Седой немец в моем купе оказался интересным собеседником. Он долго держал на своих острых коленях альбом с рисунками улиц и площадей Дрездена и молчал. Наш разговор начался с рисунков. Немец, как выяснилось, любит рисовать, почти всю свою жизнь провел в Дрездене и очень скучает по своим внукам, ездить к которым ему приходится в Берлин. Разговор у нас шел о том о сем, пока мы не застряли на теме бомбардировок Дрездена в сорок пятом году и на недавно возникшей в Германии острой дискуссии по этому поводу. Господин Мартин, так звали моего спутника, пережил ребенком гибель, а потом и возрождение своего родного города. Он ничего не имел против того, чтобы я включил свой магнитофон.
— Англичане и американцы бомбили Германию вплоть до самых последних дней войны. Как немцы оценивают сегодня полное разрушение Дрездена в 1945 году?
— Видите ли, я в свободное время иногда рисую. Так вот, если взять этот коробок спичек, то я могу нарисовать его спереди, то есть со стороны наклейки, а могу — с тыльной стороны, или сбоку, или сверху... Проблема многих людей в том, что они всю жизнь видят коробок только с одной стороны. Некоторые — потому что иначе смотреть не умеют, а другие — потому что не хотят... То же самое и с Дрезденом. Из кабины самолета бомба выглядит не так, как с точки зрения человека, которому она падает на голову... В феврале 1945-го в Дрездене погибло много людей, 35 тысяч только по официальным данным.
— Английское и американское командование считало Дрезден важным стратегическим пунктом. Союзникам надо было морально надломить противника, а их пилоты помнили о том, как немцы бомбили Лондон и Роттердам, как был полностью уничтожен Ковентри...
— Конечно, это немцы придумали ковровые бомбардировки населенных пунктов, а англичане и американцы у нас научились. Но зачем надо было английским Королевским воздушным силам учиться у нацистского Люфтваффе? Око за око, зуб за зуб? Нет, это не для меня.
— Помнить о том, кто начал войну, это совсем не значит воевать и бомбить противника с удовольствием. Насколько я знаю, некоторые канадские и австралийские пилоты высказывали после Дрездена свое недовольство и даже грозились подобные задания больше не выполнять.
— Я не говорю, что английским пилотам (кстати, сегодня они считают себя героями) сбрасывать смертельный груз было приятно.
Приказ есть приказ. Это была их работа... Заколоть одного человека штыком тяжелее, чем, сбросив бомбу из-за туч, убить десятки людей. В Дрездене во время бомбардировки, кроме местного населения, было расквартировано двести тысяч беженцев, которые пытались уйти от наступавших с востока русских войск. Дрезден бомбили не только обычными, но и зажигательными бомбами. Люди в буквальном смысле оказались в огненной ловушке. Вот так... Конечно, ставить знак равенства между тем, что натворили мы, и тем, что сделали нам американцы и англичане, нельзя...
— Кто мы?
— Мы, немцы.
— А сколько вам было в сорок пятом?
— В сорок пятом мне было всего шесть... Но я не закончил свою мысль. Я лично боюсь ставить этот знак равенства. Особенно я не хочу, чтобы его ставили те, кто войну не пережил, или те, кто хочет, пользуясь трагедией Дрездена, обелить свои старые грехи или грехи своих духовных родителей... Ультраправые в нашем саксонском земельном парламенте уже называют бомбардировку Дрездена «холокостом», а убежища, в которых тогда прятались от бомб мирные жители, они окрестили «крематориями»...
Но меня всегда раздражали и левые. В ГДР каждому, кто проявлял к этой проблеме малейший интерес, автоматически навешивался ярлык реваншиста. Да и в ФРГ левые от нее всячески открещивались.
— Говорить плохо, молчать плохо...
