…23 февраля 1959 года в большой семье Гафии и Власия Матиосов на Буковине было людно и по-настоящему весело: в этот день выходила замуж самая младшая дочь Павлина; а сыну Федору — вчерашнему моряку Тихоокеанского флота, которому он честно отдал четыре года срочной службы, исполнялось 25, и он с молодой женой Анной тоже светились радостью — от ожидания первенца.
Семья жены Федора — Анны — не так давно вернулась в село из далекого Урала, куда попала во время послевоенной депортационной чистки. А «замели» их так. Семья, которую на самом деле готовили к уральскому перевоспитанию, каким-то образом откупилась от местных МГБистов, но ведь списки на депортацию с указанными фамилиями в район уже отправили. Поэтому после «откупа» эмгебистам пришлось искать семью с такой же фамилией, с таким же количеством ее членов, полом, возрастом. Семья родителей Анны оказалась самой подходящей для такой манипуляции.
Ни за что ни про что еще одни Матиосы (а их, благо, в Розтоках — половина села) отбыли свои наилучшие годы там, где медведи говорят «спокойной ночи».
…Но сегодня, 23 февраля 1959 года, никто о том уже не вспоминал: свадьба — есть свадьба. Сегодня село скачет, а завтра, может, опять заплачет.
А если кое-что вспомнить из не такого уж и давнего, то Матиосам есть от чего зарыдать, не то, что заплакать. В 1949 году в Розтоках организовывали колхоз. Записывали людей в колхоз просто: в сельсовете группа военных предлагала выбор: «Здесь записываются в Сибирь, а здесь — в колхоз. Смотрите, Власий, куда вам лучше: у вас шестеро живых детей». Очевидно, можно не рассказывать, что выбрали многодетные Матиосы. А в колхоз «добровольно» забрали тельную телку, повозку, еще много другого, и даже ведро картошки и полметра железной цепи.
С тех пор в Розтоках Власий и Гафия считались основателями местного колхоза имени Кирова, а их самая старшая — на то время двадцатилетняя — дочь, тоже Гафия, — одной из первых комсомолок села и первой дояркой новообразованного колхоза. Колхозная ферма находилась далеко в горах. Так что пока дойдешь — страха наберешься на полжизни: за каждым деревом могла ожидать смерть.
Ибо кто же будет любить тех, кто забрал от детей коров, овец, землю?
И кто будет любить этих — которые доят теперь тех коров, косят сено на присвоенной силой земле, рубят лес?
Через несколько месяцев доярку и комсомолку Гафию Матиос заберут в райцентр в МГБ, будут зажимать дверями пальцы, будут тыкать иглами под ногти и смеяться над мокрой одеждой, залитой грудным молоком: Гафия в то время кормила грудью полугодовалую дочь, которая теперь имела шанс остаться без матери. Причина «душевного» приема в райцентре была простой, как день: что видела, что знает, что слышала, пока ходила на ферму? А почему не видела, не слышала, не знает?
Власия Матиоса, ее отца, основателя колхоза, а теперь — бригадира колхозной строительной бригады, допрашивали о том же: что знает, что видел, что говорят люди? Власий хорошо знал свою работу с деревом — топором, рубанком, молотком. Но кто же будет любить стук его топора, когда топор бьет по темени тех, на чьей почве он теперь строит колхозную ферму? И кто будет любить тех, кто дал ему в руки топор для такого неправедного дела?
…После таких объятий новой власти не раз приходилось спать всем Матиосам в огородах, в кукурузе, в картофельной ботве. А тут объявили набор молодежи в Донбасс. И один из сыновей Власия — Михаил — сбежал на шахты: по возрасту в набор не подходил. Другого способа вырваться из бесправного села в середине ХХ века — не существовало.
…Сегодня, 23 февраля 1959 года, на свадьбу самой младшей дочери Гафия и Власий Матиосы ждали в отпуск из армии самого младшего сына — Семена. Однако Семен приедет домой аж на Николая, когда сегодняшняя невеста станет матерью, а Семен — крестным отцом для дочери сегодняшних молодых.
