Свой первый фильм Владимир Мотыль снял лишь в 37 лет, и за сорок лет работы в кинематографе в его творческом активе всего лишь девять фильмов, но каких! Мотылевские «Белое солнце пустыни» и «Звезда пленительного счастья» мгновенно стали классическими и культовыми. А такой «военный» шедевр, как «Женя, Женечка и «катюша», тогдашние киночиновники почему-то положили «на полку». Та же участь постигла и его вольную экранизацию «Леса». Другой фильм Владимира Мотыля «Расстанемся, пока хорошие» по идее Фазиля Искандера, которую с успехом показали в Америке, один прохиндей-продюсер на 25 лет за копейки продал одному из российских телеканалов, где лента бесследно пропала... Многие годы режиссер с семьей выживал благодаря тому, что преподавал и писал сценарии. Сегодня фортуна улыбнулась мастеру кино, и Владимир Яковлевич снова снимает. Уже более двух лет идут съемки его масштабного фильма под условным названием «Багровый цвет снегопада». Сценарий выстрадан, и, судя по всему, будущая картина должна «присоединиться» к известным мотылевским киношедеврам.
О ПОИСКЕ ГАРМОНИИ
— Замысел картины возник еще семь лет назад — рассказал Владимир МОТЫЛЬ. — Очень долго шел сбор материалов, потом был тяжелейший период поиска средств. Я задумал снять большой фильм театрального показа. Если соизмерять с телесериалами, то получится пять серий. Мы и в Киеве сняли несколько натурных съемок, в том числе в Доме-музее Леси Украинки. Там нас очень тепло приняли. Мы работали в атмосфере доброжелательности, соучастия. Для съемок даже предоставили реквизит. Подлинная обстановка того времени, которую увидят в кадре, вызовет доверие зрителей. В Москве мы сняли два натурных интерьера в реальных квартирах. Одна из квартир в центре Москвы была абсолютно свободная, она принадлежит потомкам князей, чудом уцелевшим после всех переворотов. Хозяева предоставили нашей группе 5-комнатные апартаменты, которые мы внутри декорировали, и это обошлось нам недорого. А другой интерьер мы снимали в Музее театрального критика Телешева (друга Чехова, Станиславского, Шаляпина). Но это не мемориальный музей, а 6-комнатная квартира, где живут люди, и она так заставлена, что нам приходилось каждый раз комнату выносить и выдвигать реквизит, и то был мучительный процесс. А в Музее Леси Украинки было такое отдохновение, что мы сняли большой эпизод якобы в киевской квартире нашей героини.
— А кто она — ваша героиня?
— Корни моей героини — Ксении Герстель связаны с декабристами, фактически она баронесса, ее дальний предок вел свой род от немецкой фамилии Герстель и был репрессирован как декабрист. Жизненные потрясения ломают ее личную жизнь, причем не один раз. По внутреннему состоянию все переживания моей героини связаны с моей матерью. Ее судьба была трагическая. Как и моя героиня, она была сестрой милосердия в Первую мировую войну, потом потеряла мужа, моего отца, который погиб на Соловках. Мамины рассказы и мои детские годы в ссылке нашей семьи оставили огромный след. Знаете, практически во всех моих фильмах так или иначе присутствует образ матери и ее чувства...
Я закончил исторический факультет университета, т.к. хотел понять, что же то было за сволочное время, на которое пришлась жизнь моих близких... «Звезду пленительного счастья» я полностью посвятил моей матери — не деталями биографии, а духом времени, теми людьми. Если помните, там есть такая сцена: француженка Полина бежит за телегой, увозящей на поселение ее любимого — князя Анненкова, чтобы передать ему сообщение — император разрешил ей поехать за ним. А Анненков ее не слышит. Эта сцена навеяна рассказом мамы, когда ее, со мной маленьким на руках, в Медвежегорске допустили на свидание с заключенным отцом. Он был заблуждающимся поляком, который, как многие молодые люди того времени, эмигрировал в страну сияющих высот — СССР. И там его арестовали. Так вот, когда мама после свидания ушла в жаркий день на поезд, отец настолько был в отчаянии, что как-то вырвался из пересылочного пункта и прибежал на станцию. Метался от вагона к вагону, звал маму, а она его не слышала, потому что рыдала на лавке. Потом отец прислал письмо из Соловков где все это описал... Понимаете, я снимаю только то, что меня самого волнует. Я не могу взяться ни за какой заказ, так как не могу конформировать. А в кинематографе сегодня, к сожалению, существует поток. Особенно отвратителен чудовищный конвейер нынешних сериалов. На мой взгляд, эти сериалы — вырождение, в том числе духовное и профессиональное. Но даже за счет какого-то профессионализма художник не может выиграть, не вложив своего сердца...
