Библейский мудрец Эклезиаст когда-то с горечью и удивительным проникновением в суть вещей сказал: «Ничего нового нет под луной...». Конечно, прямолинейные аналогии и слишком грубые примеры, находящиеся на поверхности, как правило, не срабатывают; пример — не доказательство, ведь каждый пример в большей или меньшей степени хромает. И это знали еще философы эпохи Возрождения, потому что жизнь, реальные события (а история, в итоге, изучает именно реалии прошлого, а не комплекс мифов) всегда богаче любых аналогий. И все же сюжет, к которому мы сейчас обратимся, настолько поучителен, драматичен и полон такого глубинного содержания (иногда даже кажется, что этот сюжет неплохо подошел бы для начала нового научно-художественного жанра: исторической притчи-предостережения!), что будто невольно вызывает достаточно прозрачные аллюзии с современностью. Потому что историческая «ловушка», в которую каждый раз попадали украинские «достойники» середины XVII века, ловушка властолюбия, самовлюбленности, сословного тщеславия и социальной слепоты — эта ловушка не сдана в архив. К нашему несчастью, в нее с удивительным упрямством попадают и сейчас, хотя можно было бы многому научиться у предков...
Итак, речь у нас пойдет об относительно коротком (август 1657 — июнь 1658 лет), но исключительно важном для дальнейшей судьбы Украины отрезке времени. По существу, именно тогда наша Отчизна вступила в «огненную реку» братоубийственных войн, самоуничтожения и разрушения основ государственных структур. Это было время Руины.
Если представить себе некий «исторический суд» потомков, который бы взял на себя миссию тщательно, глубоко и беспристрастно разобраться: почему же Украину постигла такая страшная беда, то едва ли не главным свидетелем (и одновременно, по-видимому, основным действующим лицом невымышленной драмы) на этом суде был бы Иван Выговский, фигура сложная, масштабная и воистину трагическая. Человек талантливый, образованный, преданный интересам Украины (что признавали даже те историки, которые в общем склонны были достаточно критически анализировать его деятельность, например, Михаил Грушевский) — Выговский, несмотря на все это, также несет свою — и немалую — часть ответственности за социально- историческую катастрофу, наступившую после 1657 года. ЧТО он мог бы сказать в свою защиту? Но обо всем по порядку.
После смерти гетмана Богдана Хмельницкого (конец июля 1657 года), естественно возник вопрос о его преемнике. Хотя сам гетман дал ясно понять, что хотел бы передать власть своему сыну Юрию — основав, заметим, тем самым фактически наследственную монархию — однако большинству политической элиты было понятно, что Юрий, 18-летний малоспособный молодой человек («тому гетманишке прилично бы гуси пасть, а не гетмановать» — так сказал тогда о сыне Хмельницкого приближенный к царю Алексею Михайловичу боярин Борис Шереметев), абсолютно неприемлемая кандидатура. Конечно, вспомнили об Иване Выговском, многолетнем соратнике Хмельницкого, генеральном писаре, советнике и доверенном лице покойного гетмана. Не подвергался сомнению его солидный государственный опыт, незаурядная способность политического деятеля. Но два фактора с самого начала сыграли едва ли не фатальную роль в дальнейшей карьере Выговского.
Первый — это политическое прошлое нового гетмана. Ведь и «значні» казаки (старшина, отечественная шляхта, казацкая аристократия), и «голь», казацкая и крестьянская беднота, — все они прекрасно помнили, кем был Иван Выговский до 1648 года. А он, богатый шляхтич явно пропольских взглядов, был взят в том самом году в плен Богданом Хмельницким в битве под Желтыми Водами, впоследствии стал одним из наиболее приближенных к гетману людей, блестяще служил ему. На воображаемом «историческом суде», читатель, Выговский, возможно, признал бы, что сделал ту же самую непоправимую ошибку, что и, кстати, многие из современных наших политиков: недооценил остроту и глубину исторической памяти народа! А недоброжелатели уже тогда упрямо твердили о преемнике Хмельницкого: он «образом и вещію лях»...
И второй фактор: невнимание к такому исключительно важному аспекту «властеобразования», как легитимность. Избрание Выговского гетманом (Юрий быстро отрекся от булавы) состоялось дважды: сначала на совете, созванном в Чигирине 26 августа 1657 года (из-за отсутствия запорожцев, значительной части полковников, к тому же не на Сечи, где обычно выбирали гетманов). А потом — на совете в Корсуне 30 сентября 1657 года, в присутствии московского представителя, ряда послов, большого количества казаков. Выговский из гетмана только «на тот час» превратился, казалось бы, наконец в полноправного правителя. Но и на этот раз весомый процент запорожцев (и вообще «голи») не признал законности прихода нового гетмана к власти. В дальнейшей судьбе Выговского этот момент стал губительным.
