Дезориентация общества — одна из серьезнейших проблем, стоящих перед Украиной, бесповоротно (хотелось бы надеяться) вставшей на путь демократического развития. Ибо в слова «демократия», «свобода», «открытость», «справедливость», «народ» и т. д. каждая политическая сила, безусловно, вкладывает собственное содержание, исходя подчас только из узкогрупповых, эгоистических расчетов, прибегая к демагогии, не имеющей ровно ничего общего с подлинными интересами Украины и ее граждан. Как разобраться в этом хитросплетении? Где тут истина и, вообще, «что есть истина?» (так спросил когда-то Пилат с оттенком снисходительной иронии, глядя на связанного Иисуса). Философию совершенно напрасно считают отвлеченной, «поднебесной» наукой, далекой от повседневных нужд общества. Ведь она вооружает нас своеобразным духовным компасом — методикой поиска истины, позволяющей отличить блестящие, но лживые фразы от вполне конкретной лжи поступков; той истины, которая, по словам Гегеля, «рождается как ересь» а умирает как всем надоевшая банальность. Итак, истинный философ — неисчерпаемый источник мудрости, проводник на пути к истине и советчик по весьма насущным вопросам нашего «сегодня». Именно таков выдающийся ученый, всемирно известный философ, лауреат Национальной премии Украины имени Тараса Шевченка 2005 года, постоянный многолетний автор и добрый друг нашей газеты, профессор Сергей Борисович Крымский. Беседу с ним — и о вопросах текущей, злободневной политической жизни, и, главное, о вечных духовных ценностях — мы предлагаем вниманию читателей.
ДЕМОКРАТИЯ НЕ СВОДИТСЯ К ВЛАСТИ БОЛЬШИНСТВА
— Сергей Борисович, мы уже пятый год как живем в третьем тысячелетии новой эры. В прессе уже давно отмечены выдающиеся научные результаты, достигнутые за это время в самых разных отраслях знаний (не будем сейчас останавливаться на них подробно). А что существенного произошло в политической сфере, прежде всего — в демократических процессах современного мира?
— Как и следовало ожидать, XXI век углубил ту эпоху перемен, в которую мы вступили на рубеже тысячелетий. Удивляет здесь не столько глобализация, о которой написано достаточно много, сколько совершенно новый процесс — глобализация демократических структур. По крайней мере, к настоящему времени более половины государств мира стали на демократический путь развития. Демократизация стала императивом нашей эпохи.
Однако в этой сфере, как и во всех других, позитивные моменты сочетаются с негативными. Это негативное связано с усиленной, разветвленной и не всегда адекватной риторикой демократии . Эта риторика опасна не только «забалтыванием» демократии, но и тем, что она не учитывает серьезных изменений в понимании демократических процессов современности.
Прежде всего речь идет о том, что история показывает ограниченность, неполноту классического понимания демократии как власти большинства. Как оказалось, тоталитарные режимы весьма умело использовали и используют это «большинство» (прибегая, в частности, к такому испытанному приему, как проведение плебисцитов) в своих целях, весьма далеких от демократии. А ведь еще Платон спрашивал: если в меньшинстве — мудрец, как быть в таких случаях? Важно помнить, что решения, принятые по принципу большинства, могут быть поражены рискованными и крайними заключениями, возникающими в силу «анонимной безответственности» субъектов принятия решений: я как все и, дескать, не повинен в тех крайностях, которые могут последовать.
Сейчас считается общепринятым, что демократия — это прежде всего верховенство закона в правовом обществе, принцип плюрализма, толерантность и принцип свободы как самодеятельности людей, утверждения личности. Однако и при таком строгом понимании демократия не является самодостаточной в современном социуме и несет в себе те недостатки, которые Черчилль в своей известной формуле оправдывал тем, что «человечество ничего лучшего не выдумало». Вот это «лучшее» сейчас и стало в повестку дня в современных теориях социального управления.