— Нужны трезвые историки. Но их мало. Мы все все-таки зависим от своих корней. Мой хороший знакомый, по национальности поляк, давно занимается проблемой интерпретации текстов. Может, вам, как украинцу, будет интересно. Лет десять назад он собрался писать диссертацию о том, какой образ Украины, украинцев и украинского языка отображается в польской литературе, и о том, какое представление о поляках, их языке и стране можно увидеть у украинских авторов. Но мой друг работу над диссертацией забросил. На него никто не давил и материала он насобирал много. Причиной отказа от темы стало, по его словам, ясное ощущение того, что объективная научная работа у него, как у поляка, не получится. «Хочу я этого или не хочу, — говорил он мне, — но я бы начал, учитывая сложности истории двух народов, интерпретировать тексты в пользу своих земляков. Я бы не смог на все сто процентов себя контролировать»...
Или вот последний пример: вы слышали, наверное, о напряжении между Китаем и Японией из-за японских учебников истории, в которых, с точки зрения китайцев, преуменьшены массовые зверства японцев над китайским населением. Короче, нам нужны специалисты без эмоций. А для этого требуется время.
— Но разве проблему бомбардировок у вас раньше вообще не изучали?
— Конечно изучали, но особую остроту полемика приобрела сейчас, в канун 60-й годовщины окончания войны. Не знаю, попадалась ли вам книга «Пожар» Йорга Фридриха? Это картина горящего Дрездена немецкими глазами, то есть, если так можно выразиться, спичечный коробок с тыльной стороны. А книга о Дрездене англичанина Фредерика Тейлера и последовавшая за ней дискуссия о целесообразности бомбардировки — взгляд с другой стороны. На одном из своих чтений Тейлор даже назвал происшедшее с этим городом катастрофой не только для Германии, но и для всего человечества... Да и в самой Англии звучат голоса, чтобы Лондон официально извинился за Дрезден.
— Фридриха и Тейлера не читал, но мне запомнился эпизод у Джорджа Табори. В нем старый нацист, объясняя сыну, что делал в войну, все время пытается рассказать о бомбардировке Дрездена. Там, когда с неба сыпались бомбы и рядом гибли тысячи мирных жителей, он впервые за всю войну почувствовал себя по- настоящему хорошо. Как будто камень у него с сердца свалился: теперь не только на его руках много невинной крови...
— Да, я тоже помню этот рассказ... Как этот человек орет в небо летчикам: «Эй вы там, засранцы! Вы не лучше нас...» А потом признается сыну: «Боже мой, как хорошо я себя в эту ночь чувствовал...»
— 60-летие — дата не совсем круглая. Почему именно сейчас так обострились страсти? Была ведь, например, 50-я годовщина... Неужели это связано с книгами Тейлера и Фридриха?
— Не только. Это связано с сегодняшней Германией. Ее внутреннее и внешнее положение нельзя сравнить с тем, что было лет десять и тем более двадцать назад. Раньше англичане и американцы нам были больше нужны, чем сейчас. Особенно это чувствовалось во время холодной войны. Тут были расположены их военные базы. И всякая критика была бы неуместна... А теперь канцлер Шредер дал нам понять, что немцам опять можно шагать с поднятой, а не с опущенной головой... 9-го мая он поедет в Москву по приглашению Путина и будет возлагать там венки по протоколу. 35 лет назад наш другой бундесканцлер — Вилли Брандт в Польше встал перед памятником жертвам фашизма на колени. Этот жест не был оговорен в протоколе, Вилли Брандт поступил так, потому что чувствовал в этом потребность. А Шредер дал нам понять, что забывать содеянное нацистами не надо, но заниматься лишь самобичеванием тоже нельзя.
— И как выглядело в реальности ваше самобичевание?
— Чувство постоянной вины перед другими нациями. Где-то глубоко оно сидит и у меня. Или взять моих двух дочерей. Они живут в Берлине. И знаете, как обе назвали своих детей? Сара, Беньямин, Давид, Ребекка...
— Вам было в войну шесть лет...
— Да. Но я помню, как горел Дрезден. Иногда, стоит мне зажечь спичку, и я вспоминаю пожар...
— Вы не думаете что дискуссия о правомерности бомбардировки Дрездена в эти дни достигла своего апогея?
— Нет. Мне кажется, что она найдет свое продолжение в августе... К 60-й годовщине атомной бомбардировки Хиросимы...