Почему? Дело в том, что все эти события разворачивались на фоне острого социального конфликта, подрывавшего изнутри украинское общество. Конфликт происходил, с одной стороны, между малоимущими крестьянами и мещанами, и «значними» людьми («дуками», как их тогда называли), и, кроме того, в среде самого украинского казачества — между старшиной и «голью». При всем своем даровании политика-тактика Иван Выговский не понял главного: политическая стабильность в Украине, ее неподвластность внешним агрессивным влияниям (московскому, польскому, шведскому...) прямо зависели от продолжительности социального мира (!), который, собственно, и является единственным реальным залогом настоящей демократии. Если бы Выговский попробовал уменьшить ту страшную пропасть между богатыми и бедными, буквально разрывавшую Украину (нашим современным политикам, осознающим неотложную необходимость это сделать, вешают ярлык «популист») — события могли бы развиваться иначе...
Прежде чем коротко рассказать о дальнейших актах этой драмы, следует отметить, что с каждым месяцем правления Выговского становилось чем дальше, тем яснее, что у глобального национального кризиса времен Руины было два аспекта: социальный и внешнеполитический. Причем тут присутствовала определенная внутренняя связь. А именно: различные векторы внешней ориентации Украины (восточный, или московский, и европейский, говоря упрощено — «польский») имели яркую социальную окраску. За «Европу» обычно (только ли тогда?) стояли властные, «значні» лица, определенная часть высшего духовенства. Вместо этого «серая голь», «рваная голь» следовала прямо противоположной ориентации (что и открывало широкие пути для настоящих популистов наподобие Брюховецкого). К сожалению, дальнейшее развитие событий было просто трагическим...
Сам Выговский, следует отметить, сначала также не проявил достаточной силы воли и политической последовательности, прибегая иногда к печально известной политике «и нашим, и вашим» (на современным языке — «многовекторности»). Когда запорожская голь, сплотившаяся вокруг кошевого атамана Якова Барабаша, выступила против гетмана-«ляха», Выговский решил, что будет лучше послать своих представителей — Юрия Миневского и Ефима Коробку — с письмом-объяснением к царю Алексею Михайловичу. Ведь ситуация была очень опасной: посланцы Барабаша, Михаил Стринджа и Яков Остафьив, также прибыли в Москву и, по существу, обвинили нового гетмана в государственной измене! В этом письме речь шла о следующем (если верить данной запорожским послам инструкции): «Сповіщаємо царську величність, що тепер уся чернь Війська Запорізького достеменно довідалася про те, що ще за життя гетьмана Запорізького Війська Богдана Хмельницького... вся старшина, усі полковники і вся чернь учинили, невідомо для чого, присягу з шведським королем, семигородським князем Юрієм Ракоці, волоським і молдавським воєводами; а тепер, для зради царській величності, уся старшина городова шле листи кримському ханові,... проста ж голота на це не пристає». Следовательно, говорилось о «предательстве старшин городовых его царскому величеству»; центром этого предательства объявлялся, конечно же, Выговский.
Гетман в сложившихся условиях избрал не лучший, но на то время, по- видимому, неизбежный путь (исходя из интересов власти!): с одной стороны, убеждать царское правительство в своей полной лояльности (безуспешно: царские люди» все равно поддержали Барабаша и его союзника, полковника полтавского Мартына Пушкаря!), обвиняя в измене царю, наоборот, запорожцев; с другой стороны, вести негласные переговоры с поляками. Дальнейшее развитие событий, получившее уже лавинообразный характер, известно: весной 1658 года (междоусобные амбиции Выговского, Барабаша и Пушкаря...) Выговский победил этих двоих своих соперников (знаменитая поэма Лины Костенко «Маруся Чурай» начинается именно с этих событий: «Влітку 1658 року Полтава згоріла дощенту...»), пролилась кровь братьев-украинцев, разгорелось пламя Руины, разделившее Украину на Левобережную («московскую») и Правобережную («польскую»). Границей стал Днепр. Гадячский трактат с Польшей, Конотопская битва, свержение и смерть самого Выговского — все это было позже...
«Ярмарка самолюбия» власть имущих на фоне тотального отчуждения народа от власти и собственности (информация для более чем тревожных размышлений: и сейчас 40% украинцев имеют доходы ниже прожиточного минимума) разрушает государственность, приводит к неминуемым социальным конфликтам вместо национальной консолидации — а Выговский, например, имел реальный шанс ее достичь. Руина (или «украинское коловратство», по изречению историка А. Ригельмана) — страшное свидетельство тому.