Самый старший среди сыновей Матиосов — Юрко, которого румынская администрация в метрике записала и на всю жизнь так и оставила Георгием, на сегодняшней свадьбе сестры Павлины был также счастлив. Два года назад из Перми вернулась семья его жены Параски, но уже без матери. А в уральскую мерзлоту невеста Юрка с семьей попала благодаря «справедливости» послевоенной власти. Брата Параски Дмитрия из Розтоков мобилизовали в войско как румынского подданного, поскольку после начала войны Буковина опять вошла в состав Румынии. А возвращался Дмитрий из Румынии домой… уже в другое государство — СССР. Как его враг, конечно. Потому что на время его службы в армии Румыния была союзницей фашистской Германии. Подстрелили Дмитрия на околице села. Где его могила — никто до сих пор не знает. Кое- кто, правда, поговаривает, что еще есть такие, которые знают, и знают, что тело якобы бросили в пропасть. И знают даже, где… А семью Дмитрия — родителей, сестру Параску и брата Николая — вывезли на Урал как семью… бандпособника. То есть Дмитрия.
…23 февраля 2004 года, в день защитника Отечества, мои родители — Павлина и Василий Матиосы — отпраздновали 45- летие супружеской жизни. Праздник был двойной: моему дяде Федору в тот же день исполнилось 70.
Поскольку семья дяди Федора живет на родине, точнее, на дедовщине Матиосов, в горах, поэтому другой мой дядя, а заодно и крестный Семен взял в селе сани с лошадьми и повез половину фамилии туда, где всем нынче живым-здоровым шестерым детям Власия и Гафии Матиосов пупы резали: на хутор Улога.
Так весело и радостно, как было у дяди Федора в тот вечер, бывает только в здоровом и честном роду. Даже если от него отрублена верхушка: мои бабушка Гафия и дед Власий поблагодарили этот мир в почтенном — 86-летнем возрасте каждый, прожив в паре 64 года, родив 18 и выведя в люди шестерых детей. Семейная могила умерших детей Матиосов — самая длинная на сельском кладбище — заставляет всех нас, причастных к этому роду, помнить о короткой, но всепамятливой жизни. Потому что всегда остается кто-то тот, кто расскажет правду, а значит передаст ее как эстафету тем, кто, может, даже и не хотел бы знать эту правду. И таким образом ниточка о прошлом не оборвется никогда, ни при каких репрессиях, хаосе и беззаконии.
Когда в начале девяностых я наконец получила возможность поработать в архивах, я каждый раз брала с собой валидол: порог боли от потребленной информации был слишком высок, а рецепторы, отвечающие за болевое раздражение, еще не атрофировались. Из очень незначительной части того, что осталось в буковинских архивах с довоенных и послевоенных лет, я отыскала уникальные документы: протокол собраний, на которых моих деда с бабушкой и тетку Гафию назначали организаторами колхоза, описание имущества, реквизированного у них, заявления односельчан, написанные от имени разбитых параличом людей, с просьбой взять их в колхоз.
…А мой дядя Федор, который всю жизнь был лесником, теперь с тетей Анной тешатся пятью внуками от двух своих дочерей, которым смогли дать высшее образование, хозяйственную тщательность и добрую душу. Но мне трудно забыть горькие слезы тетки Анны, когда она держала в руках личное дело на свою… реабилитацию. «Дурно сколько лет потеряли на том Урале…» — всхлипывала тетка, удивленная тем, что было «смастерено» на нее историческими лгунами. Хорошо. Тетка Анна, благодаря одному совестливому человеку, прочитала ту давнюю ложь — и ее уже трудно обмануть какими-то убаюкивающими словами новейших лгунов. А те, кто своих дел не читал?!
Однако… тех, кто лжесвидетельствовал на фамилию тетки Анны, уже давно точат черви в земле. А она, благодарить Бога, ходит по земле своими ногами. Такая вот высшая справедливость, которая не зависит от финансовых или других возможностей.
…Моя тетка Гафия, 1929 года рождения, та, над которой издевались в МГБ в Выжнице, даст Бог, 8 марта будет праздновать свое 75-летие. Ее жизнь была такой сложной, что на трех хватило бы, но ничего: перемололось. А тетка моя — находка для языковедов: уже как скажет — бери ручку и записывай, если не можешь запомнить, потому что сам никогда такого не придумаешь.
…Мой дядя Юрко, 1930 года рождения, тот, который записан Георгием, всю жизнь проработал колхозным шофером. Помню со школы: к 100-летию со дня рождения Ленина за добросовестную работу руководство колхоза на Юрка подало документы на юбилейную медаль. Дядя никогда не был партийным, но тогда в райкоме КПСС его фамилию вычеркнули: невольно, мол, его жена Параска была вывезена. Именно тогда, в 1970 году, я впервые услышала это страшное и непонятное слово «вывоз», которое означало депортацию.
