Иногда говорят, что у украинцев короткая память. Кто может похвастаться, что знает своих предков до седьмого колена? То-то и оно — таких будет немного... А у некоторых кавказских народов заведено знать до четырнадцатого, и «нарушителей» этого неписаного правила там почти нет. У них и героев своих уважают должным образом, что крайне необходимо для самоутверждения нации. Поэтому они и выживают, не ассимилируются в полиэтничном кавказском разнообразии — да еще и под ярмом России. А мы? Наибольшее по территории европейское государство, а нас снова так легко сносит туда, на северо-восток, откуда никогда не приходило ничего хорошего... Почти не сопротивляемся. Неужели перевелись герои? Да нет, есть они. Просто мы не обо всех знаем и не обо всех хотим помнить. Кое-кто даже уверяет: Украина настолько неоднородна, что герои нас только разъединяют... А потому целесообразнее сосредоточиться на экономике. Что касается экономики — правильно, но плохо, что забываем о павших, а подчас и о живых борцах за свободу. Тут дело не столько в оказании почестей, сколько в должной оценке их вклада. В постоянной сверке своей жизненной позиции с их. Они это заслужили... Если такого отношения не будет, то откуда возьмутся новые герои? К тому же, категорически не согласен, что все герои разъединяют; есть и такие, которые могли бы (при определенном им содействии) быстро сцементировать всю нацию. Бывший подпольщик, член ОУН, впоследствии участник Норильского восстания, йог-практик Евгений Грицяк, по моему глубокому убеждению, принадлежит именно к последней категории. Этого человека открыл для себя благодаря «Дню», но со временем захотелось знать о нем больше. Поэтому и отправился, предварительно договорившись, на Прикарпатье, в небольшое село Устя Снятинского района. Ветеран освободительной борьбы, похоже, всегда готов принять гостей и искренне ответить на вопросы. И хотя лишние волнения в его возрасте противопоказаны, Евгений Степанович без колебаний снова возвращается в тяжелое для него прошлое, в ту свою далекую заполярную Голгофу. Будто осознает: участие в реконструкции исторических событий — это продолжение его борьбы.
— Пан Евгений, когда читаешь вашу книгу «Норильское восстание», то открываешь для себя много интересных деталей. Например, там зафиксирована попытка русских действовать во время восстания совместно с украинцами, но отмечается их категорическое нежелание видеть Украину свободной. Непоколебимая верность идеалам восстания, проявленная японцами и китайцами... Благородный румынский офицер, который отказался от освобождения, присоединился к восставшим и мужественно погиб... Или молодой, скромный немец, который очень просил взять у него крови «сколько надо», чтобы хоть как-то помочь раненым... А еще вызывает удивление и восхищение изобретательность узников. Скажем, во время восстания ведь кто-то догадался с помощью воздушного змея разбросать над Норильском листовки!
— Да, мы тогда сделали семь бумажных змеев. И каждый мог переносить по триста листовок! Листовки были скручены в трубу и перевязаны бечевкой. Из-под бечевки свисал зажженный ватный фитиль. Когда змей поднимался высоко, фитиль догорал и пережигал бечевку. Листовки рассыпались в воздухе и разносились ветром на большое расстояние. Некоторые долетали вплоть до Игарки...
— Вы надеялись, что вас поддержит население Норильска?
— Важно было рассказать людям правду об истинных причинах восстания. Ведь население постоянно «обрабатывали», убеждали, что мы, когда вырвемся из зоны, будем убивать, резать, насиловать женщин... Поэтому мы в листовках обращались и к гражданскому населению, и к простым солдатам. Вот текст одной из них: «Солдаты войск МВД! Не допускайте пролития братской крови. Да здравствует мир, демократия и дружба народов!»
— Фраза о дружбе народов также должна была успокоить людей? Ведь и на украинских, и на литовских, и на кавказских зеков, вероятно, щедро навешивали ярлыки «буржуазных националистов». А ведь это было страшное клеймо...
