Один из часто повторяющихся аргументов в пользу того, чтобы принять какие-то меры в отношении изменения климата, звучит привлекательно, но оказывается почти жульническим. Он основан на сравнении цены действия с ценой бездействия, и почти каждый высокопоставленный политик в мире использует его.
Президент Европейской комиссии Жозе Мануэл Баррозу, например, использовал этот аргумент, когда он представил предложение Европейского Союза взяться за решение проблемы изменения климата в начале этого года. ЕС обещал сократить свои выбросы CO2 на 20% к 2020 году, что обойдется, по собственным оценкам Комиссии, приблизительно в 0,5% ВВП или примерно в $60 млрд. в год. Это явно изрядный ценовой ярлык — по крайней мере, 50-процентное увеличение в общей стоимости ЕС — и, скорее всего, он будет гораздо выше. (Комиссия еще раньше подсчитала, что стоимость будет вдвое выше ее текущей оценки.)
Но кульминационный пункт Баррозу состоял в том, что «эта цена является низкой по сравнению с высокой ценой бездействия». Фактически, он предсказал, что цена бездействия «может даже приблизиться к 20% ВВП». (Не важно, что оценка стоимости, вероятно, сильно преувеличена — большинство моделей показывают приблизительно 3-процентный ущерб.)
Так что, вот такие дела. Конечно, политики должны захотеть потратить 0,5% ВВП для того, чтобы избежать 20-процентной стоимости ВВП. Это кажется в высшей степени разумным — до тех пор, пока вы не поймете, что Баррозу сравнивает две абсолютно разные проблемы.
0,5-процентный расход ВВП очень незначительно сократит выбросы (если каждый в ЕС фактически будет выполнять свои требования на протяжении всего оставшегося столетия, то глобальные выбросы сократятся примерно на 4%). Это уменьшит повышение температуры, которая ожидается к концу века, всего лишь на 0,05 градуса по Цельсию (0,09 по Фаренгейту). Таким образом, чрезвычайно честолюбивая программа ЕС не остановит или даже не окажет значительного воздействия на глобальное потепление.
Другими словами, если Баррозу опасается, что в 2100 году цена составит 20% ВВП, то 0,5-процентная оплата ежегодно до конца этого века фактически никак не повлияет на изменение этой цены. Нам все равно придется заплатить за это в конце этого века, только при этом мы еще и будем беднее в течение 90 лет до того, как это произойдет.
Такая ловкость рук работает, потому что мы предполагаем, что действие ликвидирует все результаты бездействия, между тем, конечно же, это далеко не так. Становится намного яснее, если мы заменим это на гораздо менее значительное действие, чем предполагает Баррозу.
Например, скажем, ЕС решит установить обитую алмазами ветряную турбину в штаб-квартире Берлаймонт, которая будет экономить одну тонну CO2 в год. Стоимость составит $1 млрд., но ЕС говорит, что это невероятно дешево по сравнению с ценой бездействия в отношении изменения климата, которое выльется в триллионы. Должно быть очевидно, что ветряная мельница стоимостью в $1 млрд. не сведет на нет ущерб от изменения климата, оценивающего в триллионы долларов, за который нам все равно придется заплатить к концу века.
Аргумент ЕС подобен совету человеку с гангренозной ногой о том, что оплата $50 тыс. за аспирин является выгодным предложением, потому что эта цена выигрывает по сравнению с ценой бездействия, которое приведет к потере ноги. Конечно же, аспирин не предотвратит такой исход. Аргумент о бездействии, на самом деле, является ужасно халатным, потому что он заставляет нас рекомендовать аспирин и упускать из виду эффективные действия, которые фактически могли бы спасти ногу.
Подобным образом ставить в центр внимания неэффективное сокращение CO2 сейчас из-за затрат в отдаленном будущем, которых на самом деле нельзя избежать, является халатным. Это мешает нам сосредоточиться на долгосрочных стратегиях, таких как инвестиции в исследования и разработки в сфере энергетики, которые фактически решат проблему изменения климата и с гораздо меньшими затратами.
Если бы Баррозу был один, то, возможно, мы могли бы выбросить из головы его утверждение, но этот же аргумент используется снова и снова влиятельными политиками. Ангела Меркель из Германии говорит о том, что сокращение CO2 «имеет экономический смысл», потому что «экономические последствия бездействия будут драматичными для всех нас». Кевин Радд из Австралии соглашается с тем, что «цена бездействия гораздо выше, чем цена действия». Генеральный Секретарь ООН Пан Ги-Мун сделал официальное заявление, используя те же самые слова. В Соединенных Штатах и Джон Маккейн, и Барак Обама используют цену бездействия как главную причину для поддержки идеи о сокращении выбросов углерода.
Сенатор Калифорнии Диана Фейнштейн утверждает, что мы должны ограничить выбросы углерода, потому что снежный покров в Сьерра, который составляет большую часть питьевой воды Калифорнии, уменьшится на 40% к 2050 году из-за глобального потепления. Она не говорит нам о том, что даже существенное сокращение выбросов — по высокой цене — не окажет неизмеримого воздействия на таяние снега к 2050 году. Вместо этого, возможно, мы должны инвестировать в приспособления для хранения воды.
Подобным образом, когда политики беспокоятся о том, что мы потеряем существенное количество белых медведей к 2050 году, они используют это как аргумент в поддержку сокращения выбросов углерода, но они забывают сказать нам о том, что оно не окажет никакого измеримого воздействия на популяции белых медведей. Вместо этого, возможно, мы должны прекратить охоту на белых медведей, в результате которой мы убиваем 300 белых медведей в год.
Аргумент о бездействии заставляет нас тратить огромные ресурсы на политику, которая не сделает фактически ничего для решения проблемы изменения климата, тем самым отводя эти ресурсы от политики, которая на самом деле могла бы оказать воздействие.
Мы бы никогда не послушали совет врачей принимать ультрадорогой и неэффективный аспирин от гангрены, потому что цена аспирина перевешивает цену потери ноги. Почему же тогда мы должны терпеть такие ошибочные аргументы, когда мы обсуждаем самое дорогостоящее решение государственной политики в истории человечества?
Бьорн ЛОМБОРГ — автор книг «Эколог-скептик» и «Остыньте», глава Копенгагенского центра согласия и адъюнкт-профессор в Копенгагенской школе бизнеса.