Через много лет одна добрая душа в Черновцах позволила показать тетке Параске ее личное дело (еще до реабилитации). И что бы вы думали? Оно таки правда: все тайное когда- то становится явным. От большой фамилии въехавших в теткин дом после выселения на сегодня нет ни одной живой души. И на тот свет все они уходили так тяжело, иногда так бессмысленно, что село хотело нанимать церковные службы, чтобы только прекратить мор этой семьи. А тот, чья рука фабриковала дело теткиной семьи, давно покоится на кладбище. Но вот беда: никто за ней не ухаживает, не убирает — некому. Злой памяти человек потянул за собой на тот свет свою семью, а тот, кто остался… Упаси Господи даже врага от их судьбы. Уверяю: к сожалению, это не мои суеверия. Это приговор высших сил и слез невиновных.
А дядя мой Юрко со своей Параской уже правнука забавляют да семью внуками гордятся. Постанывая от боли в перегретых на Урале костях, все же хозяйку обходят и двери незакрытыми для гостей держат.
…Мой дядя Михаил, 1935 года рождения, с тех пор, как малолетним сбежал на Донбасс, тоже много горя за жизнь свою хлебнул, но в село так больше и не вернулся. Из Донбасса пошел в армию. В Москве служил. В Москве и остался. Забрали дядю в армейский ансамбль песни и танца солистом: дядя и доныне имеет такой голос, что как запоет «Ой, ви очі волошкові…» — в другом конце села в тихую погоду слышно. Но не сложилась его сольная карьера: заболели легкие. А дальше — уже и не пробовал. Шоферил всю жизнь в «Совтрансавто», всю Европу вдоль и поперек объездил, в Париже по десять раз в год бывал, одного из бывших советских послов возил за границей. Такой вот надежный гуцул. Когда-то, помню школьницей, в московских новостях «Время» был целый сюжет о дяде. Так на следующий день из районного КГБ к бабушке с дедом приехали «любознательные» ребята. Это же какое чудо: всесоюзный телевизор хвалил, а мы здесь под боком… не проинформированы. А когда я в своей студенческой анкете написала, что один из моих дядей работает в то время в советском посольстве за границей… матерь Божья… несколько месяцев проверяли, достойна ли я рекомендации в партию.
…А дядя мой до сих пор со своей москвичкой Зиной хозяйничают, да уму-разуму учат нескольких моих двоюродных братьев, которые с нелегкой Москвой жизнь свою связали. Между прочим, двое из них — бывшие профессиональные военные. А покойная бабушка невестку Зину любила не только за то, что хозяйка хорошая, но и за то, что Зина всегда мамалыгу сама варила, как в отпуск в горы приезжала.
…Лучше всего моему дяде Семену, 1938 года рождения. Его семья теперь живет в отцовской хате. Хата при дороге, около самой автостанции. Кто не идет — к дяде с тетей Марусей поворачивают: вещи оставить, перекусить с дороги, о покойных Власии с Гафией доброе слово сказать. Думаю, что даже аура хаты им помогает. Дядя Семен, как и моя мама Павлина, — историки. Моя мама иногда шутит: «Я сама — историческая». Дело в том, что мама родилась 2 августа 1940 года, на Илью, именно в день принятия Верховной Радой СССР закона о вхождении Северной Буковины в состав УССР. Вот как сядут обсуждать с дядей Семеном времена былые или теперешний момент — так, смотри, и корова может подать свой голос из сарая от голода. А обидеть скотину-кормилицу у Матиосов считается грехом. Когда мой прадед Илья, который почти 25 лет при румынах был сельским войтом (председателем сельсовета по-теперешнему) вернулся с австрийской войны (то есть Первой мировой), он сперва зашел в сарай, поцеловал корову и коня, а тогда постучал в двери своей хаты.
…Моя мама — большая шутница. Она иногда папе говорит: «А знаешь, Василий, если нужно было бы разводиться, — мне не нужно было бы фамилию менять. Дешевле поэтому обойдется». (Мой отец от роду — тоже Матиос). И мамин голос тогда звучит — как будто опять на прослушивание в хор Веревки готовится. А было же такое... Было. Мама только закончила школу, а в село приехала группа, которая искала голоса для знаменитого коллектива. И старший группы пришел к моей бабуле просить, чтобы та отпустила дочь в Киев. Вы себе представляете реакцию моей бабушки в то время, когда под стены сельсовета еще свозили трупы последних убитых лесовиков?! Так бабушка одновременно отпустила дочь… замуж и в педучилище, а уже мой папа — в университет.
