Год назад не стало Василия Аксенова — автора «Ожога», повести «Остров Крым», множества пьес и рассказов. Ему было пять лет, когда арестовали родителей. Затем был детский дом, Магадан, профессия врача и первая опубликованная повесть «Коллеги», которая сразу же принесла молодому литератору широкую известность. Сейчас, как сообщают РИА Новости, журнал «Октябрь» готовит к изданию незавершенную книгу знаменитого писателя. В этом же номере будут отзывы на романы, которые написали Анатолий Найман, Александр Кабаков, Евгений Попов...
Мы предлагаем вашему вниманию текст Майи Пешковой, опубликованный на сайте «Эхо Москвы», — из беседы с другом Василия Павловича прозаиком Евгением Поповым накануне дня памяти В. Аксенова.
«Он уехал перед Олимпиадой». Чистили Москву от Аксеновых.
Мне предложили покойный Пригов, Коля Климонтович сделать еще один альманах, хотя предупреждалось Лубянкой, что если будет второй «Метрополь» — дело будет плохо.
Они сказали, что первым «Метрополем» занимался Союз писателей, а вторым уже, если будет второй, будет заниматься Лубянка. Это не было вторым «Метрополем», но хотя его сочли потом как бы дочерним предприятием «Метрополя», поскольку я был непосредственно из «Метрополя».
Короче говоря, составили альманах, это отдельная история. Подали его, только ответом уже были не разборки, а просто уже обыски.
Куда подали? В Управление культуры Москвы. Предложили мирный вариант — мы создаем клуб беллетристов, т.к. у нас расхождение с Союзом писателей, чтобы нам дали маленькое помещение, где мы могли бы встречаться, стихи читать, рассказы друг другу, и малотиражное издание, вот пример, вот вам подаем... В ответ были обыски.
Прошло какое-то время. Я сплю дома. Мы жили в Теплом Стане тогда. Аксенов уже был в Америке в это время. У меня с ним была переписка. Причем переписка — это была полупапиросная бумага. Это, конечно, была неофициальная переписка.
Мне не пришло бы в голову взять написать письмо и пойти на почту опустить его в ящик. Понятно, что это бред, потому что никуда это письмо не ушло бы. Поэтому письма шли через знакомых, через дипломатов, через журналистов. Аксенов это называл «голубиная почта».
И я был полностью в курсе его дел. Он в курсе моих. Я писал ему о каких-то новостях московских, хотя все это медленно приходило месяц-два. У меня какое-то количество писем скопилось.
И вдруг я утром просыпаюсь от какого-то стука довольно грубого в дверь, звонок, потом стук. Я спросонья говорю:
— Кто такие, чего стучите?
— КГБ по Москве и Московской области. Открывайте.
Ну, я подумал, что пришли обыскивать по своей милой манере. Поэтому Светлане говорю:
— Ну, Светлана, пришли товарищи, давай письма уничтожать.
А письма были спрятаны со свойственной, так называемой смекалкой интеллигенции, в крупе (гречневой, или какая была). Причем кэгэбэшники, зная манеры «этих зверей», когда приходили на обыск — сразу к крупе направлялись. Так вот Светлана из крупы аксеновские письма вынула, я их порвал, спустил в унитаз.
Эти стучатся:
— Открывайте, открывайте!
Я говорю:
—Вы пришли без повестки, без всего. Я спал, я писатель, я всю ночь работал. Сейчас открою. Открываю дверь. Значит, стоят два молодца, протягивают мне бумажку какую-то. Что за бумажка?
— Вы вызываетесь к 9-ти часам на допрос.
— А сейчас сколько часов?
— А сейчас пол девятого.
Я говорю: «Что? Как Карлсон полечу на вертолете?»
— У нас машина.
И тогда я понял, что они не за обыском пришли: мне в какой-то момент стало обидно, что письма-то уничтожены. Осталось одно или два письма. Одно письмо у меня осталось довольно важное, где он описывает, как он сидел в театре и узнал о смерти Брежнева.
До этого, это было раньше. Мы со Светланой прежде чем жить в Теплом Стане — у нас квартиры не было — и мы полгода жили у Федота Сучкова, это замечательный человек, гораздо меня старше. 1915 года рождения. Федот Федотович Сучков, писатель и скульптор. И кстати, он в юные годы хорошо знал Андрея Платонова, он сделал скульптурные портреты Платонова, Солженицына, Домбровского, Мемориальная доска на здании Литинститута его работа.
