Свидзинский все-таки вернулся в Каменец. Словно вышел из аудитории в университетский сквер и остановился на краю тихой аллеи в тени деревьев. На красной глыбе гранита — его портрет. В глазах — печаль и грусть. В вышитой сорочке. На камне — опавшая листва, дозрелые плоды, птички. И — годы его жизни: 1885 — 1941. «Я виноград відновлення у ніч несу…» — говорит о себе.
Именно здесь, наконец, и встретились. Известный ученый из Луцка Анатолий Свидзинский, племянник поэта по отцовской линии и автор книги о своем дяде «Я виноград відновлення у ніч несу…» 18 октября приехал в Каменец вместе с исследователями и почитателями творчества поэта мирового уровня, этнографа, переводчика. Участвовал в освящении памятника, а потом — в Международной научно-теоретической конференции «Владимир Свидзинский: эпоха и контекст».
Собственно, это и не памятник. «А — кенотаф, что в переводе с древнегреческого означает: пустая могила. Т.е. это символическое место погребения и упокоения. Потому что настоящей могилы его нет. Он был с беспредельной жестокостью убит. Сожжен живьем где- то в хлеву вместе с другими репрессированными, когда их перед наступлением немцев перегоняли на Восток из тюрьмы в Харькове. И теперь обрела покой его переполненная печалью и грустью душа», — рассказывает ведущий сотрудник Института литературы имени Т. Шевченко НАН Украины Элеонора Соловей. Она — автор монографии об уникальном поэте-нонконформисте «Неузнанный гость. Судьба и наследие Владимира Свидзинского». Один из первых глубоких украинских исследователей его творчества говорит, что «возвращение Свидзинского «растянулось» надолго, потому что вызвало сопротивление чиновников от власти. Поэтому, уничтожив его так преступно ужасно, хотели потом, чтобы все кануло в неизвестность. Вместе с ним и его именем».
Раньше начали исследовать творчество поэта украинские литературоведы в диаспоре. «Для них он был как альтернатива, как тайная литература, которая противостояла советской», — объясняет Элеонора Соловей. Считают, что если бы его произведения были общедоступными, то украинская литература ХХ века «была бы совсем иной». Наверное, без «Партия ведет», а по крайней мере со сборником Свидзинского «Вересень», где написано: «Куди пливем? Чого ці води Так смутно плюскають у тьмі? І в висоті ріка срібляста… Не відаєм нічого ми». «Поэзия Свидзинского вся основана на тонких мифологических алюзиях, связанных с архаическими слоями культурной памяти», — говорит исследовательница.
В тот период писательское позиционирование было весьма драматической задачей. «Свидзинский определился» — таково единодушное мнение участников конференции в Каменец-Подольском госуниверситете. Поэтому теперь приходится «помогать» ему вернуться в Каменец, Украину, мир.
«Первая конференция, посвященная творчеству уникального поэта, состоялась в Луцке. Было предложение его племянника профессора Свидзинского, горячо поддержанное филологами. Достаточно представительное мероприятие состоялось, хотя и в первый раз. Издали сборник научных трудов. Поняли, что люди заинтересованы творчеством Владимира Свидзинского. Хотя с тех пор прошло более трех лет, интерес не стихает, а наоборот, растет. И это очень радует», — рассказала коллегам в Каменец-Подольском доцент Волынского госуниверситета имени Леси Украинки Виктория Соколова.
Вспомнили Василия Стуса, который говорил, что для него прежде всего — Гете, Свидзинский, Рильке. Мол, он, Владимир Свидзинский, «в этому ряду выглядит естественно, без наименьшего преувеличения». Однако все-таки нужно определенное время, чтобы это стало совершенным фактом: «Такие вещи происходят очень медленно».
«Идут студенты. Ну, не те, которые с филологического факультета. Спрашивают о Свидзинском: а кто это такой? кому установили памятник в сквере?» — говорит о своих наблюдениях заведующий кафедрой теории и истории журналистики и украинской литературы Каменец-Подольского госуниверситета Николай Васькив.
Два года назад, когда профессор Соловей приехала в старинный город над рекой Смотрич, чтобы презентовать двухтомник, где «почти весь» Свидзинский (а «весь» — это дело будущего), возникла эта прекрасная идея. «Тогда речь шла о мемориальной доске на здании университета. А здание старое, историческое — связанное со множеством славных имен. И выходит, что начнется цепная реакция, т.е. мемориальные доски на весь фасад… И это было бы справедливо… В конечном счете, оказалось, что все правильно: не мемориальная доска, а вот эта символическая могила, кенотаф, в университетском сквере. Скульпторы Борис Негода и Владимир Лашко очень прониклись судьбой и творчеством Свидзинского. Почувствовали. Хотя им пообещали, что «когда-нибудь» заплатят за эту вдохновенную работу», — сказала госпожа профессор.
