В детстве я искренне был увлечен литературой об индейцах. Импонировало их неподдельное сходство с нашими запорожцами: и в свободолюбии, и в смекалке, и в прирожденном понимании природы, и даже в непревзойденном умении давать друг другу меткие прозвища... Удивительно, но много лет спустя, листая посмертную книгу Джеймса Мейса, осознал, что, оказывается, был такой потомок коренного населения американского континента, который всем сердцем тревожился о трагической истории моего украинского народа, как я когда-то — о его. Хотя мое отношение к индейцам осталось где-то в сфере пусть и светлых, но сугубо детских эмоций, а его — отметилось в научных и публицистических трудах, помогающих украинцам, несмотря на пережитый геноцид, осознать себя как нацию.
Собственно, книгу Джеймса Мейса (как повелось с эпохи Тарасовых «Гайдамаков») читать начал с послесловия, изысканно написанного его женой Натальей Дзюбенко-Мейс. И не ошибся. С такой несказанной любовью она представила данную «небольшую часть его работы», что сразу же захотелось перечитать все до последней точки.
«Ваши мертвые выбрали меня...» — учебник патриотизма и трепетного отношения к собственной истории для всех сознательных и особенно несознательных украинцев. Образец того, каких вершин человеческого духа можно достичь, если за дело берешься профессионально, ответственно, со всей душой.
«Глухое молчание получил Джеймс за свой труд и со стороны западных ученых и, впрочем, и от Украины», — с горечью сказано в упомянутом послесловии. Но, соглашаясь с данным утверждением, постоянно ловил себя на мысли, что многие из выводов Мейса (особенно касающихся Голодомора 1932-1933 годов) в последнее время не просто озвучено — его же словами! — на высшем государственном уровне, но и донесено до сознания отечественного и мирового общества, воплощено в произведениях литературы, кино, монументального искусства, выставках, музеях и необратимо запущенном процессе рассекречивания все новых архивных материалов.
Например, таких, как вот эта переписка (хранится в одном из уголовных дел в управлении СБ Украины в Кировоградской области) образца 1933 года. Тогда был осужден на три года исправительно-трудовых лагерей за антисоветскую агитацию военнослужащий Василий Дзина. В ходе допроса этот сын хлебороба откровенно заявил следователю, что недовольство начал выявлять после прочтения писем от родных из села Боски Добровеличковского района (географический центр Украины; чернозем, взятый оттуда, выставлен в Париже как образец такого типа почв; ныне — Кировоградская область). «Брат Иван писал, — цитируем документ, — что умер ребенок, а сестра Мария описывала тяжелую жизнь в колхозе, что ей живется плохо, голодает, и не только одна она, но все колхозники голодают... Сообщила, что житель села Юриевка Иван К. зарезал женщину, которая попросилась к нему переночевать, и съел ее... делал из неё колбасу... Другая сестра Татьяна просила выслать в конверте хотя бы краюху хлеба, чтобы она его увидела, потому что в колхозе — нет. Все эти письма так на меня повлияли, что у меня сложилось мнение, что все колхозники голодают... До того, еще находясь дома до призыва в рабоче-крестьянскую Красную армию, неоднократно видел, как люди ели дохлых лошадей...»
К делу прилагается также письмо сестры Василия Дзины Марии к брату от 20 июня 1933 года: «...Вася, у меня малярия... если бы ты меня видел, какая я худая. Знаешь, Вася, больная, а кушать нечего, так мы спасаемся рожью с огорода. Она только начала желтеть... Председатель артели делает, что сам хочет. Саша пошел, говорит: «Дайте для меня молока, ведь ничего целый день не ела». А он говорит: «Пусть умирает...» Наконец процитируем письмо сестры Татьяны от 24 апреля 1933 года: «Вася, я была посватана... только не пошла. Наши все посоветовались, что такой голод... так я отказала. Знаешь, когда голодный, то не интересует ничего. Просто страх один, вот тебе идет мужчина, упал, умер. Через него переступают, лежит три дня, пока похоронят. Вася, то шесть, то семь в одну яму бросают каждый день. Знаешь, как вот один год сильно лошади дохли, так этот год люди умирают. Вася, если бы ты увидел, как люди лопатами копают степь, так возле лопаты упал и умер...»
К огромному сожалению (в данном случае нельзя не согласиться с высказыванием Мейса относительно подобного обнародования), «те, кто не хочет верить, что это было, просто не верят. Их никакие факты, никакие документы не смогут убедить».
