ТРОНУТЫЕ ЛИТЕРАТУРОЙ
Вначале речь пойдет о счастливых людях, о тех, кого изволила тронуть Литература. Конечно, мера тронутости бывает разной. Кто почитывает на сон грядущий, а кто переселяется в особый мир и живет там, поглядывая, как бы в окошко, на мир реальный. Этот особый мир притягателен. В нем легче жить. Мы пребываем в нем в качестве наблюдателей. Но это только поначалу. Далее, вживаясь в мир, скажем, романа, мы начинаем мыслить и действовать по его правилам. Сперва это проявляется в речи, затем в поведении. Наша реальная жизнь становится литературой. Если бы не было других людей, менее тронутых, все было бы прекрасно. Но эти, менее тронутые и не тронутые вовсе, существуют, их большинство. С их миром, реальным до неприличия, вульгарным и жестоким, приходится считаться. А посему у тронутых возникают проблемы. Я знаю одного человека, возжелавшего стать свободным мыслителем. Он ушел с работы и стал писать. Незамедлительно реальный мир поставил вопрос: на что жить? Понятно, что это решение — стать свободным и просто мыслить, оно, так сказать, чисто литературное. Психоаналитик, общаясь с нашим мыслителем как пациентом, мог бы найти и соответствующий романный образ. Ему именно подражал мой знакомый, а не реальным людям, много работающим и не упускающим случай подработать.
Когда в мои школьные годы учителя говорили о воспитательном значении литературы, они, конечно же, имели в виду тронутость. Было время, когда молодые люди ехали «за запахом тайги», или на какую-то целину, которую надлежало поднимать. Эти люди делали свою жизнь, примериваясь к литературным героям. Может быть, и не к конкретным, а только смутно угадываемым, как бы витающим в манящем мире литературы. Народ, который составляли эти люди, был самым читающим из всех народов мира. Иными словами, предпочитающим тот прекрасный мир, а не этот — жестокий и скучный. Отсюда вполне правомерно предположение: когда реальная жизнь становится интереснее, привлекательнее, читателей заметно убавляется. Или чтение становится видом развлечения.
Бывают редкие случаи, когда Литература настолько трогает человека, что он становится тронутым в самом обычном медицинском смысле. Недавно Владимир Сорокин рассказал о молодой женщине, которая тронулась, поселившись в мире «Идиота». Это было в 30-х годах, ее лечили в психиатрической больнице. Она наизусть знала текст знаменитого романа, могла продолжить его с любой строчки. Она считала себя персонажем романа. Да, 30-е годы… Можно понять эту женщину, ее выбор — в каком мире жить. Не понятно только, от чего лечили? Может быть, следовало судить? Как невозвращенку, оставшуюся в том мире. Но тут начинается философия или, возможно, мистика. Ведь в том мире поселяется наша душа, а тело остается в этом, дурном и реальном. Тот мир воздействует на этот, душа — на тело. Когда в том мире мадам Бовари глотала мышьяк, в этом мире Гюстав Флобер, творивший тот мир, едва ли не терял сознание. А Дон Кихот — хитроумный идальго из Ламанчи? Считается, что он свихнулся по причине чтения средневековых романов. Он вообразил себя странствующим рыцарем и отправился на поиски приключений вместе со своим другом-оруженосцем. Можно, разумеется, так понимать. Читать и посмеиваться над чудаком, когда он попадает в трагикомичные переделки. А можно иначе. Вот безмерно счастливый рыцарь ранним утром покидает свое поместье. Он отправляется в мир, чтобы служить Добру. «Сколько беззаконий предстоит ему устранить, сколько кривды выпрямить, несправедливостей загладить, злоупотреблений искоренить, скольких обездоленных удовлетворить!». Полная открытость будущему, доверчивость, имущественная необременительность, жажда борьбы за правду! Разве не охватывает читателя, воображающего эту сцену, щемящее чувство освобождения? Читателя, замордованного окружающей, как говорят, действительностью.
Мы не можем вернуться в ту реальность, в которой жил Сервантес. Но он создал для нас реальность вечную. Мир, в который вселялись люди до нас, и будут вселяться после нас. И этот мир тоже расщеплен. На мир нашего рыцаря, или мир средневековых романов, и мир обычных людей, который считается там реальностью. Миры, миры… В каком же из них мы по настоящему живем? Во всех сразу! А вообще, вопросы о миропребывании лучше оставить? Как оставлены сегодня для приватных забот вопросы о мировоззрении.