— Хотя на самом деле отношения между политзаключенными разных национальностей были очень цивилизованными, корректными. Иногда даже забывались и прощались старые обиды на национальной почве. Помню, в 1950 году мне пришла первая посылка. А я тогда как раз вышел из карцера и мог, сложив пальцы двух рук, обхватить себя за талию... Что мне та посылка? Как псу муха... Но я решил поделиться с поляком Томашевским — бывшим воином польского легиона, которым во время войны командовал генерал Сикорский. Как правило, узники делились посылками лишь с теми, кто и сам их получал. Чтобы в следующий раз рассчитывать на часть посылки приятеля или земляка. Я же знал, что Томашевский, как поляк, посылки точно никогда не получит и меня вряд ли когда-то отблагодарит. И все же, пожалев его, я дал кусочек сала с хлебом. Томашевский хорошо владел украинским, так как родом был с Западной Украины. Он взял этот бесценный в условиях ГУЛАГа подарок, и я увидел на его глазах слезы... Если бы я ударил его, как украинец поляка, он бы и слезинки не уронил. А тут заплакал: «Не ожидал я этого от тебя, украинца... Ведь наши народы враждуют, а ты меня подкармливаешь...»
— Значит, в лагерях неизбежно переосмысление системы ценностей?
— Как правило, да. И могу привести очень красноречивый пример: я часто контактировал с японскими офицерами, в частности с майором Морикавой. Он был мастером, а я работал под его руководством, следил за горизонтальностью кладки. Так вот, пришел я однажды к нему в барак, но застал там только бывшего генерала Квантунской армии. Маленького роста, немолодой, он писал какие-то иероглифы на мешках из-под цемента... Я спросил его, на каких принципах основано иероглифическое письмо. Он рассказал, а потом показал два иероглифа и сказал, что они означают «Любовь к человечеству».
— Генерал непобедимой и легендарной Квантунской армии стал философом?
— Да. Воинственность прошла, он многое переосмыслил. Японцы очень уважали этого генерала, да и вообще они вызывали у меня уважение: культурные, корректные. Это правда, что во время восстания ни японцы, ни китайцы не предавали, не было перебежчиков среди них. А если говорить о переосмыслении, то оно может прийти и без тюрьмы. Вот мы уже начали говорить о поляках, так я припомнил еще один случай. В 1957 году я некоторое время жил на Винниччине, контактировал с местными поляками. Они даже хотели женить меня на польке. Представьте себе, их устраивал мой украинский патриотизм, по крайней мере, не отталкивал. Но они хорошо знали, что я против советской системы, что я непоколебим в своих убеждениях. Поэтому говорили: «Вы нам подходите!» Итак, человечность была для них важнее, чем национальность. И, кстати, именно те поляки предупредили, что за мной следят органы...
— Значит, не все так безнадежно со стороны западного соседа?
— Хуже с восточной стороны. В книге я описываю, как ко мне во время восстания подошел один из самых умных и активных русских политзаключенных — Владимир Заонегин. Он предложил мне присоединиться к их законспирированному антибольшевистскому русскому кругу. Я сказал, что замысел объединить усилия одобряю, но сначала хотел бы знать их мнение об отделении Украины от России. Заонегин тогда категорически возразил: «О нет! Нет! Об этом и речи не может быть!» Тогда я сказал, что украинцы не будут рисковать своими головами только для того, чтобы изменить цвет своего хомута. Они хотят совсем снять его со своей шеи! Заонегин, понурившись, пошел прочь, и мы больше никогда не встречались... Вместе с тем напомню, что когда-то Степана Бандеру сам начальник тюрьмы, поляк, целым и невредимым вывел за город, чтобы того не растерзали польские шовинисты. И отпустил на свободу... А что делали большевики с украинскими узниками в 1941 году? Забрасывали гранатами в лучшем случае — это если не успевали помучить... А как ненавидели украинцев в лагерях русские «блатные»? Ненавидели только за то, что мы — украинцы. Так что тут сравнение не в пользу Востока.