Но радует то, что пусть уже после смерти Мейса увидела мир многотомная (по областям) «Национальная книга памяти жертв Голодомора 1932—1933 годов в Украине» с бесконечными списками жертв, о которых должен помнить каждый из нас. В значительной степени в этом и его, Мейса, заслуга.
Несколько перефразировав Д. Мейса, можем сказать, что наши мертвые выбрали именно его не только для того, чтобы он всему миру рассказал правду о Голодоморе как геноциде против украинского народа. «Проблемы современной Украины, — сделал выводы ученый, — являются проблемами страны, у которой еще остались психологические и физические шрамы геноцида и не только на людях, переживших страшное зло сталинизма, но на всей нации, которая была настолько искалечена, что когда обрела независимость, единственными имеющимися в наличии структурами государственности в стране были те, которые формировались в течение послесталинского периода. Кадры этих структур назначались людьми, которые были одновременно продуктами и жертвами этой системы». Таким образом, он дал еще и толчок для осмысления Украины как постгеноцидного общества. Объяснил, почему мы — нацменьшинство в собственной стране.
Хочется верить, что отныне никакой «тишины в ответ на его приглашение к разговору», просто не может быть. Он действительно «выжил и даже превратился в определенную постоянную деталь на украинской интеллектуальной сцене».
Понятно, что всем, кто до сих пор совсем ничего не слышал о Джеймсе Мейсе (даже не читал в свое время его колонок в газете «День»), стоит ознакомиться с «Автобиографией», которой начинается издание. Знаковым является то, что она сводится не к простому перечню дат и событий наподобие «родился», «учился» (хотя и это есть), а рассказывает о «личном интеллектуальном поиске»! Помогает читателям быстрее постичь суть загадки: как когда-то обычный провинциальный американский юноша не просто заинтересовался Украиной (еще и до сих пор, к сожалению, далеко не все в мире слышали о существовании такого государства), а без преувеличения превратился в ее своеобразного светоча! Как от осознания «дороги слез» родного племени чероки пришел к пониманию — «на глубоком человеческом и эмоциональном уровнях» — трагедии такого, казалось бы, далекого украинского народа. В этом плане его первым добрым ангелом-наставником стал преподаватель Мичиганского университета Роман Шпорлюк, который сумел навсегда заинтересовать своего студента Украиной и украинским языком. (Оказывается, что советских и американских студентов-историков объединял, — могу подтвердить из собственного опыта обучения в Днепропетровском университете в 70-х годах, — особый интерес к ранней советской историографии. «Во всяком случае, — пишет Д. Мейс, — в 20-х годах XX века историки имели возможность искать ответы и обсуждать проблемы»). Интересно, что первой украиноязычной книгой, прочитанной молодым Мейсом, был труд Панаса Феденко «Український рух ХХ століття».
В жизнеописании и других произведениях опровергается устоявшееся утверждение коммунистической пропаганды о том, что западные ученые только и думали, как бы поддержать и раздуть идею искусственного голода начала 30-х гг. в Украине. Оказывается, все было как раз наоборот. К выводам Мейса отношение тамошних служителей Клио было не просто настороженным и прохладным, а откровенно вражеским. Они считали все украинское чем-то запятнанным. Чего стоит только название одной из тамошних книг, которое отрицало заключения титанической работы Д. Мейса: «Голод, обман и фашизм: миф об украинском геноциде от Гитлера до Гарварда»? Как удалось прорвать эту пелену непонимания, почему она возникла и кем поддерживалась, подробно и эмоционально рассказывается во многих произведениях, помещенных в этом издании. «Украинцы должны отстроить и возвратить то, — настаивал Мейс, — что они потеряли, даже если им будет стоить это огромных усилий и времени»! Поэтому непременно нужно прочитать его «Повесть о двух журналистах», где речь идет о нечестно заработанной Пулитцеровской премии. О том, что «в Москве знали и иностранные дипломаты, и иностранные корреспонденты» об украинской трагедии 1932—1933 годов, но большинство из них, идя на сговор с собственной совестью, молчало. «Вся история по отрицанию преступлений режима... — одна из самых печальных в истории американской свободной прессы, так же, как Голодомор был, безусловно, самой печальной страницей в истории нации, чье появление на карте мира было настолько неожиданным, что была даже довольно популярной книга на английском языке «Украинцы: нежданная нация».