— Владимир Яковлевич, как вы пришли к этой истории?
— Это все было накоплено подспудно, подсознательно: история отца, матери и моего деда — раскулаченного и репрессированного белорусского крестьянина. Но я бы никогда не взялся рассказать подлинную историю, потому что режиссер не может быть писателем. Просто был мне дан внешний толчок. Как- то я прочел в газете историю самоубийства одной русской эмигрантки. Меня заинтересовали причины — почему она это сделала? Потом стал размышлять о судьбе молодой женщины, вынужденной покинуть свою Родину и доведенной до самоубийства... В моем сценарии Ксения выживает, хотя это и не хэппи-энд. Она всю жизнь искала гармонию в этом дисгармоничном мире и в результате, она не утратила внутренней духовной опоры, которая не позволила ей совершить ни одного безнравственного поступка.
— Вы снимали в Киеве, потому что «сделали» героиню киевлянкой?
— Да. А вообще география фильма очень широкая: Москва, Петербург, Киев, Сибирь, Урал, потом эмиграция — Чехия, Канада. Я объехал больше, чем полмира, и Канаду выбрал, конечно же, не потому, что мне хотелось там лишний раз побывать. Просто характер моей героини — Ксении Герстель очень совпадает с характером канадской эмиграции, и ей было бы неуютно в Европе. Кроме того, так как события картины развиваются с 1916 по 1926 гг., то это период, когда над миром надвигался призрак фашизма. Это также разгар Первой мировой войны, революции в России, расколовшие судьбы миллионов людей. Особенно в ужасающее положение была поставлена интеллигенция, когда надо было либо идти в услужение к хаму, либо покидать Родину. И покидали не худшие люди, моя Ксения тоже предпочла уехать.
— Главную роль в вашем фильме играет югославская актриса. Почему выбор пал именно на нее?
— Поиск был длительный. Даниэла Стоянович — молодая югославская актриса. Она обошла полтора десятка своих конкуренток, так как совершенно необыкновенная актриса. Если моя картина будет закончена и появится в прокате, то я не сомневаюсь, что Стоянович станет звездой. Даниэла обладает каким-то даром, которого мне очень не хватало. Она глубоко непосредственна, импульсивна и не избалована, не испорчена никакими театральными работами, хотя ей уже 30 лет. Стоянович единственная со всех конкуренток на пробах сыграла три возраста героини: 19, 30 и 40 лет. Ведь женщине ни бороды, ни усов не наклеишь, а в кадре Даниэла совершенно преображалась в трех возрастах. Представьте, у нее даже глаза менялись...Булат Окуджава оставил нам в наследие пронзительные строки: «Две вечных дороги — любовь и разлука проходят сквозь сердце мое»... Эти слова могут стать эпиграфом к будущему фильму. Его главная тема — любовь и разлука. Героиня ленты переживает за десять лет три романа, будучи очень цельной, высоконравственной натурой.
— А кто еще из актеров занят в этом проекте?
— Михаил Филиппов, Анатолий Белый, Александр Цуркан. А вообще в фильме играют не очень известные актеры.
— У вас легкая рука. После ваших фильмов актеры становятся не просто известными, но и очень популярными. У вас начинал Игорь Костолевский...
— Да и Еву Шикульску я открыл не только для наших, но и польских зрителей.
«ДЕСЯТЬ ЛЕТ Я БЫЛ В ИЗГНАНИИ»
— Владимир Яковлевич, по какому принципу вы подбираете актеров?
— Единственный принцип — я представляю будущих героев как своих близких знакомых. Даже внешне их сразу вижу: рост, лицо, даже походку. В большинство моих фильмов удавалось найти актеров, которых я заранее представлял. Кстати, не люблю привлекать звезд-актеров. Только в «Звезде пленительного счастья» мне киночиновники навязали актера с титулами (Олега Стриженова, хотя я видел другого актера), поставив ультиматум — иначе закрыть картину, а т. к. я после «Белого солнца пустыни» пять лет пробивался к «Звезде…», то уступил. К счастью, у Стриженова не было никакого фанфаронства. Он не только выполнял мои просьбы, но и свое дельное добавлял в роль.
— А как появился в этом фильме никому тогда не известный Игорь Костолевский?