ОТ МИРОПРЕБЫВАНИЯ К ОБЩЕНИЮ
Тронутые Литературой счастливы, как счастлив в меру выпивший. Это — нормально. И тот, и другой одухотворены. Они чуть- чуть вознеслись над земным, расслабились, оттянулись. Я даже соглашусь с тем, что о человеке в таком состоянии можно сказать: «он культурно отдыхает». Между тем есть читатели, которые никуда не переселяются. Их, конечно, тоже интересует «что» и «о чем», но еще больше они интересуются тем, кто за всем этим. То есть автором. Они читают автора, а не книгу. Такой читатель скажет, к примеру, «вчера я перечитывал Бунина». И он понимает, что собеседнику этого достаточно. Не имеет значения, что именно он перечитывал. Читая, он может сказать с удивлением: «Э, батенька, как вы, однако…». Это он о писателе, когда тот по ходу повествования выкидывает какой-нибудь фортель. Текст уже не представляется чем-то, вроде пьянящего вещества. Того, что потребляется для обретения особого состояния сознания. Текст становится средством общения между автором и читателем. И если даже вернуться к идее миропребывания, то мир видится уже не самим по себе, а сотворенным. По отношению к нему более уместен теперь не вопрос «что?», а вопрос «зачем?», точнее — «что это значит?». Всякая деталь в этом мире наполняется смыслами. Выявлять эти смыслы, угадывать подспудные мысли автора — занятное это все-таки дело. Впрочем, не всем оно по душе. «Вы — дешифратор, а не читатель», с укором говорит мне знакомая.
Не так ли обстоит дело с «рождением» Бога? Я имею в виду известный тезис Фридриха Ницше о смерти Бога. Но если Бог умер, стало быть, он и родился когда- то. Когда? Когда о мире человек спросил не «что?», а «зачем?». Тогда и появился Автор мира. И каждое явление природы стало не самим по себе, и не самим для себя, но фрагментом текста. А стало быть, сущим для чего-то. Для того, чтобы сообщить. С тех пор оно есть message. И назначением человека стало не просто пребывание в мире, но понимание и истолкование его. Мир и книга, вещи и слова… По слову творится мир, и мир прочитывается как книга.
От мира к творцу — это путь взрослеющего человечества и взрослеющего читателя. И это — путь умножающейся печали. Ибо, раз сотворено, значит, непременно подвержено оценке, и критике. Это отношение переносится затем на автора. Появляется фигура художественного критика. Фигура несколько комическая, когда дело идет о поучении писателя. Критик якобы знает, как писатель должен сочинять, чтобы его произведения имели «важное общественное значение». Критика — это суд над творением, а далее — над творцом.
Здесь мне вспомнился анекдот о портном. Заказчик посетовал, что, мол, три недели для пошива пиджачка — не много ли? Бог за неделю весь мир сотворил. Портной ответствовал: вы посмотрите на пиджачок, это же — класс, а теперь взгляните на то, что сотворил Бог. Короче, то, о чем Творец сказал «это хорошо», сама тварь, появившаяся в последний день творения, подозревает в несовершенстве. И обвиняет Творца, и тщится занять его место.
Вернемся к литературе. Почему путь взрослеющего читателя есть путь умножающейся печали? А дело в том, что, расставшись с виртуальной реальностью и сосредоточившись на авторе, читатель рано или поздно начинает понимать, что автор служит не истине, а ему, читателю. Слово «истина» я употребил здесь за неимением другого. Надобно указать на нечто абсолютное, незыблемое, высшее. Да и «служение» здесь, имея в виду современную литературу, не вполне подходит. Может быть, лучше — «услужение»? Или угождение простым инстинктам — любопытству и похоти. Кто это обнаруживает, тому становится не интересно. Нет, не интересно не то «как» и «о чем», а неинтересно оттого, что кроме этого ничего нет. И печаль еще от неосторожного употребления в обыденном общении литературных выражений. Кто знает, сколь драматичными могут быть последствия невинных восклицаний вроде «мне тебя Бог послал» или «спасибо, что ты есть». Вообще, взрослеющий читатель слишком часто обнаруживает присутствие услужливого автора и оттого утрачивает способность восхищаться текстом самим по себе. А вернуться в мир литературы уже невозможно.