Этого удивительного американца, который жил и творил для Украины, постоянно преследовало «ощущение чего-то невыполненного, чего-то, что неминуемо нужно сделать». Вот бы нам так! А то, как и раньше, нашу историю продолжают — пусть и с благословения Божьего — писать бопланы и алепские. Хорошо, что хотя такие иностранцы-одиночки (к их числу, безусловно, принадлежит и Д. Мейс) изредка волнуются о наших проблемах и рассказывают миру, какие мы хорошие и нужные человечеству. «Я не могу избавиться от впечатления, — отмечает Мейс, — что эту землю охватила трагедия библейских масштабов». И обстоятельно описывает политические и другие причины Голодомора в Украине. «Мне хочется, — объяснял Мейс, — хоть в какой-то степени искупить огромную вину западной науки перед украинскими учеными и американского народа перед украинским народом. ...Время во весь голос сказать, что западная наука очень провинилась перед Украиной».
Обращаясь к украинской диаспоре, он говорил парадоксальные вещи: «Украинское дело умерло. Вместо этого существует живая Украина, где необходимо решать множество проблем... Украина — это государство, народ, где существуют большие проблемы. Эти проблемы нужно решать».
Заметим, что особенностью произведений Д. Мейса является афористичность речи, меткость изречений: «в Украине все возможно»; «знание заслуживает праздника»; «одна из главных целей знания — лечить»; «история как эксгумация»; «расколы как генеральный феномен украинского политического движения»; «если у тебя нет аргументов, чтобы опровергнуть определенную концепцию, ты прибегаешь к высмеиванию ее»; «Украина — богатое государство. Просто люди бедные»; «Украину нельзя спасти от украинцев» (о выборах 1999 года); «образование — это единственная вещь, которую никто никогда не сможет у тебя отнять» и тому подобное. Он смело вводил в обиход слова, которым (как ему казалось) не было соответствия в украинском языке, но они были актуальными. Как вот — малапропизм. (Оказывается, у Шередиана была этакая героиня, мисс Малапроп, владевшая странным искусством использования слов таким образом, что становилось абсолютно понятно, что она не имела ни малейшего представления о том, что говорит). Для современной Украины — это чрезвычайно актуальный термин! Не благодаря ли легкой руке Мейса значительное распространение приобрел и до сих пор расхожий термин гонгазгейт?
Кажется, статьи, написанные по поводу различных событий на протяжении 1993—2004 годов, совсем не утратили актуальности, и остались такими же злободневными, если не больше. «В Украине немало говорят о тяжелом наследии тоталитаризма и геноцида, но реальных шагов к ее счастливому будущему делается очень мало». Разве не так? Или: «Как могло произойти, что именно вопрос существования независимой Украины даже в самой Украине оказался дискуссионным?», спрашивает и сразу же отвечает: «Геноцид!»
Кажется, нет такого злободневного вопроса, на который бы живо не отозвался Мейс. Будь то проблема национальной элиты или женского вопроса, «валуевского синдрома» или клептократии, Чернобыля или крымских татар, инвестиционного климата или гражданского общества.
Развивая мысль Владимира Винниченко о том, что русская демократия заканчивается там, где начинается украинский вопрос, Д. Мейс создал блестящий труд «Ленин без Украины, или Дмитрий Волкогонов как зеркало русской демократии». Поверьте, он интересен не только для профессиональных историков или политологов, хотя и они откроют для себя много нового. «...Не было Ленина без Украины, — резюмирует Мейс. — Но пусть будет будущая Украина без Ленина! Для Украины ленинизм был, есть и всегда будет экспансией русской великодержавной идеи. И если понимание между Украиной и Россией когда-нибудь будет достигнуто, то только через полную, а не дозированную, как у Волкогонова, правду о Ленине и Украине».
Вообще, Д. Мейс чрезвычайно ответственный человек. Он принадлежал к тем, кто историю считал наукой точной. «Когда вы о чем-то пишете, — объяснял он, — то отвечаете за содержание. По этой причине обычно лучше ограничиться тем, что вы знаете». «Для историка, — считал он, — точность является не положительным качеством, а долгом».
Возможно, в чем-то он был пророком. Ведь даже задолго до газовых страстей этого года, охвативших всю Европу, он писал: «Намного большую обеспокоенность должна вызывать сдача в аренду газопровода «Союз» российскому Газпрому. Энергоресурсы быстро превратятся в суть геополитики ХХІ века».