— Среди тех, кого я пробовал, Игорь оказался самым точным к образу Анненкова. Хотя внешне Костолевский не совсем похож на подлинного князя, изображенного на гравюрах. Но я видел перед собой молодого, очень красивого, статного человека и сразу понял, что буду снимать именно этого актера. Хотя должен признаться, что когда Игорь пришел ко мне домой, то разочаровал: в прихожей что-то сбросил, потом разлил кофе... и я подумал, что с ролью кавалергарда он не справится. Но видя как Костолевский загорелся идеей сыграть Анненкова, то поставил ему условие: «Игорь, будешь сниматься, если научишься лихо скакать на коне, как настоящий кавалергард». И он начал усиленно тренироваться. На роль Анненкова мне «рекомендовали» других актеров. Я обещал подумать. Мы начали съемки без Костолевского. Я формально проводил пробы с другими актерами, а когда было отснято больше трети фильма, я рискнул пригласить на съемку Игоря (был уверен — картину уже не остановят, ведь государственные деньги уже потрачены). Мы снимали под Псковом, и можете представить удивление съемочной группы, даже не подозревавшей о моих планах относительно Костолевского. Вдруг к ним на коне скачет прекрасно сидящий наездник. Подъезжает, спрыгивает и докладывает: «Владимир Яковлевич, кавалергард Анненков к съемкам готов! Увидев отснятый материал, в Комитете кинематографии согласились с кандидатурой Костолевского.
— Можно вспомнить, что у Олега Даля одна из первых работ была в вашей «Жене, Женечке и «катюше»...
— К сожалению, этот яркий, талантливый, глубокий актер был подвержен болезни, которая называется отчаянием, и недаром Даль обожал поэта Лермонтова. Олег в нем находил созвучия своему несогласию со временем и окружением. Между прочим, Даль единственный смог попасть в склеп Лермонтова. Ему не смогли отказать. Он блистательно читал поэта, очень чувствуя его. Я Олега пригласил в свой фильм, несмотря на то, что его не утверждали в Комитете кинематографии. Пришлось помучиться, отстаивая его кандидатуру, но главное — какой результат! Кстати, в «Жене, Женечке и «катюше» зрители открыли комедийный дар Миши Кокшенова. Также у меня дебютировал Стас Садальский, сыграв позже главную роль в «Лесе» по Островскому.
— В «Жене...» сыграла и легендарная кинодива Людмила Целиковская...
— До этого Целиковская на 25 лет была почти забыта в кино... Знаете, не зря друг Пушкина поэт Кюхельбеккер писал: «Горька судьба поэтов всех времен. Но тяжелее всех судьба в моей России». Потому что обилие талантов здесь всегда приводило к тому, что они как бы обесцениваются у властей. Талантливейшая Людмила Целиковская была актрисой от Бога и женщиной с независимым характером. Она никогда не угождала начальству и не лебезила перед режиссерами... и ей отомстили забвением. Спустя много лет в моем «Лесе» она великолепно сыграла Гурмыжскую.
— А почему зрители так долго не видели «Лес», да и сейчас почти не показывают по ТВ?
— Когда чиновнику говорят, что злонамеренный режиссер Мотыль издевается над классикой и отпускает политические намеки, что наше общество ханжеское и лицемерное, то власть предержащие решаются на кардинальные меры — в Госкино СССР фильм положили на полку. А я потерял профессию. «Лес» снял в 1980 году и лишь в 91-м сделал свой следующий фильм. Десять лет я находился в изгнании из профессии... Сначала, когда мой первый фильм «Дети Памира» был выдвинут на высшую награду — Ленинскую премию, коллеги-недоброжелатели сделали все, чтобы политически меня оболгать. О «закулисных интригах» мне поведал В. Каверин, замечательный писатель, автор «Двух капитанов». А ему в свою очередь рассказал Николай Тихонов, писатель, член комитета по Ленинским премиям, с которым Каверин дружил. В результате «подковерных боев» я не получил премию. Прошло немало лет, прежде чем начал снимать «Белое солнце пустыни», от сценария которого отказалось шесть ведущих режиссеров! Сценарий, действительно был слабый и если бы меня не загнали в угол, то и сам бы отказался . На «Белое солнце...» я попал благодаря известному кинорежиссеру Григорию Чухраю, который, зная о моей «ссылке в кино», тайно от чиновников запустил фильм. Между прочим, несмотря на огромный «Белого солнца пустыни» зрительский успех и ходатайство космонавтов (они трижды выдвигали картину на Госпремию), но мою кандидатуру провалили, т. к. коллеги делали все, чтобы следующую картину мне не снимать не давали. После «Белого солнца...» я почти пять лет продирался со «Звездой пленительного счастья», а когда фильм наконец-то состоялся и вышел в прокат, тут-то они решили меня просто уничтожить. «Лес» стал поводом...
— Владимир Яковлевич, а как вы вообще попали в кино?
— Я всю жизнь любил кино. Я пришел к нему, закончив театральный институт и поставив около 30 спектаклей. Имел дело с хорошей драматургией — Шекспиром, Островским, Горьким, Чеховым. Я и сам побывал в актерской «шкуре», так как заканчивал актерский, а не режиссерский факультет. Потому всегда могу понять любого актера, прекрасно зная всю актерскую «кухню».
