Каждый, кто знакомился с историей украинского театра XX века, задумывался, по-видимому, над феноменом рода Тобилевичей — не так часто случалось, чтобы в одном родовом гнезде воспитались целых четыре ярких и сильных таланта, четыре звезды национальной культуры. Вспомним их в той последовательности, в которой рожала детей жена помещичьего управителя Карпа Тобилевича — Евдокия Зиновьевна: Иван, сын-первенец, которого славянский мир узнает впоследствии как драматурга Тобилевича и актера Карпенко-Карого; Мария — она же знаменитая артистка с золотым голосом Садовская-Барилотти; Николай и Панас, которые остались в памяти украинцев как Николай Садовский и Панас Саксаганский, непревзойденные мастера сцены.
Действительно — целый тебе «женьшеневый куст Тобилевичей», как высказался однажды Олесь Гончар. Загадка этого степного нашего женьшеня, который так обильно уродил на берегах Выси и Ингула, поражает, заставляя думать о неуничтожимости, неубиенности украинского духа, который не раз воскресал из пепла, вставал из руин, чтобы снова с гордостью утверждать: «Ми — є, ми — вічні, як саме життя».
Можно назвать, как минимум, три фактора, определивших триумф и бессмертие рода Тобилевичей. Во-первых, его щедрая природная одаренность. Тайны генетических кодов сложно поддаются объяснениям, поэтому люди привыкли в таких случаях говорить о персте Божьем, силе провидения, о высшем предназначении или же искать причину причин в благоприятном расположении звезд. В августе 1845-го звезды над слободой Арсенивкой светили ласковые.
Известный меценат Евгений Чикаленко, который в 70-е годы позапрошлого столетия сидел за одной партой рядом с самым младшим Тобилевичем, утверждал, что у хозяина необычного родового гнезда, Карпа Адамовича, «были в зачатке все те таланты, которые так ярко развились у его детей». Все говорит о том, что Карп Адамович был довольно колоритной личностью: имел природный ум, жизненную цепкость, артистическую натуру, крестьянскую лукавинку. «Старый Тобилевич был большой юморист и «затейник», — вспоминал Чикаленко.
Меньше знаем о матери драматурга. Долгое время считалось, что была она крепостная, которую Карп Адамович выкупил из неволи. Тем временем, Евдокия Зиновьевна росла в доме пана Золотницкого, где была служанкой, знала грамоту, которой позже научила и своих сыновей. Недаром же Иван избежал начальной школы и сразу стал учеником первого класса уездного училища!
Во-вторых, для того, чтобы искра дарования стала пламенем, нужно определенное, если хотите, стечение обстоятельств, нужны окружение, атмосфера, то есть — та «бродильная» среда, где вызревает талант. Об елисаветградской среде, в которой формировался драматург Иван Тобилевич, скажем дальше, а пока назовем и третий, чрезвычайно важный фактор — он заключается в том, как сам человек сумеет распорядиться врученным ему даром. Это тем важнее, что почему-то именно украинцы не раз демонстрировали удивительное умение делать все, чтобы избавиться от дарованного им таланта. Как тот дядька Кирилл из известной баллады Ивана Драча: Бог дал ему крылья, а он — «на крилах навіть розжився: крилами хату вкрив, крилами обгородився...»
У секретаря Елисаветградской городской полиции Ивана Карпович Тобилевича тоже был свой рубикон. Мог он — при всей своей природной неординарности — пополнить ряды местных обывателей, обычных людей, жизнь которых заканчивается вместе с последним дыханием. Этого, к счастью, не произошло — Иван Тобилевич состоялся как человек необычный.
Здесь следует напомнить давнюю истину, которая гласит, что великая цель способна порождать великую энергию. Великая цель создает великий характер, это известно. В Иване Тобилевиче такая цель жила. Он довольно рано осознал, что принадлежит народу, словно затерянному на своей же земле, бесправному и униженному. История знает немало случаев, когда скорбная patria (родина) спасает себя, избрав среди своих сыновей того, кого позже будут называть проводниками нации. Итальянец Джакомо Леопарди, венгр Шандор Петефи, поляк Адам Мицкевич, украинец Тарас Шевченко — каждому из них суждено было стать голосом своего народа, придавленного весом «просвещенного» сапога, чтобы на фатальный вопрос «Быть или не быть?» ответить утвердительным «Быть!». Святое чувство патриотизма, моральная максима «Если не я, то кто?» делали крылья их талантов сильнее и выносливее.