«Я, — настаивал Мейс, — не писатель и не критик, а только историк по образованию, аналитик политических реалий и педагог по призванию («наибольшую радость мне приносит преподавание в Киево-Могилянской академии»), публицист в силу обстоятельств». Однако на страницах литературного интернет-издания о его творчестве говорим не случайно. И не только потому, что по вышеприведенному определению скромность настоящего литературного эрудита, разбирающегося в мировой классике (Вильям Шекспир, Эдгар По, Марк Твен, Джордж Оруел...) и глубоко разбирался в украинском литературном процессе от Тараса Шевченко до поэтической группы «Бу-ба-бу». В трудах Д. Мейса не меньше, если не больше, обеспокоенности состоянием украинского языка, чем у многих нынче сущих литераторов и государственных мужей, призванных стоять на страже слова. «...Тяжелое и печальное наследие прошлого, — замечает автор, — пренебрежение своим языком и культурой, постоянное заигрывание перед кем-то более сильным, более богатым, будь то русский, или представитель какого-то куцего фонда из Америки...» или «Никто не имеет ничего против русской культуры или языка, но пока украинский язык будет оставаться второстепенным в глазах самих украинцев, эта нация никогда не будет единой». Его волнует, что «мало кто покупает книжки на украинском языке» и употребляет ее (речь) в быту. Ему больно, что «сегодня в Украине информационное пространство даже более слабое, чем в советские времена». Но, «чужестранец» очень деликатно ставит наиболее острые вопросы, понимая, что «никто не может решать за украинцев, как они должны говорить и писать, кроме самих украинцев». Он отмечал, что «хотя я живу за пределами Соединенных Штатов, я остаюсь американцем».
Есть в книжке немало оригинальных размышлений относительно творчества представителей «расстрелянного возрождения». «Массовый террор против украинской культуры, — по мнению Мейса, — несомненный признак намерения уничтожения украинской национальной идентичности... Можно было прочитать Булгакова, но было вычеркнуто целое поколение украинской литературы, представители которого писали не хуже представителей русского «Серебряного века»: Хвылевой, Яновский, молодые Сосюра и Тычина, переводы с античной литературы Зерова, — все возможное и невозможное было сделано, чтобы «искоренить», уничтожить национальные корни, не только украинской культуры, а даже языка, основные интеллектуальные кирпичики духовного развития любого сообщества, и того, что осталось, — стало маловато, чтобы стать полноценным членом мирового сообщества наций». Не удивительно, что именно во время Голодомора Сталин повсеместно разослал указания немедленно прекратить украинизацию. Украинское культурное возрождение захлебнулось кровью. «Кто знает, скольких Шекспиров, Гете, Толстых, Достоевских, Дворжаков, Мицкевичей могла бы родить украинская земля, если бы не преступления сталинского периода?» — с горечью замечает Мейс.
В книге есть меткие упоминания об И. Драче, И. Дзюбе, Е. Сверстюке, О. Гончаре (он «как «черную Илиаду» украинского народа читал гарвардский трехтомник воспоминаний свидетелей Голодомора»; «камешки в огород Гончара оставили у меня неприятный привкус»), В. Маняка («Володя»). Очень неравнодушные некрологи по поводу потери С. Павлычко, Р. Андрияшика («первым написал правду об ОУН-УПА»), П. Яцика. Были у Д. Мейса и свои любимцы среди нынешнего поколения литераторов и свои любимцы, в частности, Александр Ирванец («один из наиболее остроумных людей в современном украинском литературном процессе...») Кстати, себя он называл «другом многих выдающихся современных украинских писателей, как живых, так и покойных». Нашел даже что сказать и по поводу дурачеств Бузины: «Если ты в Польше пишешь о Адаме Мицкевиче как об оборотне, то кто-то вероятнее всего попробует набить тебе морду».
И, в заключение, хочется еще раз послушать живой голос Джеймса Мейса: «Я не родился украинцем, но, кажется, этот народ меня принял и я, вместе с ним, пытался внести вклад в нашу национальную культуру, через нее — в мировую культуру, через нее — в общее наследие человечества...»
Будем надеяться, что это ему удалось!
Джеймс Мейс «Ваші мертві вибрали мене...» За загальною редакцією Лариси Івшиної. («Бібліотека газети «День»). Издательство ЗАО «Украинская пресс-группа». — Киев 2008.