— Пан Евгений, тема переосмысления, духовного роста чрезвычайно интересна и многогранна. Из «Дня» знаю, что в лагерях вы стали... йогом. А это сложнее, чем изменить взгляды на межнациональные отношения. Здесь еще и серьезная литература нужна, толчок... Как это произошло у вас?
— В 1959 году Аврааму Шифрину — еврею, бывшему работнику Министерства обороны, который сидел за шпионаж — пришла книга «Йог Рамачарака. Наука о дыхании индийских йогов». Это была старая книга, изданная на русском языке в Риге еще в 1914 году — с «ять» и дореволюционным твердым знаком. Я переписывал ее ручкой с утра до вечера... И сразу начал с простейшего упражнения — ритмичного дыхания на ходу. За два месяца пошел работать на пилораму! А до того я провел пять месяцев в одиночной камере ивано-франковской тюрьмы; меня никуда не вызывали, но что-то, видно, подсыпали в пищу... Это было после того, как я в очередной раз отказался сотрудничать с органами. Я ощутил, что слабею с каждым днем. Думаю, меня просто хотели уничтожить, но так, будто я умер естественным путем. Так как убивать было не с руки, я был известной фигурой после Норильского восстания. Одним словом, после пятимесячной бездеятельности я стал абсолютной развалиной — пройти 30 метров до столовой для меня было проблемой... Узник Василий Кархут — это бывший врач митрополита Шептицкого, вы, наверное, слышали о его книге «Лекарства вокруг нас» — откровенно мне сказал, что медицина уже бессильна, и мне надо готовиться к худшему... Хорошо, что так прямо и сказал, это меня очень мобилизовало. Как утопленник за соломинку, я ухватился за йогу и больше не расставался с ней в течение всей жизни! Другие узники не были такими последовательными, хотя тоже прочитали книгу. А потом, уже в мордовских лагерях, у меня была возможность прочитать автобиографию Парамахансы Йогананды. Она была собственностью литовца Йокубинаса Кястутиса, и он давал ее только тем узникам, которые владели английским. Английский я тоже выучил в лагере; при Сталине это было бы невозможно, но при Хрущове уже можно было читать «нейтральную», с точки зрения органов, литературу. Скажем, упомянутый мной Йокубинас Кястутис за пять лет выучил даже арабский! Когда в лагере открыли среднюю школу, я решил закончить десятый класс. Получилось так, что свой кругозор я должен был расширять, опираясь на русский язык. Сам не заметил, как русифицировался... Когда я взялся пересказать содержание упомянутой англоязычной книги по-украински, то наделал массу ошибок! Василий Кархут сказал мне об этом. Сам он английского не знал, только немецкий и латынь. Но как-то воздерживался от употребления русских слов, стоял непоколебимо и не переходил на «суржик». Его критика на меня повлияла, и я даже бросил учебу в школе, когда удалось достать роман Рабиндраната Тагора «Катастрофа» — на украинском языке. Надо сказать, что русский язык таки незаметно влиял на наших земляков, они сразу становились более резкими, агрессивными... Кое-кто из бывших узников до сих пор разговаривает на «суржике». Есть такие даже в Галичине. Поэтому я счастлив, что смог тогда прочитать Рабиндраната Тагора на украинском языке! Сразу ощутил дух родной стихии и никогда с ней больше не разлучался.
— Но это не мешало вам вбирать в себя знания йогов, то есть частичку культуры Индии...
