Жан Татлян родился в Греции. Жил в Армении. Учился в Киеве. Потом его родным домом стал Ленинград. Татлян — кумир поколения наших бабушек и дедушек. Вся страна жила под его бархатистый голос и немного грустные мелодии сочиненных им песен. «Звездная ночь», «Фонари», «Осенний свет», «Песенка о капели»... И вдруг неожиданно для всех в начале 70-х Жан покидает СССР. На радиостанциях размагничиваются пленки с его песнями, в газетах пишут, что он поддался искушению западного образа жизни. А что на самом деле случилось в 1971 году? Почему благополучный Жан Татлян покинул страну, а спустя 30 с лишним лет вновь вернулся?
Эти вопросы мы задали певцу и композитору в Витебске, куда Жан Татлян приехал как почетный гость фестиваля «Славянский базар».
— Да, я был очень популярен в 60—70-е годы, — вспоминает Татлян, — и в то же время меня душили со всех сторон. Я никогда не писал и не пел так называемых «идеологических песен» и этим горжусь. Все мои песни о любви. Иные же мои коллеги только благодаря партийной теме и пробились на музыкальный Олимп. Когда у меня на Западе спрашивали, что такое Советский Союз, я приводил в пример следующий образ. Представьте себе толпу людей из 200 миллионов голов. Все они одного роста, стоят ровно, похожи на океан во время штиля. А посередине толпы установлен стержень-лезвие, который медленно вращается. Только чья-либо голова (а это талант, индивидуальность, личность) вылезет из толпы — лезвие тут же отсекает ее. А мне в ответ: «Вы же там стали популярным». Да, но мне надоело ловчить, чтобы, заметив лезвие, пригнуться. Я захотел быть свободным от толпы и дышать не по указке сверху.
Наверное, у меня в генах сидело ощущение свободы. Ведь в СССР из Греции меня привезли в пятилетнем возрасте. С колыбели я был свободным человеком. И этого чувства свободы мне не хватало в Союзе. Я стал молчаливым диссидентом: не выходил к посольствам с плакатами, а протестовал молча. Когда я уехал из страны, появился приказ сверху, чтобы в фонотеках размагнитили все мои записи. А мое имя не упоминать, словно и не жил, и не пел. Но я рад, что несмотря на запреты и цензурные клещи, меня помнят слушатели.
— Вы долго живете за рубежом, в частности, во Франции, а говорите без акцента. «Ах, осень серая, что ты наделала...» — очень тепло приняли слушатели.
— Я люблю языки. Говорю на шести языках: армянском, греческом, русском, французском, английском, турецком. Когда приехал во Францию, ничего, кроме «шерше ля фам» сказать не мог. А спустя какое-то время уже свободно изъяснялся с друзьями на французском языке.
— С чего началась ваша жизнь в эмиграции?
— В Париже я взял гитару, спустился в подвал, где размещалось кабаре «Распутин», и стал зарабатывать на свой бифштекс. Было трудно. Не верьте тем, кто рассказывает вам, что заграница сразу открывает свои объятия эмигрантам. Я не гнушался никакой работы. Конечно, о своих песнях и о советских шлягерах там пришлось забыть. Мой репертуар состоял в основном из народных — русских, украинских, греческих, армянских и цыганских песен. Это хорошая школа и блестящая практика для голоса.
— И вы ни разу не испытали чувства разочарования — в СССР вы собирали тысячные залы, а во Франции выступали перед горсткой жующей публики?
— Никаких комплексов по этому поводу у меня не было, хотя в СССР с усмешкой говорили, что я стал «кабацкой звездой». Но между прочим, в таких же кабаре и ночных клубах, а по-нашему — «в кабаках», пели и Фрэнк Синатра, и Элла Фицджеральд, и Луи Армстронг. Кстати, с Синатрой мне посчастливилось быть лично знакомым.
— Говорят, вам довелось поработать в Америке?
— Я заключил пятилетний контракт с одним из лучших казино Лас-Вегаса «Империал Палас», согласно которому должен был петь 180 дней в году. Там я познакомился с легендарными звездами: Синатрой, Томом Джонсом, Шер. Потрясающие мастера! На сцене они короли, а в обычной жизни — простые и приятные люди. Мы даже подружились. По выходным дням ходили друг к другу в гости. Но несмотря на радужные перспективы, я отказался от контракта. Дело в том, что в Лас-Вегасе губительный для певцов климат. Пустыня, сухость, жара... И хотя я жил в шикарном номере на 200 кв. метров с огромным бассейном, в каждой комнате кондиционер, но я не выдержал перепадов температур. В помещении себя чувствовал нормально, но стоило выйти из отеля, как начинал задыхаться. Угроза потерять голос, появившиеся проблемы со здоровьем были страшнее, чем потеря денег, которые я зарабатывал в США.