О «ВОЛЧЬИХ ЯМАХ» ДЕМОКРАТИИ И ВЛАСТИ ТОЛПЫ
— Очевидно, в XXI веке мы должны уделить особое внимание тем предостережениям и тем тоталитарным угрозам, которыми был так богат век ХХ? Поясните вашу точку зрения на эту проблему.
— Да, это актуально для нас именно сегодня. Дело в том, что даже либеральная демократия в ее современной модификации ведет к «атомизации» общества, таит опасность персонального произвола или охлократии (власти толпы), а главным образом может не удовлетворять тем, что ориентирована на «массового», «усредненного» человека, генерируя еще и «массового руководителя». Как это ни странно, но посредственность лидеров типа Брежнева вполне отвечала демократическому выбору .
Альтернативой такой ситуации является «власть мудрецов», которую пропагандировал еще Платон как наилучший тип управления обществом. С этой точки зрения либеральную демократию можно считать «неплатоновской» демократией. Но и представления античного философа не менее опасны, нежели указанная «неплатоновская» демократия. Ведь мудрец — это человек, живущий в истине, а, следовательно, заведомо претендующий на отсутствие у него ошибок, на безаппеляционность. А это в современном сверхсложном, сверхкомпонентном и многокритериальном по своим оценкам мире, может быть, опаснее всего.
Это хорошо понимал еще вождь английской революции XVII века Оливер Кромвель, который, обращаясь к парламенту, восклицал: «Братья мои! Нутром Христа заклинаю вас — помните, что вы можете ошибаться!».
— А несколько позднее, в 1653 году, он разогнал своей властью этот парламент...
— Это так. И тем не менее и современным политикам крайне необходимо не забывать эти слова.
Вот эти крайности «платоновской» и «неплатоновской» демократии заставляют современных мыслителей учитывать «несамодостаточность» демократии и потребность ее развертывания в более широком социальном контексте. В христианском мире — это поиски той «цивилизации любви», которую провозглашал Папа Иоанн Павел II в своей последней энциклике.
А среди представителей социальных наук развивается близкое к указанной энциклике представление о новой «цивилизации общества солидарности». Под последней понимается альтернатива известному тезису английского философа XVII века Томаса Гоббса о «войне всех против всех», которую может преодолеть только чудовище Левиафан. С современной точки зрения солидарность — это форма поиска единства и общности интересов на основе утверждения социума партнерства и братства.
ОПЫТ УКРАИНСКОЙ ИСТОРИИ: ДЕМОКРАТИЯ — МОРАЛЬНЫЙ ИМПЕРАТИВ
— А теперь, Сергей Борисович, если не возражаете, обратимся непосредственно к нашим украинским проблемам. Как вы думаете, вносит ли Украина после оранжевой революции что-то новое в понимание демократии?
— Безусловно, украинское общество ожидает сейчас от своих лидеров и их новых социальных практик ответа на те ожидания, которые возникли в мировом сообществе в связи с новыми перспективами развития Украины. Эти ожидания связаны, мне кажется, с тем, что оранжевая революция заложила поиск понимания демократии как уже не политического, а морального императива. Причем такая новая постановка фундаментальной социальной перспективы логично вытекает из всего опыта украинской истории .
В самом деле, уже в «Русской Правде» Ярослава Мудрого, в эпоху деспотических феодальных режимов в мире, не фигурировала в качестве наказания смертная казнь, и даже телесные наказания были отменены. Конечно, и в Киевской Руси, и позднее людей убивали, забивали палками, но это делалось не по суду и давало повод церкви осуждать такие действия. В «Повести временных лет» Нестора-летописца князья, в отличие от обычных людей, судятся по меркам Ветхого Завета, в то время как текущие события оцениваются по евангельским канонам. Тут важно иметь в виду вот что. Считалось, что ветхозаветные мерки — это те оценки, которые будут фигурировать на Страшном Суде. Иначе говоря, князья Древней Руси жили под постоянной угрозой Страшного Суда!
ХРИСТОС ИЛИ КЕСАРЬ?