Но патриотизмов два. Именно в то время, когда в степной слободе над Высью вставал на ноги Иван, сын Карпа Тобилевича, в белокаменной Москве шли горячие дискуссии между «западниками» и «славянофилами». Последние поднимали на щит «русскую идею» — идею российского государственного величия и исключительности. У России — особый путь, говорили они; особая — мессианская! — роль; контакты с Западом гибельны для ее самобытности. Лозунг «самодержавие, православие, народность», наполненный воинственным великодержавным духом, становился краеугольным камнем российской политики. Собственное государственное величие легионы кондовых русских патриотов не мыслили без разбухания империи, без непрестанного расширения границ во все стороны света.
Иван Тобилевич родился в страшной стране, ее государственная машина подминала под себя народы — распинала Кавказ, удивляясь, как это дикие чеченцы со своим Шамилем никак не хотят понять, что их окультуривают; на западе душила «полячишек»; на север, к финнам, с целью «обрусения края» засылала тысячи чиновников; на юге, ниже Малороссии, держала пальцы на Балканском перешейке, а дальше... дальше кому-то из самых нетерпеливых патриотов представлялись уже и воды Индийского океана. Оставалось только во имя патриотической идеи омыть в тех водах ноги вездесущих российских генералов!
Нет, был-таки прав российский политический изгнанник Александр Герцен, когда писал в «Былом и думах»: «Народность (то есть национальная идея. — В.П. ) как знамя, как боевой крик, только тогда окружается революционной ореолой, когда народ борется за независимость, когда свергает иноземное иго. Оттого-то национальные чувства со всеми их преувеличениями исполнены поэзии в Италии, в Польше (добавьте: в Украине) и в то же время пошлы в Германии (и по той же причине — в России также).
Есть патриотизм, вдохновленный стремлением к свободе и справедливости, а есть патриотизм воинственный, заряженный энергией подчинения. Причем дух неволи в николаевской России распространялся не только наружу, тюремная духота царила и внутри империи, недаром же 29 октября все того же 1845 года (первого в жизни Ивана Тобилевича) Александр Герцен записал в своем дневнике: «Страшная эпоха для России, в которую мы живем, и не видать никакого выхода. (...) И, как эти три года, так пройдут годы еще и еще, и мы состаримся и яснее увидится, что жизнь потеряна».
Молодой Иван Тобилевич читал Герцена. Он также, как и издатель «Колокола», не раз впадал в отчаяние — казалось, страшной эпохе не видать конца. Но в том- то и дело, что были, есть и будут люди, которым даже в самые мрачные времена не дает права на покой та моральная максима: «Если не я, то кто?» В истории украинской интеллигенции XIX ст. она играла особую роль, становясь движущей силой общественного поведения интеллигентов, осознающих свое украинство, поскольку малой кучке людей приходилось брать на себя ношу, которая требовала значительно большего количества рук.
И здесь следует сказать, что в нашем мифологизированном литературоведении накопилось немало легенд и того, что можно бы назвать аберрацией зрения.
Даже классики наши помещены в прокрустово ложе официальных схем. Что-то замалчивается из их наследия, какие-то факты биографии или творчества интерпретированы на вульгарно- классовый лад, там, гляди, нанесена косметика...
Не избежал этой судьбы и Иван Карпенко-Карый. Одним из «неудобных» для советского литературоведения был, в частности, вопрос о мировоззрении, общественной деятельности Ивана Карповича. Существовала нехорошая традиция подтягивать того или иного классика к канону — если верить недавним еще монографиям и учебникам, едва ли не каждый из них был революционным демократом, кое-кто приближался к марксизму; кого же втиснуть под определенную рубрику никак не удавалось — того упрекали в ошибках, уклонах, непонимании... В реальной же жизни все было значительно сложнее, естественнее и, в конечном счете, интереснее для исследователя.
Известно, например, что в конце 70-х — в начале 80-х годов XIX в. Иван Тобилевич вместе с несколькими друзьями-единомышленниками организовал в Елисаветграде кружок, вокруг которого объединилась прогрессивная интеллигенция города. Так, кружковцы читали и переводили на украинский язык Маркса и Чернышевского, но так же интересовались они и трудами Михаила Драгоманова, Николая Костомарова, запрещенными стихотворениями Тараса Шевченко... Мы погрешим против истины, если забудем о своеобразном дуализме украинской интеллигенции позапрошлого (и прошлого) века: социальное протестантство, желание видеть Россию более демократической и цивилизованной страной сочетались с естественными национальными стремлениями. И — наоборот. Елисаветградский кружок, духовными лидерами которого были Иван Тобилевич и Панас Михалевич, фактически был вариацией тех громад, фундамент которых закладывали Михаил Драгоманов, Владимир Антонович, Олена Пчилка, Михаил Старицкий, Николай Лысенко и другие известные деятели. (Между прочим, врач Панас Михалевич, которому после Эмского указа запретили жить в Киеве, принадлежал к кругам, очень близким к Драгоманову).
Окончание в №114
