвращается с одним из руководителей Штаба, и тот строго приказывает экстрасенсу не мешать, потому что это наш специалист, очень ценный.
К счастью, специалист переключается на нового пациента.
Рана — несколько глубоких царапин — перевязана, дают выпить стакан молока и таблетку от сердца под язык. К. шагает назад. На передовой несколько подожженных шин превратились в настоящую огненную дугу поперек улицы, вплоть до колоннады стадиона. Со стороны Майдана несут все новые и новые покрышки. Стена пламени поднимается на метр-полтора. Ветер сдувает непроницаемый черный дым на силовиков. Тяжелый шлейф тянется через небо над Майданом, над Крещатиком. Ощущение войны. Митингующие молотят палками по бочкам, останкам машин, столбам, образовывая безумный додекафонический оркестр. Сквозь дым летят камни и «Молотовы». Милиция поливает одно и то же место из брандспойта, но эффекта это не дает никакого. Вдоль тротуаров текут полноводные ручьи воды, через них переброшены мостики. Десятки майдановцев чистят и складывают снег в мешки, несут эти мешки на новые баррикады, тащат новые шины, девушки разносят чай и бутерброды. Смеркается, от чего этот апокалиптический муравейник приобретает босховское величие.
Между прочим оказывается, что протестующие разобрали на углу Европейской площади для баррикад два дурацких бигборда двух дурацких фильмов — американского «Я, Франкенштейн» и российского «Вия», использовав их, таким образом, для строительства наиболее киногеничной натуры в мире. «Лучший способ кинокритики» — думает К. и направляется к друзьям, которые живут неподалеку, для отдыха. Около баррикады на самом Майдане натыкается на бойкую группку детей. У мальчика начинает звонить телефон, другой школьник говорит ему: «Быстро в будку», девочка смеется: «Мама звонит». Их пытаются прогнать, девочка возмущается: «Мне уже 17 лет!»
В нескольких кварталах от войны — такая тишина, что кажется, словно попал в другой город. Но нет: двое мужчин -взрослых и прилично одетых — оглядываясь, копаются в мусорных баках, собирают бутылки. На Майдане — востребованная вещь.
Согреться удается, заснуть — нет.
Ночью — то же самое. Малолюдная толпа с флагами смотрит какой-то историко-просветительский фильм. Вся энергия протеста переместилась туда, откуда появляется черная туча, заметная даже на фоне ночного неба.
На Грушевского пламя еще выше, по железякам колотят еще громче. К. подбирается вплотную к самой колоннаде, посмотреть, как воюет «коктейльная молодежь». Собираются группами по 3-4 человека, прикрываясь щитами, подходят на максимально близкое расстояние к силовикам — те стоят наверху, за забором Мариинского парка — один поджигает бутылку и бросает из-за щитов практически вслепую. До стражей порядка не достает, но на склоне, на ветвях деревьев, остаются островки огня. Когда бутылки заканчиваются, в ход идет крепкое слово и стук по щитам и другим твердым поверхностям. Менты отвечают резиновыми пулями и иногда гранатами. Один из баррикадных бойцов с закрытым лицом прогоняет К.: «Здесь опасно. Они все время стреляют».
К. снова теряется в диком лабиринте баррикад, обгоревших и разбитых авто, бабушек, бьющих по бочкам палками, которые больше их самих, ребят, которые все тянут бесконечные покрышки, других ребят, которые смешивают новые коктейли, женщин, которые носят горячий чай в шестилитровых пластиковых сулеях.
Уже шестой час, нужно сделать перевязку. В медпункте, расположенном в вестибюле Академии наук, не выйдет — утром его захватил «Беркут» и выбил оконные стекла, там теперь слишком холодно; мало того — девушки в белых касках с красными крестами жалуются, что «пернатые» еще и украли трехлитровую банку спирта и разграбили продуктовый киоск.
В медпункте в Парламентской библиотеке (это название теперь звучит более чем иронически) К. попадает в руки бригады веселых, циничных и искусных молодых хирургов из Львовщины. Они как следует обрабатывают рану и зашивают ее. А еще дарят К. трофеи — несколько вытянутых из раны осколков — черных заноз, похожих на обломки шариковой ручки. «Настоящее богатство» — думает К., натягивая слой за слоем свое революционное тряпье.
На улице уже светло.
Вчера погибли три человека.
К. идет домой. Ступает по черному снегу и думает, вставлять ли в конце статьи свою любимую приговорку: «Мы победим»!
Наверное, да.