— Эти знания меня так увлекли, что я даже в письме к матери написал, что мне очень повезло, когда получил второй срок, так как именно тогда смог приобщиться к йоге. И знаете, мама меня поняла! В конце 1990 года я побывал в Соединенных Штатах в мавзолее, где был похоронен великий йог Парамаханса Йогананда. В детстве он болел азиатской холерой, но ему удалось вылечиться благодаря портрету йога Лагири Магасая (1828 — 1895). Это было единственное фото, когда тот позволил себя снять. А когда не позволял, то ничего и не выходило — фон есть, а его самого нет... Пленка не фиксировала! Парамаханса Йогананда также успел сделать много добрых дел. Кстати, после смерти его тело лежало нетленным в течение двадцати дней, таким его и похоронили в пантеоне лос-анджелесского кладбища. В мавзолее он лежал как живой, хотя его и не бальзамировали...
— Ну и чудеса... Кажется, болгарскую ясновидицу Вангу тоже не могли сфотографировать, когда она того не хотела. А что касается влияния фото на человека, то и ваш фотоснимок, помещенный в «Дне», эффективно лечит от пессимизма. Видишь вашу улыбку и веришь: все в Украине будет хорошо! Удивительно только, что такого необыкновенного человека, как вы, мало ценят в Украине. И вообще, наше общество не научилось использовать сполна это сокровище — имею в виду героев освободительной борьбы. Поэтому каждое следующее поколение у нас менее героическое, чем предыдущее. По крайней мере, так в Галичине. Героические родители не умеют эффективно воспитывать даже своих детей...
— В советские годы это было непросто, ведь воспитывала преимущественно школа. Помню, как моя дочь Марта как-то спросила: «Папа, а ты любишь Ленина?» Смотрит на меня своими ясными глазенками снизу вверх и ждет ответа... И что я ей должен был говорить? Сказал прямо, что не люблю, так как Ленин меня долго в тюрьме держал. «А он тогда еще был жив?» — спрашивает Мартуся. «Да» — отвечаю. «Ну, тогда я тоже его не люблю...» Большого обмана здесь не было — нас же всех учили, что Ленин вечно живой... Больше разговоров на эту тему не было, Марте одного объяснения оказалось достаточно.
— Казалось бы, одного такого человека на село достаточно, чтобы все люди стали патриотами. Или хотя бы перестали спиваться и занялись своим здоровьем. Но местная статистика вряд ли это подтвердит...
— В своем доме я не пророк. Для односельчан я такой же, как и все; они же видят, что я занимаюсь строительством, копаюсь в огороде... С другой стороны, не могу сказать, что село меня не ценит, и мое присутствие ни на что не влияет. В прошлом году в местной школе открыли музей Евгения Грицяка. Теперь дети больше знают о Норильском восстании, немного больше знают обо мне как о писателе, художнике, народном целителе. Много своих сил и энергии в этом приложила учительница химии Оксана Мамчур. Это ее идея и ее воплощение. Если бы не она, я не уверен, что музей вообще существовал бы. А что касается того, что каждое следующее поколение менее героическое, чем предыдущее, то и я много думал над этим вопросом. В природе всегда выживает более сильный, а у людей подчас все наоборот. В армию не берут инвалидов, дебилов, олигофренов... Они не воюют, их не убивают. Гибнут лучшие — в украинской истории так было всегда... А бывает, что на войне люди деградируют морально. Я когда-то лечил девушку, которую хотели изнасиловать трое бывших воинов-афганцев. Они вместе ехали в поезде, парни сорвали стоп-кран, открыли дверь и уже тянули девушку к лесной посадке. Один мужчина заступился за нее, так его зверски избили на глазах у этой девушки. От нервного потрясения она сошла с ума. Боялась всех мужчин, даже своего отца и родного брата... Врачи уверяли, что отныне психбольница станет ее постоянным домом. Но мне как-то удалось вылечить эту невинную девушку — фактически еще одну жертву афганской войны.
— О ваших целительских талантах я слышал. И все же люди мало знают об этом. И мало знают о ваших аналитических способностях, об умении прогнозировать. А именно эти ваши черты пригодились во время Норильского восстания...