— Вы сняли свой первый игровой фильм «Дети Памира» — и сразу получили несколько премий от Таджикистана. В СССР было выгодно снимать фильмы для республик?
— Я об этом не думал, но посмотрите: Таджикистан мне дал высокое звание «Заслуженного деятеля искусств» и Госпремию. А в России только спустя много лет получил эти премии. Кстати, мы работали над «Детьми Памира» очень тяжело, так как «Таджикфильм» арендовал на «Мосфильме» монтажную, и нужно было ждать своей очереди, и вообще в процессе съемок было много всяких препятствий. Я вообще-то полиглот, учил разные языки... И вдруг во время первого своего фильма прилипло одно немецкое слово — gegen, которое все время стучало в моей голове. После окончания монтажа, я открыл немецкий словарь и увидел перевод — «сопротивление». Вот так всю жизнь и сопротивляюсь, иду наперекор трудностям.
«ТОЛЬКО СИЛЬНЫЙ МОЖЕТ УДЕРЖАТЬСЯ ОТ СОБЛАЗНОВ»
— Что вам больше нравится — павильонные или натурные съемки?
— Я всегда был приверженцем натуры. Так, «Белое солнце пустыни» мы снимали в естественных условиях. Нас иногда лишь ветер «афганец» останавливал. Все декорации созданы великим художником Валерием Костриным, который сейчас ушел из кино и плодотворно трудится архитектором ресторанов в разных странах мира. А «Белое солнце...» было его первой картиной. Когда вели съемки в глубине Каракумов, то там, находя полуразрушенные мечети, снимали прямо на них. Я всегда верил, что природа способна подсказать актеру истинное поведение. Михаил Ромм, который семь лет ничего не снимал, а потом выстрелил фильмом «Девять дней одного года», мне как-то сказал: «На натуре актеры меньше врут». Когда-то я был у болгарской предсказательницы Ванги, и она сказала: «Если тебе тяжело, подойди к большому дереву, и оно даст тебе силы». Я иногда и сейчас пользуюсь ее советом. Должен признаться, что всегда рвался в путешествия, хотел увидеть мир. Бывал на Камчатке и Командорских островах. Например, «Дети Памира» мы снимали в горах, где вообще никто никогда не снимает, так как эти места непригодны для съемок — несколько раз на день меняется погода. Я поставил одновременно три камеры под разные погоды и так снял ленту. Все мои фильмы — это по сути преодоление непреодолимого.
— В одном интервью вы сказали о Булате Окуджаве, что «его святыней была независимость», а ведь то же самое можно сказать и о вас?
— У нас с Булатом судьбы похожи. Его родители тоже были репрессированы: отца расстреляли, мать была в лагере. Кроме того, Окуджава никогда ни под кого не приспосабливался и со своей независимостью и искренностью не мог соврать ни одной строчкой. С ним мы работали над сценарием «Женя, Женечка и «катюша». Это, кстати, единственный драматург, с которым я работал на равных, потому что со всеми остальными сценаристами, кто обозначен в других фильмах, я разговаривал так: «Давайте договоримся: это ваша идея, но прошу больше в мою работу не вмешиваться». И дальше писал собственный сценарий. Кстати, «Белое солнце пустыни» на две трети написано мной заново. От авторов там осталась лишь история Сухова и гарема, а, например, Верещагина придумал я — от начала до конца. Знаете, во врем съемок самой поразительной и мистической была встреча с инопланетными (!) объектами... Как-то вечером на съемках в Каракумах мы в дымке увидели «тарелку» с «сигарой». Они были такими явными и близкими! Мы замерли и долго от этого зрелища не могли прийти в себя. Но самое непостижимое в том, что мы ничего не смогли снять — технику словно заклинило. На следующий день был звонок «сверху из органов», и нам сказали: «Забудьте, вы ничего не видели»...
— А правда, что Окуджава где-то в конце жизни вам сказал, что «здесь (в СССР) ничего хорошего не будет»?
— Это было года за три до его смерти, Булат тогда написал такие строки: «И кажется, что русских больше нету, а вместо них — толпа». Он очень болезненно переживал все, что происходило, потому что Горбачев его ввел в какую-то комиссию, и он поверил в демократизацию. А потом увидел, что стихия вот этих бывших рабов, приспособленцев — растление. Народ растлевался и царским, и коммунистическим режимом... В демократии доминировали люди, которые просто до нее не доросли. Последние стихи Окуджавы особенно очень горькие...
Ведя курс на Высших курсах сценаристов и режиссеров, всегда предупреждаю, что только очень сильный может удержать себя от соблазнов угождения. Так или иначе большинство и в прошлом угождали власть предержащим, а нынче служит своему личному чистогану и все идет в ход: пиар-кампания, реклама — целый поток, поэтому сопротивляйтесь.