В Каменце Владимир Свидзинский жил и был в 1918—1925 годах. Тогда он был студентом, аспирантом научно- исследовательской кафедры истории и экономики, в то же время работал архивариусом. Атмосфера города вдохновила его на сборник «Ліричні поезії» (1922 г.). «Это был решающий период в его жизни. Каменец был, по сути, столицей освободительного движения. Это печать — то, что определило его позицию и линию его поведения. И воспоминания об этом городе не покидали Свидзинского. Во всяком случае, в харьковский период жизни «неузнанного гостя». Пишет, что «Каменец прекрасный и несравненный…». «Как жаль, что я не с вами в Каменце…». «В Каменце был даже некоторое время по-настоящему счастлив…». Настолько город в нем живет — какая-то антитеза тому индустриальному Харькову», — тихо говорила возле кенотафа корреспонденту «Дня» профессор Соловей.
Непостижимое, подсознательное предчувствие смерти в огне поражает читателя стихов Свидзинского. На конференции исследователи говорили и о мистических мотивах его лирики в философском, социологическом, эстетическом контексте ХХ века (О. Синченко — «Психофизиологический ландшафт поэзии Владимира Свидзинского», Г. Насминчук — «Архетип огня в поэзии В. Свидзинского», М. Моклица — «Стихии в мифомодели В. Свидзинского»). Николай Васькив обращает внимание участников дискуссии на тот факт, что какая-то фантасмагория «имеет место» и сейчас: «Искали очень долго камень для памятника повсюду, а нам как-то говорят: две гранитные глыбы у вас на территории университета видели. Посмотрели и мы: так оно, оказывается, и есть!..»
В поисках ответа на вопрос, что все это значит, представители ученого мира, участники мероприятия, пришли к выводу: поэт в своих произведениях — сама природа. Вот его характерное настроение:
Холодна тиша. Місяцю надламаний,
Зо мною будь і освяти печаль мою.
Вона, як сніг на вітах, умирилася,
Вона, як сніг на вітах, і осиплеться.
Три радості у мене невідіймані:
Самотність, труд, мовчання. Туги злобної
Немає більше… Поэт грусти и печали вернулся в Каменец раньше, чем установили ему памятник и устроили эту конференцию. Улицей «своего» имени. «Была улица Горького, а теперь — Владимира Свидзинского. Нет, он, так сказать, не подвинул пролетарского писателя на обочину литературной жизни. В городе так сложилось, что было две улицы Горького. А жил Свидзинский в свой каменецкий период в доме в переулке Круглом. Думали власти: что же делать? Этот переулок уже триста лет Круглый. А улица Свидзинского — в исторической части нашего города. Он ходил по ней», — рассказал заведующий организационно-контрольным отделом горсовета Валерий Клименко.
А участники Всеукраинской научно-теоретической конференции в Каменец-Подольском не избежали в своих разведках и вопроса о том, как он «продвигался» по миру и Украине в ту эпоху, когда этому ужасно сопротивлялись (И. Оникиенко — «Образ путешествующего затворника в стихах В. Свидзинского и В. Стуса», О. Рарицкий — «Путь к самособоюнаполнению: В. Свидзинский в рецепции В. Стуса», другие ученые).
В 60-х Владимиром Свидзинским увлекались Василий Стус, Иван Дзюба, другие диссиденты.
Однако, как считает автор предисловия к биобиблиографическому указателю «Владимир Свидзинский» профессор Соловей, «…в системе действующих правил это оказывалось только к худшему, потому что делало фактом наличие поэта, который в литературе, уже вполне укрощенной, вычищенной от «вражеских элементов», остался сам собой и не «поцеловал туфлю Папы». Теперь он опять, похоже, стал знаковой фигурой».
Он, Владимир Свидзинский, и сам, проявляя дар провидца, «позаботился» о своем возвращении. Потому что, будто предчувствуя, что делает последние шаги по этой грешной земле, уладил свои дела — упорядочил ненапечатанные произведения в две большие поэтические книги: «Медобір» и еще одну, без названия. «Экземпляр этой второй в начале войны, незадолго до своего ареста, отдал М. Оглоблину. В оккупированном Харькове, уже зная, что случилось с поэтом, он в присутствии переводчика М. Иванова передал рукопись О. Веретенченкову, который и вывез ее в эмиграцию. Именно эта рукопись стала источником публикаций стихов Свидзинского 1947—1948 гг. в МУРовском журнале «Арка», в украинской газете «Час», выходившей в немецком городе Фюрт, в 1954—1956 гг. — в журнале «Пороги» (Буэнос-Айрес). Далее на основе этих публикаций составлялись подборки стихов Свидзинского в изданных в Америке и Западной Европе антологиях «Обірвані струни», «Модерна українська поезія: 1900—1950», «Розстріляна муза: Сильвети», «Розстріляне відродження», — пишет профессор Соловей.
Прдставленная на конференции в Каменец-Подольском монографию Элеоноры Соловей «Неузнанный гость. Судьба и наследие Владимира Свидзинского» стала событием весьма важного мероприятия. Конечно, этот труд — нерядовое событие и в литературоведческом процессе. Сама же госпожа Соловей держит в руках изданные в двух томах произведения Свидзинского. Обращает внимание на тот факт, что написанное ею предисловие в этих томах, словно послесловие. Такой была ее, автора предисловия, воля. Мол, прежде всего — слово Поэта, а уже потом — ее…