Тем самым в истории Украины особенно четко обозначились два пути социального развития — путь Христа и путь кесаря. Это позволяло связывать демократические идеалы народа с этическими измерениями. Или, по крайней мере, ставило очень сильный моральный акцент на развитии демократии в тех условиях, когда она не могла утверждаться политически, когда в государственной практике могли царить лютые казни и деспотизм. Этот моральный акцент на демократических процессах сказывался и в отсутствии в Украине Домостроя, и демократических основах украинской семьи («подружжя»), и в выборности церковных должностей. Вот эти традиции. видимо, и сыграли свою роль в моральной интерпретации демократии, заданной оранжевой революцией. А это накладывает исключительно большую ответственность на современное украинское руководство за то, чтобы моральные ожидания Майдана прошли испытание временем .
— Насколько я понял, сейчас персонажем украинской политики становится сама история. Как вы понимаете эту ситуацию?
— История действительно сейчас фигурирует во всех контекстах государственного управления. Это связано прежде всего с «историческим дефицитом» украинского общества, нехваткой времени для того, чтобы быстро пройти тот путь, который реализовали развитые страны Европейского сообщества.
ЧТО СЕЙЧАС ПОСТАВЛЕНО НА КАРТУ?
— Действуют тут и всеобщие законы современного мира. Как известно, западное понимание глобализации исходит из идеи уничтожения национальных перегородок, в результате чего национальные экономики очень многих стран будут брошены на международный рынок, где побеждает сильнейший. И проигрыш в этой войне будет означать исторический тупик, вещь более страшную, чем даже колонизация . Ибо здесь ставкой является возможность быть «выкинутым из истории», подобно многим странам Африки, которые никогда не сумеют выплатить свои долги и избавиться от клановых разборок.
Итак, осью современного мирового развития является борьба за место в в истории. У Украины есть шанс выиграть это место, но существует и опасность его потерять. Поэтому так пристально современное общественное мнение следит за «Истиной» и «молвой об истине» в понимании современных исторических процессов. А здесь, безусловно, много нелепых домыслов и даже неадекватных моделей понимания истории.
— Не могли бы вы привести конкретный пример?
— В частности, широко распространено (в том числе в средствах массовой информации) представление о том, что «история ничему не учит». Это крайне опасное заблуждение , противоречащее вековечному опыту, который и позволил Цицерону в свое время дать формулу: «Historia est magistra vitae» («История — учительница жизни»). И мы это видим отчетливо в современных условиях.
ПАСХАЛЬНАЯ НЕДЕЛЯ КАК ВЕЧНЫЙ УРОК
— Буквально считанные дни остались до светлого праздника Пасхи. Какова сущность того вечного, нетленного урока, который все мы можем (если это в наших духовных силах) извлечь из великого евангельского текста, из тех эпохальных событий?
— Когда-то еще Гете утверждал, что Священное Писание дает нам вечные уроки истории, нечто вроде «вечного теперь» в изменчивом мире исторического бытия. И в Пасхальной неделе Евангелие заложило вечные прообразы не только прошлого, но и настоящего.
Пасхальная неделя начинается с эпизода въезда Христа в Иерусалим через Золотые Ворота (в современном виде они заложены во времена Турецкой империи). Но они ожили и существуют предметно у нас, в Киеве, в виде наших Золотых Ворот с церковью Благовещения, возвещающей о приходе Христа.
Но в эпизоде въезда в Иерусалим есть и огромная смысловая нагрузка — от Золотых Ворот Иерусалима до Голгофы пролегла дорога в несколько дней, так же, как и от криков толпы «Осанна!» до сатанинских «Распни его!» Это обстоятельство обращает наше внимание на изменчивость, непостоянность (неконстантность) общественного мнения. Эта изменчивость имеет социальную базу. Ибо добро — не готовый образец или некий предмет, его необходимо непрерывно творить и подпитывать . И как только усилия по «творчеству добра» ослабевают, начинается «помрачение» народа, вплоть до преврещения его в «чернь казни».