…Мой папа, Василий Онуфриевич, 1934 года рождения, отец троих детей и дед четырех внуков, в недавний свой приезд к нам в Киев сделал еще один — после нарисованного на шестиметровом полотне семейного древа — тоже раритетный подарок. Папа сделал реестр бывших жителей хутора, на котором я родилась и проживала до пятилетнего возраста. Это очень поучительный документ, которому позавидовал бы и сам Юрий Макаров со своим «Документом». Но об этом я напишу в другой раз.
…Я очень богатый человек — имею живых, хотя и не совсем здоровых, родителей, пятерых дядей-тетей, имею 13 двоюродных братьев и сестер, 18 племянников, двух внучатых племянников.
У каждого из нашей большой семьи своя судьба. Как и у любого другого человека — сложная, иногда, слишком. Не все и не всегда радостно. Младшее поколение имеет свои зигзаги. Кто- то Божьей рукой разведен судьбами. Но в нашей семье есть еще одна, кроме прочих, хорошая традиция: не держать зла на тех, кто был членом этой семьи. Поэтому на Рождество и Пасху мы все — теперешние и бывшие — съезжаемся в Розтоки, празднуем, колядуем, святим пасхи, а потом ходим в гости. Тогда улицы для нашей фамилии мало. Смеясь, мы перевязываем руки красными платками — чтобы не сглазили. Сегодня скачем, а завтра — плачем. Такая жизнь.
…Как вы думаете: чувствуем ли мы все ответственность друг за друга, взаимоподдержку, долг помогать, когда еще все живы, когда еще никто, кроме бабушки с дедом и одного зятя, не посыпались из этого дерева, как орехи?
Об этом можно бы и не спрашивать. И я была бы несказанно рада, если бы в Украине именно такие фамилии называли кланами. Возможно, когда-то…
…Вот на какие размышления навеяло 45-летие супружеской жизни моих родителей и 70- летие дяди Федора, которые совпали с днем защитника Отечества.
И я думаю: есть ли высшее служение своей земле, своему отечеству, нежели каждое отдельное честное имя, заработанное всей своей жизнью, а не только фамильной принадлежностью и богатством?
Недавно листала самый лучший (по определению специалистов) учебник по истории Украины. Северной Буковине в промежутках 1918 —1940, 1941— 1944 гг., когда она пребывала в составе королевской Румынии, отведено… 2,5 страницы. А кое- кто из тех, кто берет на себя наглость принимать важные государственные решения, доныне не знают причины отличия нашей ментальности. Как мало знают об исторической судьбе Галичины или Закарпатья. А потом дразнятся, что мы «западенцы». А как же, не эфиопы.
Поэтому, когда меня спрашивают, почему я засела в своих книгах в недавней истории «западенщины», мне даже лень отвечать. Что тут непонятного, когда этой моей недавней истории, истории Буковины и Галичины, в написанной сегодняшними мудрецами истории отведено 2,5 страницы?
И вы меня хоть убейте, а я останусь при мнении, что спрос на собственную историю не исчез даже в теперешнем таком растрепанном обществе. Не исчез, ибо и таких, как я, — много. Многие рассуждают: а где и какими строками вписаны в нашу историю жизни такие, как брат моей тетки Параски — Дмитрий, который отдал Богу душу только за то, что за время, пока он служил отечеству, его отечество стало другим государством, сделав из него врага?! Кто и каким образом расскажет о судьбах этих людей? Если не семейные хроники, не совестливые историки и писатели-реалисты, то кто?!
Тот, кто не имеет собственной истории, никогда не будет стараться знать историю земли, где он живет. Ибо не всякая безотцовщина ищет отца.
Но те, кто не страдает исторической амнезией, во все времена идут, как ледоколы, оставляя за собой если не дорогу, то хотя бы узкий проход — и все-таки дорогу — для познания другими.
…Иногда мое богохульство заходит так далеко, что я, грешная, ловлю себя на мысли, похожей на мысль моей героини из книги «Солодка Даруся», которая в самую драматичную пору своей жизни подумала: Бога нет, если в мире совершается такая несправедливость. Но если бы даже не было Бога, я бы тогда веру в него, прости меня, Господи, заменила верой в свой род.