— Пригодились немного. Так уж случилось, что в этой жизни я больше всего реализовался как повстанец, целитель и йог. Но категорически отказался стать разведчиком... Органы также оценили мои аналитические способности и хотели, чтобы я поработал на них.
— А чем вы могли бы им помочь?
— Я знал многих японских, немецких офицеров, у меня с ними были хорошие отношения. Даже среди моих бывших одноклассников были влиятельные фигуры украинской диаспоры. В свое время я даже жил в одной комнате общежития с будущим руководителем ОУН(М) Николаем Плавьюком. А Осип Зинкевич за границей возглавил издательство «Смолоскип». Так что мои связи пригодились бы. Но я знал, с кем имею дело, поэтому отказался от такого предложения. А что аналитические способности разведчику нужны больше, чем физическая сила, так это факт! В лагерях я немного дружил с бывшим майором немецкой контрразведки Эрихом Эгофом. Он в совершенстве владел приемами рукопашного боя. Кое-что показывал и мне. Я бил его небольшой палкой (имитируя удары ножом), бил сверху, сбоку, снизу и... никак не мог попасть. Он мастерски отражал все мои удары! А как-то я обратил внимание, что он читает без разбору все книги на русском языке. Я тоже читал, но все-таки выбирал самые интересные вещи, а Эрих не перебирал... Когда спросил его об этом, немец ответил: «Я должен знать о России все. Потому что меня когда-нибудь спросят: что я так долго здесь делал? Вот я и использую с пользой каждую минуту...» Разведчик, наверное, был прав, так как и умная, и примитивная книга многое скажут о народе. Эрих понимал истоки патриотизма, знал, что его может усилить. Как-то сказал мне: «Плохие из вас, украинцев, патриоты. Сколько сижу, а до сих пор не видел у вас ни одной бандуры...»
— А разве были инструменты в лагере?
— Были гитары, мандолины, даже скрипка была. А вот бандуры не было... Немец сразу обратил на это внимание.
— В таком случае вам повезло — сидеть с таким профессионалом!
— Но и на него нашлись профессионалы. Эрих хорошо владел русским, но его немного выдавал акцент. Однако немецкая разведка и это учла, так как он выдавал себя за русского немца. Все было бы хорошо, но в 1946 году на территории Белоруссии его случайно «раскусил» энкаведист. Это может показаться странным, но выдали майора... движения. Он был собранным, энергичным, мобилизованным. Каким-то порывистым... Очевидно, опытный советский контрразведчик заметил определенное несоответствие между очками Эриха, его интеллигентной внешностью и движениями, которые выдавали специальную физическую подготовку.
— Как вы думаете, Эрих Эгоф мог бы работать на советскую разведку, если бы ему предложили?
— Нет. Он слишком любил Германию... У разведчиков-интеллектуалов любовь к Родине, как правило, очень сильна. Она логически вытекает из их знаний. Я всегда жалел, что Евгений Марчук не стал президентом Украины. Хотя, допускаю, я когда-то был его подопечным, и он занимался если не мной лично, то «моим» направлением. И, все равно, я к нему очень благожелательно отношусь. Умный, взвешенный, у него есть свой обоснованный взгляд на любую сторону нашей жизни. И он патриот. Это ощущается — любовь к Родине невозможно имитировать! Когда-то Юрий Шухевич был его доверенным лицом, приезжал к нам в Снятин. Это была такая трогательная встреча после лагерей — через 35 лет! Мы тогда долго говорили на эту тему. Оба понимали, что многое зависит от того, какого президента изберет Украина. Считаю, что напрасно Марчук связался тогда с Морозом и Ткаченко... Если бы шел сам, то достиг бы успеха. А что касается Ющенко, то у меня и не было иллюзий; я сразу понял, что этот человек не справится со своей миссией. Не должен президент опаздывать на военные парады! Да разве только это... Теперь мы можем рассчитывать только на себя, на пробужденную силу народа. Снова выписал «День» — вместе будем думать, советоваться и работать.
