Середину 40-х годов XVII века исследователи считают «золотым временем» в истории Речи Посполитой. Действительно, тогда это государство справедливо считалось одним из самых могущественных во всей Европе; причем казалось, что сколько-нибудь опасных соперников у него нет и, более того, не предвидится.
Конкретно это выглядело так. Соседние с Польшей страны были (в большей или меньшей степени) ослаблены войнами, кровавыми внутренними конфликтами и (или) экономическими кризисами. Так, Германия была обескровлена и разбита в результате ужасной Тридцатилетней войны 1618—1648 гг.; эта же война, хотя, бесспорно, не столь нещадно, как в упомянутом случае, истощила Шведское королевство; Венгрия утратила свою государственность, оказавшись «между молотом и наковальней» в равной степени агрессивных австрийских Габсбургов и оттоманских правителей Турции; сама Турция также была существенно ослаблена вследствие ряда династических переворотов и уже заметного хозяйственного упадка (однако, без сомнения, мощь Османской империи еще отнюдь не была подорвана); Московское царство, медленно и методично накапливая силы, «заживляло раны» Смутного времени 1605—1613 гг. (и разрабатывало, между прочим, новые планы «собирания земель»!). И, возможно, главное: казачество, эта постоянная «головная боль» Варшавы, как казалось, было сломлено и покорено уже раз и навсегда, причем, по всем признакам, речь шла уже о наступлении критического момента в его истории, когда решалось, быть ему, казачеству, вообще или исчезнуть со сцены истории (такое мнение, в частности, высказывал академик Иван Крипьякевич).
После поражения знаменитого восстания Гуни и Остряницы польский коронный гетман Конецпольский (это было в 1638 году) распорядился отстроить заново крепость Кодак, поставленную в свое время с основной целью — отрезать Запорожскую Сечь от остальной украинской территории, «покорить» и изолировать ее. Когда восстановление крепости было завершено, гетман Конецпольский решил тщательно осмотреть ее, а потом, завершив это весьма приятное для него дело, саркастически спросил не очень известного в то время чигиринского казачьего сотника, который присутствовал на церемонии: «Ну, как вам Кодак?» Остроумный, эрудированный и непокорный сотник мгновенно ответил на безупречной латыни: «Manu facta manu distruo» («Что руками создано, руками и разрушается!»). Знак судьбы: этим сотником был Богдан Хмельницкий...
История беспощадно разрушила иллюзии правящей шляхетско- олигархической верхушки Речи Посполитой, этих Калиновских, Писочинских, Потоцких, Конецпольских, Вишневецких (наиболее известного и ненавистного для тогдашних украинцев из последних из списка упомянутых родов, Иеремию, часть историков в рамках нового, «модерного» прочтения истории изображает едва ли не рыцарем, благородной натурой, воплощением «кодекса чести»). Эти иллюзии заключались прежде всего в том, что шляхта недооценила потенциальную энергию, скрытую во взбунтовавшихся массах. Вот это и оказалось для магнатов роковым! Сословная высокомерность, клановый эгоизм, нежелание идти на компромисс, стремление диктовать свои условия — вот что было характерными чертами значительной части правящей шляхетской верхушки Польши (хотя и не всех власть имущих). Но забыта была вечная истина: бескомпромисность неминуемо порождает такую же бескомпромисность в ответ! А вера в то, что наиболее эффективный способ отношений с казаками — это репрессии (ведь было жестоко подавлено целых пять крупных крестьянско-казацких восстаний за 45 лет! Правда, шляхта не задумалась над их причинами) сыграла воистину роковую роль в дальнейшей судьбе Речи Посполитой. У нас же далее речь пойдет о первых днях и неделях начала кровавого казацко-крестьянского восстания — Хмельнитчина — по существу, великой украинской национально-освободительной революции, которая коренным образом изменила политический «ландшафт» целой Восточной Европы.
Вот как писал о событиях декабря 1647 года выдающийся историк казачества Дмитрий Яворницкий (он, в свою очередь, опирался в своих выводах на тщательный анализ трудов С. Величко, Г. Грабьянки, Н. Костомарова, других исследователей и летописцев): «Выступая на историческую арену Украины, Хмельницкий прежде всего нашел пристанище в Запорожской Сечи, у низовых казаков. Лишенный имения, жены, несовершеннолетнего сына, осмеянный на сейме, брошенный в тюрьму и приговоренный к казни, Хмельницкий с сыном Тимофеем в начале декабря 1647 года бежал из тюрьмы в Запорожье. Здесь, не доезжая до самой Сечи, которая в то время была на Микитином мысе, он остановился на острове Буцком или Томакивке, или же Днепровском острове (по-теперешнему Городище)».
