В последнее время соседи — российские СМИ все чаще обращаются к черному юмору и горьким жизненным анекдотам. Одна из газет, к примеру, в красках описала историю москвички, которая после терактов стала боятся подходить к телефону. Хоть никто из ее близких в них и не пострадал, женщине все время кажется, что если она возьмет трубку, голос проинформирует об очередной трагедии. Те, кто пережил теракты на собственном опыте, ведут себя не иначе. Проводив навсегда старшего сына на «Норд-Ост», мать полтора года не выпускала младшего одного из дома. Решилась только 14 февраля — очень уж он хотел посетить «Трансвааль-парк»...
На днях ВЦИОМ-А (социологический центр под руководством Юрия Левады) обнародовал иерархию страхов, которые испытывают россияне. Правда, это исследование проводилось до трагедий в аквапарке и метро, что, в принципе, могло бы отразится на результатах. Однако и без того понятно, что по сравнению с 1993 годом, российские фобии существенно видоизменились. Как сообщают Vesti.ru, на вопрос «кажется ли вам, что за последние четыре года в России стало больше страха» утвердительно ответили 56% респондентов. В т о же время, как ни странно, за этот же период удвоилось и число «бесстрашных людей» — их теперь в России не 4%, а 8%. Кроме того, постепенно истекает «срок годности» лидеров иерархии страха 90-х — боязни массовых беспорядков, голода и потери близких. Их все активнее вытесняют страхи физического насилия, нищеты, болезней и старости. Пожалуй, единственное, к чему у россиян за 11 лет не изменилось отношение, — это Божий гнев. Его, как и раньше, боятся, согласно исследованию, 9% респондентов.
Стали ли в связи с последними событиями в мире бояться больше в Украине? «С одной стороны, конечно, да, — рассуждает 63-летний пенсионер Игорь Зарудный. — Я, например, уже некомфортно себя чувствую в метро; опасаюсь, что не сегодня-завтра у меня, как у жителя Иванковского района, обнаружат рак; боюсь хулиганов, которые могут отобрать у меня на улице последние деньги. С другой же стороны, если вспомнить, с какой опаской в свое время мы присматривались к «чутким» стенам и шарахались от каждого милиционера, — нынешние страхи просто ничтожны».
Психологи утверждают, что разнообразные фобии для любого общества — явление вполне закономерное. В каждой стране найдется как минимум 2% людей, испытывающих патологические страхи. Последних на данный момент насчитывается аж 500 видов, и некоторые из них зачастую выполняют довольно полезную функцию стоп-сигнала. Разве что сравнить страхи, которые испытывают, скажем, в Европе с нашими несколько проблематично. К примеру, француз просто рассмеется, если у него спросить, боится ли он невыплаты зарплаты. А украинец в 64,7% случаев как раз отвечает — да, боюсь. По словам доктора философских наук, главного научного сотрудника института социологии НАНУ Евгения Головахи, «рейтинг страхов», который был выведен во время исследования, вполне может служить диагнозом украинскому обществу. Как и 12 лет назад, мы больше всего боимся роста цен (71,3%), безработицы (73%) и голода (51%). Даже заметный в последнее время экономический рост не в силах разубедить большинство в безосновательности этих страхов. Зато в Украине куда меньше стали содрогаться при мысли, что государство распадется, что вернутся застойные времена и вновь установится диктатура. Беспокоить больше стали вещи более личные, как, например, инфекции и холод в квартире. К слову, бояться его украинцы, по сравнению с 1992 годом, стали вдвое больше.
Именно из-за переизбытка «своих» страхов украинцы наблюдают за мировыми фобиями несколько отстраненно. Как ни цинично это звучит, но социологи утверждают, что для нас события в мире — очередной повод по достоинству оценить спокойствие и безопасность в стране. Сугубо же украинские страхи, считает Е. Головаха, и многолетняя их устойчивость говорит о том, что население до сих пор не может адаптироваться к нынешним реалиям. Имеется тому и статистическое подтверждение: согласно социсследованию, 40% опрошенных не хватает умения жить в новых социально-экономическим условиях. Помочь побороть страхи могла бы решительность, но в то же время ее хватает лишь 25% украинцев.
Впрочем, существует еще одно «устрашающее» обстоятельство — так называемая историческая память. Как считает главный редактор журнала «Практическая психология и социальная работа» Александр Губенко, поколение, пережившее Голодомор и рассказы о нем из первых уст, волей-неволей подвержено синдрому «сухарей под подушкой». По историческим причинам, по его мнению, не могут спать спокойно и предприниматели. Многие еще помнят периоды, когда конфисковывалась собственность, обесценивались деньги, и сегодня неосознанно возникает страх того, что подобное может повториться. Плюс непрозрачность рыночных отношений и «регулирующая» роль государства — и предприниматели (да и не только они) боятся каждого нового указа, решения или закона.
Что же касается фобий, которые в основном зависят исключительно от характера человека, то в данном случае также возникает немало вопросов. К примеру, в последнее время молодежь стала все больше жаловаться психологам на то, что испытывает страх перед будущим. С одной стороны, в этом ничего удивительного нет, на пороге «взрослой» жизни это случается часто. С другой —молодые объясняют причину своих боязней вполне объективными факторами: «как я поступлю в вуз, если у меня нет денег», «смогу ли я обеспечить безработным родителям «сытую» жизнь», «получится ли учиться и работать одновременно». Но больше всего удивляют практикующего психолога Ирину Галушкину другие симптомы — 32% студентов и 37% школьников боятся заболеть. По ее словам, в юном возрасте обычно об этом даже не задумываются. Аргумент же, почему молодые люди опасаются за собственное здоровье, также вполне объективен: «неизвестно, как еще «откликнется» Чернобыль».
Эксперты утверждают, что лечение страхов — одна из самых сложных и длительных терапий. Психология уверенности в завтрашнем дне формируется в обществе десятилетиями. Момент улучшения, скажем, экономической ситуации может придать лишь решительности, но не уверенности. А для ее появления, как подсказывает опыт других стран, необходимо, чтобы сменилось поколение — то есть не менее 20-30 лет стабильного развития страны.