Там был обыск, тогда забрали и весь мой архив, Федота Федотовича, Светланину пьесу под названием «Синяя чайка», которую приписали мне. Постановили, что ее уничтожить надо.
А там они нашли среди прочих бумаг черновик, потому что письмо к тому времени было отослано. Я писал Аксенову — не успел отправить, — что мы придумали альманах, и чтобы он не удивлялся, если в какой-то момент он его или получит через кого-то, или узнает об этом, чтобы он связался с Карлом Проффером (директором издательства «Ардис»). Если бы это письмо нашли бы? Его нашли, но я вам расскажу, как мне пришлось выкручиваться. Т.е. это письмо было найдено, когда меня вызвали на Лубянку, мне это письмо положили торжественно под нос.
Я должен сказать, что до этого я прочитал книгу Владимира Альбрехта под названием «Как вести себя свидетелем на допросах в КГБ». Он был такой упертый дисседенствующий человек. Я не полностью пользовался этими его гениальными инструкциями. Я ко всему этому добавлял, что я писатель и у меня такая психология. Потому что я, когда меня вызвали на Лубянку, например, пользуясь книгой, не ответил на половину вопросов, говоря, что они не относятся к делу, а под конец все время повторял: я вот писатель, знаете, всю ночь работал. И под конец, когда мне сказали подписать протокол, меня вызвали по делу другого парня — то я ответил: — Да, я его подпишу, только я напишу, что писатель, всю ночь работал, меня без повестки сюда пригласили, нарушив процессуальный кодекс, поэтому я за свои слова ответственности не несу, за точность их. Они скажут: — Как не несете? — А так, говорю. — Не несу. Вы ж меня не по закону привезли. Поэтому я вам... Это спасибо Альбрехту. А здесь мне торжественно кладут под нос это письмо и спрашивают, я уже не помню какими словами. — Что можете сказать по этому поводу? Опять же спасибо Альбрехту. Я говорю: — Пожалуйста, уточните вопрос. По какому поводу? — По поводу письма. Я говорю: — Какого письма? — Вашего письма Аксенову. Я говорю: — А где это письмо? Они говорят: — А вот перед вами лежит письмо. Я говорю: — Пишите в протокол вопрос. — Нет, говорят, вы ответьте. — Нет пишите. Они пишут протокол. — Как вы можете прокомментировать ваше письмо к Аксенову? Я отвечаю: — Письмом называется то, что написано, послано, и получено. А это, пожалуйста запишите, что это называется черновик направленного письма к Аксенову. Вот и вся эта история. Далее Евгений Анатольевич Попов добавил: «Это все настолько противно. И, знаете, там страшно. Это когда с бравадой рассказывают: «Ха-ха-ха! Я им сказал...» Там ужасно. Страшно, противно, тоскливо. Сейчас оступишься — тебе постановление вынесут и все. Да, кстати, Василий Павлович об этой истории мгновенно узнал, когда начали нас гонять и обыски устроили. ОН там кампанию устроил на Западе.
В результате этой кампании мне, Пригову — то, что сейчас собираются вводить прокурорские предупреждения.
Сейчас закон продавливает ФСБ. Уже в первом чтении он принят о том, что ФСБ имеет право предупреждать любого гражданина, что он находится на пути преступления. Так мало того, что предупреждать. Так ФСБ может штрафовать, но еще и на 15 суток посадить. Это им придет в голову, что я нахожусь на пути преступления и меня можно посадить.
Так вот, это не ноу-хау, не выдумка. Это еще придумал Андропов. Могу об этом ответственно заявить, потому что имею такое предупреждение, как и многие другие. Как его имел Пригов, Кормер. Это такая бумажка, которую тебе торжественно вручают под расписку, где написано: КГБ по Москве и Московской области предупреждает гражданина такого-то, что он находится на пути совершения преступления и что эта бумага передается по месту жительства в прокуратуру, т.е. гласный надзор фактически.
Я вспоминаю об этом не потому, что речь сейчас не обо мне. У Пригова, например, было три пункта. Первый пункт у Пригова — потому, что он постоянно в своих произведениях глумится над партией и правительством. У меня же было это дословно, это биографическое сведение, запоминается на всю жизнь: «Постоянно поддерживал связь с этим отщепенцем Аксеновым и согласует с ним свои антиобщественные планы».