— На фестивале в Беларуси, на сцене и за кулисами вы постоянно носите берет. Боитесь витебских дождей?
— Берет — это мой образ, имидж, как модно сейчас говорить. А простуды я не боюсь. Своих близких успокаиваю: «Не волнуйтесь за меня. Если что-то с голосом случится, могу работать каменщиком или маляром». Знаете, как я заработал на первую свою гитару? Белил дома... Жили мы бедно. Я ведь из тех, кто сам себя сделал. В начале пути не было ни богатых родителей, ни покровителей. Я ведь даже музыкальной школы не окончил, когда меня, самоучку, приняли в Сухумскую филармонию. Работал гитаристом в квартете, а по совместительству исполнял несколько песен как певец. Каждое мое выступление вызывало бурю оваций у публики. Успех был больше, чем у официального солиста с консерваторским образованием. Так что уже с первых своих шагов на эстраде я столкнулся с завистью. Привык, что это сопутствует актерской жизни.
— Уезжая, вы оставили в СССР близких?
— Оставалась мама, но она была мудрой женщиной. Узнав о моем решении, сказала: «Уезжай, если ты считаешь, что тебе за границей будет лучше».
— Она дождалась вас?
— Нет. Я даже на похороны ее не смог приехать, потому что тогда пришлось бы покупать билет в один конец.
— С кем-то из своих бывших однокашников по Киевскому эстрадно-цирковому училищу встречаетесь?
— Жизнь разбросала нас в разные стороны. Я поддерживаю отношения лишь с Кларой Новиковой (она ведь тоже выпускница Киевского училища). Недавно побывал на записи ее телепрограммы «Чего хочет женщина».
— Как вы думаете, как бы сложилась ваша музыкальная карьера, останься вы в Советском Союзе?
— Наверное, я приезжал бы на свои сольные концерты на собственном лимузине, как нынче приехал на фестиваль Николай Басков. Проехал бы 200 метров, подчеркивая свой звездный статус (Витебск город компактный, гостиница и зал Амфитеатра находятся рядом)...
— Но вы ведь до отъезда из Союза тоже не бедствовали?
— Мой сольный концерт тогда стоил 39 рублей, авторских гонораров за месяц набегало больше тысячи рублей. По тем временам — просто сумасшедшие деньги. Я был в первой десятке самых высокооплачиваемых авторов. У меня было все, о чем другие даже и не мечтали: лучшие машины, даже личный большой катер. Но все эти материальные ценности не имеют значения, когда нет главного — свободы.
— Скажите, на Западе существует такое понятие, как вдохновение, или все-таки самое главное там писать и исполнять то, что нужно публике?
— Без вдохновения вы не напишите того, что желает публика.
— А что или кто для вас является источником вдохновения?
— Конечно же, женщина. Женщина — как птица. Мужчина должен держать ее в руках не сильно, чтобы не удушить, но и не слабо, чтобы она не улетела. Это правило одинаково для любого творческого человека.
— Вас вдохновляют красивые или умные женщины?
— Для меня главное в женщине — ее душа.
— Вы встретили свой идеал в жизни?
— Встретил. Но о семье — табу. Боюсь сглазить. Каждый день радуюсь, что у меня есть это чудо. Жена — звучит слишком официально. Поэтому я свою любимую называю дочерью моей тещи. Согласитесь, красиво звучит. Каждый год, прожитый нами вместе, считаю за пять. Один приятель не понял: «Что, так плохо тебе?» «Дурак, — говорю. — Стараюсь наверстать года, прожитые без любимой».
— Где вы теперь живете?
— У меня двойное гражданство — России и Франции. Сейчас живу вместе с семьей в Санкт- Петербурге. В городе фонарей и туманов. Я вообще обожаю северные страны. Люблю туман, пасмурную погоду, дождь.
— Вы помните свой первый концерт после возвращения в Россию?
— Это было в Петербурге. На своих концертах я всегда прошу, чтобы в зал дали немного света, хочу видеть свою публику. И вот в глазах у моих слушателей блестели слезы, их не стыдились ни мужчины, ни женщины. Да что там зрители, я сам не мог исполнить песню до конца — у меня в горле стоял ком.
— Какую страну вы все-таки считаете своей родиной — Грецию, Армению, Украину, Россию или Францию?
— Я скорее всего гражданин мира. Родился в Греции, в армянской семье. В пятилетнем возрасте приехал в советскую Армению, потом жил в Ленинграде, Киеве, эмигрировав, 30 лет прожил во Франции. Так кто же я? Вам виднее.