Основной проблемой в отношении запорожцев к Хмельницкому (в этом сходится большинство историков) были разногласия между старшиной реестрового войска, которая вообще стояла за польское правительство и была очень далекой от любых радикальных, тем более революционных требований (а между тем программа Хмельницкого, по объективным причинам, в будущем просто должна была радикализоваться!), и партией «недовольных», менее зажиточных казаков. Существуют разные версии касательно того, каким мог бы быть дальнейший ход событий, однако на этот ход ощутимо повлияли действия представителей варшавского правительства.
Дмитрий Яворницкий рассказывает, что, узнав о побеге Хмельницкого из тюрьмы, коронный гетман Потоцкий немедленно передал на Сечь приказ доставить беглеца назад к нему. По версии Яворницкого, будущий гетман некоторое время вынужден был скрываться от польской залоги из 500 казаков и 300 поляков, но сумел («послав к ним двух своих соучастников») перетянуть их на свою сторону. Особое же впечатление на запорожцев произвела пламенная речь Хмельницкого, в которой он «красноречиво описал надругательство иезуитов над православной верой и служителями святого алтаря, насмешку сейма над казацкими правами, насилие польских войск над жителями украинских городов и городков... «К вам несу я душу и тело, — так закончил свою речь Зиновий Богдан Хмельницкий, — спрячьте меня, давнего товарища, защищайте самих себя, потому что и вам это грозит!». До глубины души тронутые этими словами, запорожцы ответили Хмельницкому: «Принимаем тебя, пан Хмельницкий, хлебом-солью и открытым сердцем!» (так этот интересный эпизод, во всяком случае, описан у Николая Костомарова). И далее Н. И. Костомаров рассказывает, что последовал призыв о сборе на Сечи всех казаков для очень важного дела, и этот призыв был услышан: «Из лесов и из ущелий прибегали на Сечь холопы-беглецы, которые жили под названием лугаров, степняков и гайдамаков по берегам Днепра, Буга, Самары, Конки, в землянках, одетые в звериные шкуры, удовлетворенные только мизерной тетерею, но зато вольные, как ветер, по словам их песен».
Как указывает славный казацкий летописец Самийло Величко, в конце 1647-го и в январе 1648 года Хмельницкий со своими ближайшими соратниками подготовил и разослал письма к влиятельным представителям казацкой старшины (например, к черкасскому полковнику Барабашу) и к представителям польского правительства (Николай Потоцкий, Конецпольский), где уверял всех этих уважаемых адресатов, что убежал на Сечь единственно ради собственной безопасности (потому что его жизнь находилось под реальной угрозой), а намерение его состоит только в том, чтобы послать с Сечи в Варшаву депутацию для защиты прав казаков от барского насилия.
Следует отметить, что уже с самого начала Великого восстания Хмельницкий проявил себя исключительно одаренным политиком — осторожным, рассудительным, дальновидным, если угодно, даже недоверчивым (это вовсе не противоречило тому обстоятельству, что, сплачивая свои силы, он все больше должен был делать ставку на «чернь», «голь», «простых людей» — наоборот, именно такого плана «гениальные бунтари», как называл Хмельницкого Тарас Шевченко, которые сочетают в себе, казалось бы, несочетаемые черты, и достигают успеха). Так, например, получив письмо от коронного гетмана Потоцкого, в котором тот уговаривал Богдана оставить бунтарские намерения и клялся: «Уверяю вас честным словом, что и волос не упадет с вашей головы, если вы вернетесь на родину», — Хмельницкий, конечно, не поверил этому «честному слову» (сколько их уже было!) и остался на Сечи, мастерски распространяя слухи, что он вовсе не имеет никаких бунтарских планов, а только просит подтверждения законных привилегий для казаков (не раз подтвержденных лично королем Владиславом IV) и прав всего украинского народа...
А между тем, подготовка к восстанию шла полным ходом. Хмельницкий прекрасно понимал, что в будущей борьбе не обойтись без союзников (пусть и не очень надежных). Одним из таких союзников стал крымский хан Ислам-Гирей (а точнее, войско, которое возглавил перекопский мурза Тугай-Бей). Успех непростых дипломатических переговоров с ханом позволил Хмельницкому укрепить свои позиции.
19 апреля 1648 года, в присутствии кошевого атамана, куренных старшин, целого Запорожского низового войска была созвана Рада, на которой Хмельницкого торжественно провозгласили гетманом, вручили ему все военные клейноды (казаки кричали: «Слава и честь Хмельницкому! Мы как табун без пастуха; пусть Хмельницкий будет нашим предводителем, а мы все, сколько нас здесь есть, все готовы идти против панов и помогать Хмельницкому не щадя живота нашего!») и присягнули: идти под предводительством нового гетмана на жестокую, беспощадную войну за Свободу. Впереди были Желтые Воды, Корсунь, Пилявцы, Зборов — и Берестечко, Переяслав... Впереди была Хмельнитчина.