Иисус в своих проповедях последних дней жизни расширяет свое учение о добре. Он создает невероятное по своей дидактической, нравственной силе учение об Евхаристии (эпизод Тайной Вечери). Согласно ему, каждому последователю христианского добра должно испытывать к нему такую же органическую тягу, такую же жажду, как к пище и питию, принимая слова Учителя как его плоть и кровь.
На этом пути, как всегда в жизни, возникли темные силы зла, олицетворенные фигурой Иуды. Здесь таится интересный парадокс. Ведь Христос Сам избирает Иуду апостолом. Но Бог не мог ошибиться, он провидел бездну, которую знаменовало предательство. Здесь оказалось необходимым олицетворение всего греха дохристианской истории.
Деяния Христа в Пасхальную неделю символизируют актуальную и для наших дней проблему источников верности соратников, друзей, близких людей. Ведь апостолы разбежались во тьме Гефсиманской ночи! Это, конечно, выглядит вполне по-человечески, обнаруживает слабости людей, но вместе с тем позволяет нам не забывать, что во все времена история выступала и как суд над деяниями людей и партий.
Христос оснащает людей для этого суда притчами о вине и покаянии, о природе власти, о жизни и смерти, о вере и верности, о верховенстве духовного над материальным с его приоритетом экономического интереса. «Что больше — спрашивает Бог — золото или Храм, освящающий золото?» (Матфей, 23,13). Этот же вопрос не может не преследовать каждого из нас и в наши дни.
Но сквозь все Христовы притчи, как в тексте, так и в контекстах, проходит неизбывная и для современности тема — о предательстве, зависти и лжесвидетельстве. Евангелист Матфей утверждает, что Христос «знал, что предали его из зависти» (Матфей, 27, 18). А зависть — это злосчастная проблема истории человечества, заявившая о себе с особой силой как в Священном Писании, так и в теории коммунизма, в которой, по словам Маркса, «зависть играет конституирующую роль». «Коммунизм в его первой форме, — пишет Маркс, — стремится уничтожить все то, чем, на началах частной собственности, не могут обладать все; он хочет насильственно абстрагироваться от таланта и т. д. ...». Этот коммунизм, отрицающий повсюду личность человека», и есть «всеобщая и конституирующаяся как власть зависть» (К.Маркс, «Из ранних произведений», Москва, 1956, стр. 586).
— И все таки дает ли, по-вашему, исторический процесс человечества повод для оптимизма?
— Видите ли, дело в том, что мы имеем основания утверждать: история оказалась Голгофой. Ибо по своей трагической, греховной природе земной, эмпирический мир устроен так, что в нем свет светит через тьму, правда утверждается через кривду, а добро — через альтернативу злу. В своем человековоплощении Бог оказался мишенью абсолютного зла: он испытал самую страшную казнь, злобу толпы, предательство, трусость прежних сторонников, драму сомнений, одиночество Гефсиманской ночи. Но в неимоверных испытаниях содеялось чудо Воскресения и торжество Спасения.
Не следует ли и все человечество этой дорогой? Ведь, провозгласив «эпилог истории», В.Соловьев имел в виду становление Богочеловечества; он подчеркивал, что, подобно тому, как Бог стал человеком, человечество теперь со своей стороны становится Богочеловечеством. А если так, то представляется назидательной аналогия между судьбой Бога и судьбой людей. Ведь люди в ХХ веке прошли крестный путь большевистской и нацистской, фундаменталистской и антиколониальной (в ее кровавом варианте) революций, испытали безмерные глубины зла, торжества смерти и обесценивания морали.
Но, аналогично тому, как через преодоление абсолютного зла осуществилась спасительная миссия Богочеловека в начале христианской эры, так и голгофа Богочеловечества или человечества как такового на пороге мета-истории дает надежду на духовное восхождение, на знаменование «новой земли» и «новых небес». Вот почему для всех нас остается многозначительной формула апостола Иоанна: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его...».
